Дженди Нельсон - Я подарю тебе солнце

– Ноа, боже ж ты мой, я поняла намек. Приятно познакомиться, – успевает сказать она, прежде чем я захлопываю окно.

– И мне тоже, – отвечает Брайен, стуча по стеклу костяшками пальцев. Она стучит в ответ – два твердых удара, соответствующих ее уверенной улыбке. Такое ощущение, что они всю свою жизнь вот так перестукивались и что у них своя азбука Морзе бенгальского тигра и леденца.

Мы с Брайеном идем молча. Я весь вспотел. Чувствую я себя ровно так, как когда просыпаюсь ото сна, в котором я оказался голым в школьной столовой, а прикрыться совсем нечем, кроме жалких квадратиков салфеток.

Брайен сжато комментирует случившееся:

– Чувак, ты чокнутый.

– Спасибо, Эйнштейн, – вздохнув, бормочу я.

И тут, к моему удивлению и облегчению, он начинает хохотать. Это фонтанирующий горный хохот.

– Совсем чокнутый! – И он разрезает воздух по-каратистски. – Блин, я думал ты располовинишь ее окном! – Он разухабисто и истерически смеется, и я вскоре тоже оказываюсь на этой же карусели. Когда Провидец начинает вопрошать: «Черт, где Ральф? Черт, где Ральф?», обороты только нарастают.

– Боже, эта драная птица… – Брайен хватается за голову обеими руками. – Чувак, надо найти этого Ральфа. Обязательно. Это дело чрезвычайной важности национального масштаба.

Он, похоже, совсем не переживает, что Джуд с нами не пошла. Может, мне просто показалось? Может, его лицо не воссияло, когда он ее увидел? Может, он не покраснел от ее слов? Может, ему и леденцы даже не нравятся?

– Топор? – говорю я, почувствовав себя значительно лучше.

– О, боже, – стонет он. – Как быстро. – В голосе звучат одновременно смущение и гордость. Брайен поднимает правую руку. – К Топору никто не лезет. – Топор опускается мне на плечо и встряхивает меня. Мы стоим под фонарем, и я молю бога, чтобы мое лицо не отразило того, что произошло у меня внутри от этого прикосновения. Он впервые до меня дотронулся.

Я поднимаюсь вслед за Брайеном по лестнице на его крышу, а плечо все еще звенит, и я так хочу, чтобы эта лестница была в несколько десятков километров. (ПОРТРЕТ, АВТОПОРТРЕТ: Два мальчика бегут от двух мальчиков.) Пока мы лезем, я слышу, как в темноте растут растения, чувствую, как во мне ускоряется ток крови.

А потом нас окутывает аромат жасмина.

Бабушка Свитвайн говорила, что, если не хочешь выдать свои секреты, почуяв жасминовый запах ночью, надо затаить дыхание. И что полицейские имели бы больше успеха, если бы подносили к носам обвиняемых ветки с этими белыми трубчатыми цветами, вместо того чтобы подсоединять к ним детектор лжи. Я всерьез надеюсь, что эта часть ее бредятины – правда. Я хочу знать секреты Брайена.

Поднявшись, он достает из кармана фонарик и освещает дорогу к телескопу. Свет у него красный, а не белый, объясняет он, чтобы не испортить наше ночное зрение. Наше ночное зрение!

Он опускается на колени возле лежащего перед телескопом мешка, а я слушаю прибой, представляя себе, как все рыбы плывут через бесконечную ледяную тьму.

– Я бы не смог быть рыбой, – говорю я.

– Я тоже, – отвечает он, хотя ему мешает фонарик, который он держит в зубах, роясь в мешке обеими руками.

– Хотя, может, угрем, – продолжаю я, поражаясь тому, что я говорю вслух столько всего, что обычно держу при себе. – Знаешь, круто было бы, чтобы какие-то части тела были наэлектризованы, как у тебя волосы.

Через свет фонарика я слышу его приглушенный смех, и счастье простреливает меня насквозь. Я думаю, что все эти годы молчал лишь потому, что рядом не было Брайена, которому можно все это рассказать. Он достает из мешка книжку, встает, начинает листать, пока не находит то, что нужно. Затем подает ее мне и встает совсем рядом, чтобы посветить на страницу фонариком, который он уже снова взял в руку.

– Видишь, – говорит Брайен, – Близнецы.

Его волосы касаются моей щеки, шеи.

У меня такое чувство, какое бывает перед тем, как заплачешь.

– Вот эта звезда, – показывает Брайен, – это Кастор, а вот это – Поллукс. Это головы близнецов. – Он достает из кармана ручку и начинает рисовать, ручка светится в темноте. Круто.

И он проводит от звезд световые линии, пока не получаются две фигурки.

Я чувствую запах его шампуня, его пота. Я вдыхаю его глубоко и тихо.

– Они оба парни, – продолжает Брайен. – Кастор был смертным, а Поллукс – бессмертным.

Мальчики обычно становятся так близко друг к другу? Жаль, что я на такое раньше внимания не обращал. Я замечаю, что у меня дрожат пальцы, и я не уверен на сто процентов, что они не потянутся и не коснутся кожи его запястья или шеи, поэтому я в целях безопасности прячу их в тюрьму. И обхватываю ими его камень.

– Когда Кастор умер, – рассказывает он, – Поллукс так по нему скучал, что решил поделиться с ним своим бессмертием, и так они оба оказались в небе.

– Я бы тоже так сделал, – отвечаю я, – непременно.

– Да? Наверное, это только близнецам понятно, – говорит Брайен, неправильно меня поняв. – Хотя по тому смертельному маневру у окна такое даже нельзя было предположить. – Я чувствую, что краснею, потому что я ведь говорил о нем, блин, я готов поделиться бессмертием с ним. Я говорил про тебя, хочется крикнуть мне.

Брайен склонился над телескопом, что-то настраивает.

– Считается, что по вине Близнецов случаются кораблекрушения, и вроде как они являлись морякам во время Огней святого Эльма. Ты знаешь, что это такое? – Он даже не ждет ответа, а сразу переключается в эйнштейновский режим. – Это погодное явление, когда за счет электричества начинает светиться плазма. Поскольку заряженные частицы разделяются и создают электрические поля, которые, в свою очередь, производят коронный разряд…

– Ухты!

Он смеется, но продолжает сыпать такими же непонятными словами. Но я схватываю самое основное: Близнецы делают так, чтобы все возгоралось. Брайен поворачивается и светит фонариком мне в лицо.

– Это просто невероятно, – подытоживает он. – Но такое действительно происходит, причем постоянно.

В нем словно целая пачка личностей. Этот вот Эйнштейн. Бесстрашный бог – метатель метеоров. Безумный хохотун. Топор! И есть другие, я это знаю. Скрытые. Более настоящие. Иначе почему его внутреннее лицо так обеспокоено?

Я выхватываю фонарик и свечу на него. Ветер треплет футболку у него на груди. Мне хочется разгладить эту рябь рукой, так хочется, что во рту пересохло.

И на этот раз не только я на него так пристально смотрю.

– Запах жасмина заставляет людей раскрывать секреты, – тихонько говорю я ему.

– А это жасмин? – уточняет он, взмахнув рукой.

Я киваю. Его лицо залито ярким светом. Это допрос.

– А почему ты решил, что у меня есть секреты? – Брайен скрещивает руки.

– Да у кого их нет?

– Тогда расскажи один из своих.

Я выбираю довольно безопасный, хотя достаточно сочный, чтобы подтолкнуть и его раскрыть что-нибудь достойное.

– Я шпионю за людьми.

– За кем именно?

– Да почти за всеми. Обычно я их рисую, но не всегда. Я прячусь на деревьях, в кустах или на крыше с биноклем, по-всякому.

– А хоть раз ловили?

– Ага, дважды. И оба раза ты.

Брайен смеется, затем спрашивает:

– Значит… и за мной шпионил?

У меня от этого вопроса перехватывает дыхание. Честно говоря, после глубинного исследования я заключил, что в его комнате ничего не возможно найти.

– Нет. Твоя очередь.

– Ладно. – Он машет рукой в сторону океана. – Я не умею плавать.

– Правда?

– Ага. Терпеть не могу воду. Мне даже ее звук неприятен. Я даже ванны боюсь. И акул. И жить тут мне страшно. Теперь ты.

– Я ненавижу спорт.

– Но ты же быстрый.

Я пожимаю плечами:

– Ты.

– Ладно. – Облизав губы, Брайен медленно выдыхает: —У меня клаустрофобия. – Его лицо мрачнеет. – Я не смогу стать астронавтом. Это так паршиво…

– А так не всегда было?

– Не всегда. – Он на долю секунды отводит взгляд, и снова мелькает его внутреннее лицо. – Твоя очередь.

Я выключаю фонарик.

Моя очередь. Моя очередь. Моя очередь. Я хочу положить руки тебе на грудь. Я хочу оказаться с тобой в наперстке.

– Я один раз отцовскую тачку ключом процарапал, – говорю я.

– А я украл из школы телескоп.

Без фонарика проще. Слова падают в темноту, как яблоки с дерева.

– Шельмец, соседский конь, со мной разговаривает.

Я знаю, что он улыбнулся, а потом перестал.

– От нас ушел папа.

Я делаю паузу.

– Я бы хотел, чтобы мой ушел.

– Нет, не говори так. – Его голос серьезен. – Это так погано. Мама теперь все время сидит на этом дурацком сайте, «Утраченная связь», и пишет ему письма, которых он никогда не прочтет. Это просто душераздирающе… – Повисает тишина. – А, я теперь? Я решаю в голове задачи по математике – постоянно. Даже когда в бейсбол играю.

– И сейчас?

– И сейчас.

– Как я рисую.

– Да, наверное.