Фелисьен Марсо - Капри - остров маленький
Спокойные, неподвижные.
В лодках сидят рыбаки и молча ждут.
Только тихий плеск слышится в ночи.
Сандра спит.
И ее маленький брат тоже спит, в одной комнате с ней.
Каждую ночь, часа в два, Сандра поднимает его. А то он, душечка, вполне может намочить свою постель. Поэтому она его и будит. Он весь теплый, размякший. Потом она его снова укладывает. И он сразу же засыпает. Аптекарь еще не спит. Он разговаривает в темноте с женой. Он вне себя от ярости. Днем какой-то тип, чтобы получить лекарство на кокаиновой основе, дошел до того, что упал перед ним на колени в задней комнате.
— Прямо в присутствии девочки! Что она могла подумать?
Мариэтта, белошвейка, заканчивает шить четыре шелковые рубашки.
Черные.
В этом году мода на черные рубашки, в фашистском стиле, застегивающиеся на пуговицы до шеи. На днях, вечером, в «Клубино», маленьком тесном ночном ресторанчике, княгиня Адольфини поинтересовалась у одного из молодых людей, составлявших ее свиту:
— А ты бы надел черную рубашку?
— Конечно!
Совсем еще молодой человек, лет семнадцати, кстати, сын фашистского министра, которого расстреляли в 1945-м, сначала изрядно побив. В газетах иногда еще публикуют его последнее фото, как и в прежние времена, в черной рубашке, с опухшим лицом, целующего маленькое распятие, стоящего между двумя мужчинами, которые держат его под мышки.
— Ты бы надел?
А тот, на ком была черная рубашка, уже снял ее и протягивал молодому человеку. Юноша стал ее надевать. Он лихорадочно застегивал пуговицы Но воротник оказался тесным. Держа руку у шеи, юноша остановился. Раздался резкий смех княгини Адольфини, потом наступила тишина, нарушаемая только вялым голосом Жако, который вслух размышлял о своих былых приключениях. «Я вспоминаю, как мы там развлекались вчетвером: дантист, садовод и я. И еще одна девка. А почему, собственно, девка? Я уж сейчас даже и не помню. Кажется, дантист хотел посмеяться над ней».
И в чистом ночном воздухе веяло разными ненавязчивыми ароматами.
Сутки настоящей жары полностью изменили остров. Само небо, еще вчера синее и ясное, теперь стало серебристо-серым и сливалось на горизонте с морем. Воздух наполнялся индустриальным стрекотанием кузнечиков. Возникло ощущение, что за один день население увеличилось вдвое, и, начиная с одиннадцати часов, на площади кишела толпа не только более многочисленная, чем накануне, но и какая-то другая, разнообразная, облачившаяся в короткие пляжные юбки, в шорты с желтыми помпонами, в рубашки с нарисованными на них павлиньими перьями или тюльпанами. Внизу, под террасой виллы Сатриано то и дело проезжали экипажи и автомобили, направляясь к пляжу Малого Взморья, нагруженные непристойно степенными парами и изнуренными от вчерашних танцев девицами, голые ляжки которых, не шевелясь, поблескивали на сиденьях машин, похожие на больших бледных рыб, неподвижных и задумчивых.
Благодаря многократно повторенному утверждению, что пляж его нисколько не интересует, Андрасси в конце концов убедил-таки Форстетнера сходить туда, но тут вдруг появился чрезвычайно взволнованный Рамполло и сообщил, что владелец виллы, в которой жила Мейджори Уотсон, только что прибыл. Форстетнер предложил встретиться в пять часов. Но у Рамполло нашлись какие-то дела, назначенные на это время, и он стал возражать.
— Нет, нет, нужно перехватить его как можно скорее. А то он успеет узнать про цены. И отправится спать. Нужно договориться с ним, пока он не успел отдохнуть с дороги. Меньше будет упорствовать.
В конце концов он и сам поверил в свои доводы, и все его оранжевое лицо, на котором блестели большие черные глаза, буквально светилось от этого примитивного коварства.
— Ладно, — согласился Форстетнер. — Где он, ваш владелец?
— На вилле. Он оставил там для себя комнату на случай своего приезда.
Хозяин виллы оказался очень высоким, лысым и довольно спокойным человеком.
— Давайте войдем в дом, — предложил он. — Я попросил у госпожи Уотсон разрешения осмотреть виллу.
— Я ее уже видел, — сказал Форстетнер.
Хозяин решительно махнул ладонью.
— Если вам угодно, — не стал возражать Форстетнер.
В гостиной царил невероятный беспорядок: подушки валялись где попало, ковры почему-то были наполовину свернуты.
— Это госпожа Уотсон, — пояснил владелец, словно давая исчерпывающее объяснение.
Тут появилась и сама Мейджори, в халате цвета перванш, как всегда, мрачная, но с еще более растрепанной, чем обычно, прической. Ее большие темные глаза перескакивали с одного предмета на другой, словно у волчицы, ищущей своих малышей.
— Мейджори! — воскликнул Форстетнер, постаравшись придать голосу как можно более игривый тон.
Она посмотрела на него так, будто не узнавала его.
— Я не хотел вас беспокоить, но…
— Нет, ничего, — сказала она, устремляясь к креслу и засовывая руку под подушку.
— Вы потеряли что-нибудь?
— Нет, пустяки.
Она наклонилась над креслом, продолжая что-то бормотать. Четверо мужчин смотрели на нее.
— Может быть, ножницы? — дружелюбно предположил Форстетнер. — Я заметил, что в креслах всегда теряются ножницы.
— Да нет, — раздраженно отозвалась она. — Не беспокойтесь. Продолжайте ваш осмотр.
И мужчины продолжили осмотр. Такой же беспорядок, как в гостиной, царил везде. Общее впечатление усугублялось беспорядочными пятнами солнечного света, проникавшими через окна. В комнате госпожи Уотсон простыни от постели протянулись до самой середины комнаты.
— Я полагаю, она принимала друзей, — в голосе владельца послышались агрессивные нотки.
И он раздраженно закрыл пробкой бутылку виски, стоявшую на туалетном столике.
— Может быть, — начал Форстетнер, — нам сейчас следует поговорить немножко о цене.
— Минутку…
Сначала нужно было пройти на террасу, усесться, причем вся эта процедура несла в себе определенный элемент торжественности.
— Сигарету?
Хозяин виллы затянулся и медленно выдохнул дым, широко раскрыв рот, снова посмотрел на сигарету и начал.
— Следует учесть, — сказал он, — что это самая красивая вилла на всем острове.
На такое определение на Капри имеют право как минимум шестьдесят строений.
— Вид! Расположение!
— Я знаю, — сказал Форстетнер.
— А водосборники! Вы видели водосборники?
На острове нет ни рек, ни других источников, если не считать два или три маленьких родника. Поэтому жители пользуются водой, которая стекает с крыш и накапливается в водосборниках. Или ее нужно покупать — довольно дорого. Так что проблема водосборников остается одной из главных.
— Водосборники достаточно большие, — согласился Форстетнер.
— То есть они просто великолепные.
— Великолепные. Но меня сейчас интересует цена.
Сделав размашистый жест рукой и объяв им сад, небо и море, владелец виллы изрек:
— Разве же это имеет цену?
— Все имеет цену.
— Ну что такое лира на сегодняшний день?
— С каждым днем лира становится все более устойчивой.
— И вообще, что такое деньги в наше время? Хоть двадцать миллионов, хоть сто миллионов! Если придут русские, на что будут нужны мне эти сто миллионов?
— А на что вам будет нужна вилла?
— Нас ведь всех повесят.
— Совершенно точно, — подтвердил Форстетнер. — Но все-таки какая цена?
— Всех повесят? Вы действительно так думаете?
Хотя владелец виллы сам выдвинул эту гипотезу, теперь у него был такой вид, словно всерьез он над ней задумался только сейчас.
— Всех, — довольно непринужденно пообещал Форстетнер.
— Конечно, кто-нибудь, наверное, выживет, — рискнул вставить Рамполло, одаривая обе стороны робкой примирительной улыбкой.
— Так какая цена?
— Вы ведь швейцарец? — спросил владелец.
— Да.
— Я предпочел бы указать цену в швейцарских франках.
— Вы хотели бы, чтобы я расплатился швейцарскими франками?
Владелец виллы немного заколебался.
— А что, есть какая-то разница?
— Никакой.
Положив руки на колени и раздвинув локти, хозяин виллы озабоченно смотрел на Форстетнера.
— Сколько сейчас стоит швейцарский франк?
— Сто сорок семь лир.
— Точно?
— Курс валют есть во всех газетах, — сообщил Форстетнер, пожимая плечами.
Владелец виллы вынул блокнот, положил его на колени и погрузился в расчеты.
— Если бы я видел хоть какой-то смысл… — начал Андрасси.
— Нет, нет, нет, — тихо возразил Рамполло. — Нужно понять.
Молча сидевший с надвинутой на глаза шляпой, с руками, лежащими на ручке трости, Форстетнер являл собой настоящий символ насмешки.
— Что ж, — со вздохом произнес владелец виллы не очень уверенным тоном, — получается двести четыре тысячи восемьдесят два франка.
