Михаил Кривич - Из жизни собак и минотавров
На него и впрямь заглядывались. А сестры – Ариадна и Федра – вообще остановились и одновременно, не сговариваясь, почему-то вспомнили первый бал Наташи Ростовой…
Всего-то час назад сестрицы вытащили его, упирающегося, на танцпол, а теперь никак не могли уговорить его вернуться за столик, чтобы немного передохнул и утолил жажду. Федра на ходу, как марафонцу на дистанции, совала ему в руку банку энергетического напитка, он жадно пил, не переставая дрыгать своими длинными ногами. Когда от выпитого «Красного быка» стал лопаться мочевой пузырь, Миня трусцой сбегал в туалет и вновь бросился отплясывать под долбежку Громовержца.
Диджей «Афинских ночей» славился своим умением воздействовать на танцующую толпу не только оглушительным грохотом, но и резкой сменой музыки, своеобразной аритмией звука и исполняемых прикольных шедевров. Вот и сейчас после отзвучавшей «клевой композиции Virgins of Kirin», по-нашему – «Крытские целки», Громовержец торжественно объявил:
– Следующую композицию я посвящаю самым красивым телкам нашего города. – Он выдержал паузу и добавил: – Не обязательно целкам.
Танцпол оценил шутку, пробежал хохоток, и вслед за ним зазвучали нежные женские голоса:
Самый, самый, самый человек дорогой…Самый нежный, самый родной…
От сладкого слова «телки», от берущей за душу мелодии Миня ощутил ком в горле, ему тоже захотелось стать для кого-то самым дорогим, самым нежным, самым родным, так захотелось, что слезы выступили на глазах, потекли по покрытым короткой шелковистой шерсткой щекам. И тут же он услышал грубый мужской голос:
– Нет, блядища, ты пойдешь со мной!
Миня вздрогнул и оглянулся. Недалеко от него в центре танцпола коренастый накачанный парень в тренировочном костюме «Пума» держал за плечи невысокую тонкую девушку и грубо тряс ее. Вокруг уже собралась небольшая кучка народа.
– Сука рваная!
Девушка молча плакала. Качок коротко замахнулся и открытой пятерней ударил ее по лицу. Голова девушки дернулась.
Миня набычился и, ни доли секунды не раздумывая, бросился на качка. Тот не успел увернуться. От мощного удара Мини качок, как зазевавшийся тореро, взлетел вверх и громко грохнулся на помост. Раздался женский визг. Громобой вырубил музыку. В наступившей тишине слышно было тяжелое дыхание Мини. Он стоял в центре окружившей его толпы и поправлял сбившуюся арафатку. Все произошло столь неожиданно и скоротечно, что никто не успел рассмотреть скрывавшегося под ней лица.
Качок медленно поднялся с пола, отряхнулся и сделал шаг навстречу Мине. Они стояли лицом к лицу, как боксеры перед боем, и молча смотрели в глаза друг другу – качок снизу вверх, Миня сверху вниз.
Первым не выдержал качок: отвел глаза, повернулся спиной к Мине и враскачку пошел к выходу. Уже в дверях он, не оборачиваясь, выкрикнул:
– Я твою маму… Ты у меня кровью умоешься! Коз-з-зел вонючий! – И хлопнул дверью.
Исчезновение поверженного Миней публично посрамленного качка послужило сигналом дискотечной толпе. Все задвигались, зашумели и, когда Громовержец вновь врубил динамики, как ни в чем не бывало задергались под «самого нежного, самого родного». Что за дискотека без драки? Дело привычное.
Сестры, растолкав танцующих, подбежали к Мине.
– Все. Хватит. Пошли домой, – строго сказала Ариадна.
Но Миня даже не глянул на нее. Стоя посреди танцующей толпы, он искал глазами ту, за которую только что заступился, из-за которой впервые в жизни подрался, и нашел ее. Девушка стояла у стены в нескольких шагах от него. Миня рванулся к ней, оттолкнул кого-то, наступил кому-то на ногу и оказался рядом с девушкой.
Растрепанная, с красными заплаканными глазами, с уже распухшей после удара качка правой щекой, она казалась Мине прекраснее всех женщин, которых он видел на экранах телевизора и домашнего кинотеатра, в сестриных журналах. Он бережно взял ее за руку и повел к столику. Ариадна и Федра следовали за ними.
Федра сбегала к буфетной стойке и принесла четыре стакана пива и еще один – со льдом, который стали прикладывать к лицу Лены, так звали девушку. Но холод помогал не очень, щека раздулась до хорошего флюса, затек глаз. К тому же, должно быть, от нервного потрясения у Лены пошла носом кровь – с трудом остановили. Так что оставаться в «Афинских ночах» ни у кого из четверых не было ни малейшего желания, и они вышли на улицу, где их уже ждали: качок и с ним трое таких же крепких парней с бейсбольными битами в руках стояли прямо перед дверью дискотеки.
Ни Миня, ни девчонки так и не смогли полностью восстановить картину второй драки. Следующим вечером, когда все снова собрались вместе в особняке, только Ленка смогла более-менее внятно рассказать Пасифае, как Миня, не дожидаясь нападения, первым бросился на качка головой вперед и опрокинул его в лужу, как раскидал бейсболистов и о колено переломал их биты, как, отбившись от отморозков, они убегали с площади Ленина переулками, когда завыла милицейская сирена, как искали отставших Ариадну и Федру…
Проводив Ленку до дому и изрядно поплутав по незнакомому городу, Миня вернулся домой под утро.
* * *Трудно передать словами, что пережили домашние до возвращения блудного сына. Пасифая и девочки всю ночь проплакали и при малейшем шуме за забором бежали к воротам. Минос Европович сосал валидол, пил валокордин и каждые пять минут звонил разбуженному им начальнику горотдела милиции, требуя последнюю сводку по городу.
Спросонья первый крытский мент никак не мог сообразить, чего хочет от него глава города, но когда очухался и поднял на ноги своих подчиненных, доложил о происшествии на площади Ленина, где задержали мужчину в состоянии алкогольного опьянения и с многочисленными следами физического насилия. Его в полубессознательном состоянии отвезли в горотдел и поместили в обезьянник. Стали искать документы – нашли справку об освобождении на имя Тесеева Михаила Эгеевича 1978 года рождения. Тут милицейский начальник засмущался: «Вы же понимаете, Минос Европович, я не мог не известить Эгея…» В общем, за парнем приехали, забрали из обезьянника и увезли.
До взволнованного отца не сразу дошло, что его сынок Миня отметелил не кого-нибудь, а отпрыска самого Эгея, а когда дошло, Минос Европович еще больше занервничал. Во-первых, он не знал, ему даже не сочли нужным доложить, что Мишка Тесеев, хулиган и баламут, вечная головная боль для городских правоохранительных органов, досрочно откинулся из зоны. Только этого ему, Миносу, не хватало. Но еще хуже другое: их драгоценный Минечка, их свет в окошке, умудрился ознаменовать свой первый выход в город, свой первый бал дракой с представителем могущественного тесеевского клана. Эгей рано или поздно обнаружит, кто обидчик его сына, и с ним придется договариваться, а если Миня и впрямь покалечил этого бандита, как-то откупаться. Какую цену заломит Эгей за ушибы и синяки, а главное – за молчание о семейной тайне Зевовых, можно было только догадываться.
Эти мысли пронеслись в голове Миноса Европовича, но сразу же уступили место другой, главной: что с Миней, где он, жив ли он? Каждые пять минут главный крытский мент, как ему велел его начальник, докладывал о криминальной обстановке в городе. На перекрестке Энгельса и Екатерининской у газетного киоска какой-то парень справлял малую нужду. Задержан, доставлен в горотдел… В городе все спокойно… В бывшем Доме колхозника, ныне отель «Амбассадор», приезжий нахамил дежурной администраторше. Вызван наряд милиции. Составлен протокол об административном нарушении… Происшествий нет… Двое пьяных доставлены в медвытрезвитель…
Не понимая, зачем Миносу Европовичу все эти тухлые ночные новости, исполнительный мент позволил себе попросить хоть какую-нибудь ориентировочку. А какую, к чертовой матери, ориентировочку мог дать ему Минос? Разыскивается трехлетний минотавр, рост метр девяносто восемь, рога прямые, особых примет нет…
И Минос рычал на мента, грозил неполным служебным соответствием, требовал сводок.
Все три козлика ППС и «мерс» Миноса Европовича с его охраной колесили по Крытску в поисках Мини. А пропавший тем временем обжимался с Ленкой на скамейке возле ее дома. Пахло жасмином и близкой свинофермой, легкий ветерок шевелил шерстинки на морде, светлые Ленкины волосы и ее расстегнутую блузку.
Как ведут себя оставшиеся вдвоем парень и девушка, Миня знал по кинофильмам. И все-таки поначалу он тушевался, не мог сообразить, куда пристроить свои ручищи. Но Ленка показала, и он мгновенно усвоил ее науку.
У читателя наверняка уже крутится в голове вопрос: а что, девчонка в этот поэтический момент уже знала о некоторой, мягко скажем, необычности своего спасителя, своего нового дружка? Как могла не знать? Целовались же они, прежде чем Миня дал волю рукам и она это ему позволила. Успокойтесь, целовались, и еще как.
Когда Миня первый раз робко привлек Лену к себе, она задрала голову, привстала на цыпочки и потянулась к его закрытым арафаткой губам.
