Эрик Сигал - История любви
Судья засвистел.
— Вы! Две минуты штрафа!
Я поднял глаза. Он показывал на меня. Что я такого сделал, чтобы меня удалять?
— Ладно, судья, что я такого сделал?
Но тот, похоже, не был расположен к продолжению диалога. Подъехав к судейскому столику, он прокричал:
— Номер семь, две минуты!
Я, конечно, немного попрепирался — это уж так, для публики. Болельщики ждут протестов, каким бы грубым ни было нарушение. Но судья от меня отмахнулся, и я, кипя от досады, покатал к скамейке для штрафников. Я уселся на место, звякнув коньками о пол, и услышал, как динамики рявкнули на весь зал: «Оливер Барретт из Гарварда, удален на две минуты за задержку».
Толпа недовольно загудела. Несколько гарвардских болельщиков громогласно взяли под сомнение ясность зрения и объективность арбитров. Я сидел, пытаясь отдышаться и не глядя на площадку, где наши вчетвером сражались с пятеркой Дартмута.
— Ты почему здесь прохлаждаешься, когда твои товарищи играют?
Это был голос Дженни. Я оставил ее вопрос без внимания и принялся подбадривать своих:
— Давайте, ребята, держитесь! Отними у него шайбу, ну!
— Чем ты провинился?
Я обернулся — все-таки Дженни пришла на матч ради меня.
— Перестарался, вот чем, — ответил я и снова стал наблюдать за тем, как наши пытаются сдержать рвущегося к воротам Эла Реддинга.
— Это большой позор для тебя?
— Дженни, прошу тебя. Я должен сосредоточиться.
— На чем?
— На том, как я прикончу этого ублюдка Реддинга.
И снова стал следить за игрой, стараясь оказать своим хотя бы моральную поддержку.
— Ты любишь грязную игру?
Взгляд мой был прикован к нашему вратарю, вокруг которого так и кишела зеленая нечисть. Мне не терпелось снова ринуться в бой. Но Дженни упорствовала:
— Может, ты и меня когда-нибудь прикончишь?
— Прямо сейчас, если ты не замолчишь.
— Я ухожу. Прощай.
Когда я обернулся, она уже исчезла. Я поднялся, чтобы лучше видеть, и в этот момент услышал, что мое штрафное время кончилось. Перемахнув через борт, я снова оказался на льду.
Трибуны бурно приветствовали мое возвращение: с Барреттом дело пойдет. Где бы ни пряталась сейчас Дженни, она обязательно услышит, какое ликование вызвал мой выход. А раз так, кого волнует, где она сейчас?
Но где же она?
Эл Реддинг сделал сильный бросок, и наш вратарь отбил шайбу Джини Кеннуэю, который перебросил ее мне. Устремившись вперед, я решил, что у меня есть доли секунды, чтобы метнуть взгляд на трибуны и отыскать Дженни. Так я и сделал. И сразу увидел ее. Она не ушла.
В следующее мгновение я шлепнулся жопой на лед.
Два зеленых ублюдка врезались в меня с двух сторон, я упал на спину и не знал, куда деться от стыда. Барретта завалили! Пытаясь затормозить скольжение, я слышал, как верные гарвардцы стонут от досады за меня. И как болельщики Дартмута скандируют: «Бей их! Бей их!».
Что скажет Дженни?!
«Дартмут» снова привел шайбу к нашим воротам, и голкипер снова отразил бросок. Кеннуэй протолкнул шайбу Джонстону, а тот кинул мне (я уже успел встать). Трибуны бесновались. Надо забивать! Я подхватил шайбу и на скорости ворвался в зону противника. Пара дартмутских защитников кинулась прямо на меня.
— Вперед, Оливер, вперед! Врежь им по башке!
Пронзительный вопль Дженни перекрыл рев трибун. В крике ее было упоение битвой. Я увернулся от одного защитника, саданул другого так, что он задохнулся, и потом, вместо того, чтобы бросить в падении, я отдал пас Дейви Джонстону, который появился справа, и он всадил шайбу в сетку. Гол!
В следующую секунду мы бросились обниматься и целоваться — я, Джонстон и остальные ребята. Мы тискали друг друга, хлопали по спине, целовались и прыгали от радости. (Все это на коньках.) Толпа орала. А дартмутский защитник, которого я сбил с ног, все еще не мог оторвать зад ото льда. Этот удар переломил хребет противнику. (В переносном смысле, конечно, — защитник отдышался и встал). В итоге мы их побили 7:0.
* * *Если бы я был сентиментальным и настолько любил Гарвард, чтобы повесить на стену фотографию в память о нем, то это был бы не Уинтроп-хаус, не Храм Поминовения, а Диллон-Филд-хаус. Там мой духовный дом. Каждый вечер, пока я учился в Гарварде, я приходил в этот спортзал, приветствовал ребят какой-нибудь разнузданной шуткой, сбрасывал с себя мишуру цивилизации и превращался в спортсмена. До чего это было здорово — нацепить хоккейные щитки и рубашку с номером семь (я мечтал, что он будет навечно моим, но этого не случилось), встать на коньки и выйти на площадку.
Возвращение в раздевалку было еще приятнее — сдираешь с себя пропотевшую форму и нагишом топаешь за чистым полотенцем.
— Как сегодня игралось, Оливер?
— Нормально, Ричи. Классно, Джимми.
Потом под душ, дослушать, кто, с кем и сколько раз сделал это в субботу вечером. «Мы этих мочалок из Маунт-Иды приволокли, понимаешь?..» Я был в привилегированном положении — имел местечко для уединенных размышлений. Судьба благословила меня больным коленом (да, именно благословила — вы видели мой военный билет?), и после каждой игры мне полагался водный массаж. Сидя там и разглядывая свои синяки и ссадины (а они мне по-своему милы), я думал о чем-нибудь — или ни о чем. В тот вечер я думал о голе, который забил, о голе, который помог забить, и о том, что вот и закончился мой третий сезон в университетской сборной.
— Полощешь коленку, Оливер?
Это был Джеки Фелт, наш тренер и самозваный духовный наставник.
— А что я, по-твоему, делаю?
Фелт хмыкнул и расплылся в идиотской улыбке.
— Хочешь знать, что у тебя с коленкой? Сказать?
Я был у всех ортопедов на Восточном побережье, но Фелт, конечно, знал лучше.
— Это от неправильного питания.
Я не реагировал.
— И соли мало ешь.
Может, если ему подыграть, быстрее отстанет?
— О’кей, Джек. Буду есть больше соли.
Господи, как он был доволен. Отошел с видом невероятной удачи, так и читавшейся на его идиотском лице. Я снова остался один. Сполз всем своим приятно ноющим телом в бурлящую воду, закрыл глаза и долго сидел так, погруженный по шею.
Ах ты, черт! Ведь Дженни ждет на улице. Надеюсь, что ждет. Вот черт! Сколько времени я тут проболтался в тепле, пока она там мерзнет на улице. Я поставил новый рекорд скорости одевания и распахнул дверь центрального входа в Диллон.
На улице было чертовски холодно. Просто мороз! И темно. Неподалеку все еще болталась группа самых стойких болельщиков, главным образом бывших игроков нашей сборной, вроде старого Джордана Дженкса, который не пропускает ни одной игры команды — ни дома, ни на выезде. Как он успевает? Ведь он крупный банкир! И зачем это ему нужно?
— Что, Оливер, пришлось сегодня попотеть?!
— Да уж, мистер Дженкс. Сами видели, как они играют.
Я выискивал глазами Дженни. Неужели она одна отправилась в Рэдклифф пешком?
— Дженни!
Я отошел на несколько шагов от болельщиков, отчаянно озираясь по сторонам и выкрикивая ее имя. Внезапно она появилась из-за кустов, лицо упрятано в шарф, видны только глаза.
— Эй, подготовишка, здесь чертовски холодно.
Как же я был рад ее видеть!
— Дженни!
Как-то само собой я легко поцеловал ее в лоб.
— Я тебе разрешала? — спросила она.
— Что?
— Разве я разрешала тебе меня поцеловать?
— Извини. Увлекся.
— А я нет.
Мы были одни. Было темно, холодно и поздно. Я снова поцеловал ее. Но не в лоб и не легким поцелуем. Поцелуй был долгим, страстным и приятным. Когда он завершился, Дженни все еще держала меня за рукава.
— Мне это не нравится, — сказала она.
— Что?
— То, что мне это нравится.
Всю дорогу обратно (я был с машиной, но Дженни захотелось идти пешком) она держала меня за рукав. Не за руку, а за рукав. Не знаю, почему. У дверей общежития я не стал целовать ее на прощание.
— Знаешь, Дженни, может так получиться, что я не позвоню тебе несколько месяцев.
Она помолчала секунду. Несколько секунд. Наконец спросила:
— Почему?
— А может, позвоню, как только вернусь к себе.
Повернулся и быстро зашагал прочь.
— Гад! — проговорила она мне вслед.
Я обернулся:
— Что, Дженни, тебе можно, а другим нельзя?! Хотелось бы разглядеть выражение ее лица в этот момент, но нельзя было нарушать стратегические замыслы.
* * *Мой сосед Рэй Страттон играл в покер с двумя своими приятелями-футболистами.
— Привет, зверье!
Они ответили соответствующе.
— Каковы сегодня успехи, Оливер?
— Гол и пас.
— С Кавиллери?
— Не ваше дело, — отрезал я.
— Кто такая? — полюбопытствовал один из бегемотов.
— Дженни Кавиллери, — объяснил Рэй. — Тощая такая, с музыкального.
— А, знаю, — сказал третий. — Лакомая жопка!
