Фердинанд Ойоно - Жизнь боя
Не знаю, какое удовольствие доставляет это занятие белым, но все же попробуем.
Я заглянул в дневник моего господина и благодетеля, пока он исповедовал прихожан. Это настоящая сокровищница воспоминаний. Белые все умеют сохранять… Я нашел там упоминание о том пинке, который получил от отца Жильбера, когда он заметил, что я передразниваю его в ризнице. Я снова почувствовал жжение в спине. А мне-то казалось, что я позабыл об этом…
* * *Меня зовут Тунди Ондуа. Я сын Тунди и Замы. При крещении отец Жильбер дал мне имя Жозеф. Я мака по матери и нджем по отцу. Мои предки были людоедами. Когда же пришли белые, мы поняли, что люди не животные.
В деревне болтают, будто я был причиной смерти отца, потому что убежал к белому священнику накануне своего посвящения, когда мне предстояло познакомиться с прославленной змеей, оберегающей всех людей моего племени. А отец Жильбер думает, что меня привел к нему святой дух. По правде сказать, я пришел к нему, чтобы получше разглядеть белого человека с волосами цвета маиса, который одет наподобие женщины и раздает черным ребятишкам вкусные сладкие кубики. Вместе с другими юными язычниками я по пятам следовал за миссионером, когда тот ходил из хижины в хижину, проповедуя новую веру. Он знал несколько слов на нашем языке, но произносил их так плохо, что они приобретали непристойный смысл. Это всех забавляло и обеспечивало ему известный успех. Он бросал нам маленькие сладкие кубики, как бросают зерно курам. Из-за этих восхитительных белых кусочков начиналась настоящая свалка; мы добывали их ценой ободранных коленей, подбитых глаз и кровоточащих ссадин. Порой в потасовке принимали участие и наши родители. Однажды мама подралась с матерью моего товарища по детским играм Тинати: он вывернул мне руку, чтобы отнять два куска сахара, из-за которых мне уже расквасили нос. Эта драка чуть было не закончилась смертоубийством, так как соседи бросились на отца, чтобы помешать ему раскроить череп отцу Тинати, а тот со своей стороны обещал проткнуть живот папы дротиком. Когда родителей утихомирили, отец, вооружившись плетью, зло посмотрел на меня и велел идти вместе с ним за нашу хижину.
— Это ты во всем виноват, Тунди! Твоя любовь к лакомствам погубит тебя! Неужто тебя не кормят дома! Как мог ты накануне посвящения перейти ручей и выпрашивать куски сахара у белого человека в юбке, которого ты даже не знаешь!
Зато отца-то я хорошо знал! Он умел владеть плетью. Когда он избивал мать или меня, мы не могли оправиться после этого целую неделю. Я держался на почтительном расстоянии от плети. Он со свистом взмахнул ею и сделал шаг ко мне. Я стал пятиться.
— Остановись! Я уже не так прыток, чтобы бегать за тобой… Ты ведь знаешь, я буду ждать сто лет, но свое ты получишь. Подойди ж ко мне, и мы живо покончим с этим!
— Я ничего не сделал дурного, отец, меня не за что бить… — запротестовал я.
— Аааааа!.. — завопил он. — Как ты смеешь говорить, что не виноват? Если бы ты не был таким сластеной, если бы в твоих жилах не текла кровь матери, кровь сластен, ты не пошел бы в Фиа и не стал бы хватать, как крыса, сласти, что раздает этот проклятый белый! Тебе не вывернули бы руку, мать не стала бы драться, и мне не захотелось бы проломить череп отцу Тинати… Советую тебе остановиться!.. Если ты сделаешь еще хоть шаг, я приму это за оскорбление и подумаю, что ты спишь со своей матерью…
Я остановился. Он набросился на меня и со свистом ударил плетью по моим голым плечам. Я стал извиваться, как червь на солнце.
— Повернись и подними руки! Не хочу выбить тебе глаз.
— Прости, отец! Я больше никогда не буду… — взмолился я.
— Ты всегда так говоришь, когда я начинаю бить тебя. Но сегодня я буду тебя бить до тех пор, пока с меня не сойдет злость…
Я не мог кричать, так как на крики сбежались бы соседи, а товарищи обозвали бы меня девчонкой и исключили бы из нашей группы «Юношей-которые-скоро-станут-мужчинами». Отец опять взмахнул плетью, но я успел увернуться.
— Если ты опять увернешься, значит, ты способен на все, даже спать со своей бабушкой, моей матерью!
Отец вечно прибегал к этому шантажу, чтобы я покорно подставлял спину под его удары.
— Я не оскорблял тебя, я не могу спать ни с мамой, ни с бабушкой! И я не хочу быть битым, вот и все!
— Как ты смеешь так разговаривать со мной! Ты капля моей крови и повышаешь голос! Стой, или я тебя прокляну!
Отец задыхался. Я никогда не видел его в такой ярости… Я продолжал пятиться. Он преследовал меня по задворкам еще добрую сотню метров.
— Хорошо! — буркнул он. — Посмотрим, где ты проведешь ночь! Я скажу твоей матери, что ты нас оскорбил. Попробуй только прийти в хижину.
С этими словами он повернулся ко мне спиной. Я не знал, где искать пристанище. Я мог бы пойти к дяде, но не любил его, потому что он был весь в чесотке. От них с женой вечно несло тухлой рыбой. Мне претило входить в их лачугу. Стемнело. Появились то вспыхивающие, то гаснущие огни светлячков. Удары пестов предвещали близкий ужин. Я тихонько обошел нашу хижину и прильнул к щели в глинобитной стене. Отец сидел ко мне спиной. Отвратительный дядя поместился против него. Они ели… У меня слюнки потекли от благоухания дикобраза, которого мы нашли в ловушке отца наполовину съеденным муравьями, так как он попался два дня назад. Мать славилась в деревне своим умением готовить дикобраза…
— Это первый дикобраз в сезоне! — сказал дядя, набив себе рот.
Не говоря ни слова, отец указал пальцем на стену над своей головой. Он вешал там черепа всех пойманных им животных.
— Ешьте все, до крошки, — сказала мать, — долю Тунди я оставила в котле.
Отец вскочил с места, и по его прерывающемуся голосу я понял, что дело будет жаркое.
— Сейчас же принеси долю Тунди, — крикнул отец. — Он не попробует дикобраза. Это научит его слушаться.
— Знаешь, он ничего не ел с утра. Что ж он будет есть, когда вернется?
— Ничего, — отрезал отец.
— Если вы хотите, чтобы он слушался, — добавил дядя, — лишайте его пищи… А дикобраз знатный…
Мать вышла и принесла котел. Я увидел, как отец и дядя запустили в него руки. Затем я услышал плач матери. Впервые в жизни мне захотелось убить отца.
Я вернулся в Фиа и… долго простоял в нерешительности, прежде чем постучался в хижину белого священника. Я застал его за едой. Мой приход удивил его. Я объяснил ему жестами, что хочу уехать вместе с ним. Он засмеялся, выставив напоказ все зубы, отчего рот его уподобился полумесяцу. Я неподвижно стоял у двери. Он подозвал меня. Он отдал мне остатки ужина, который показался мне странным и восхитительным. Мы продолжали разговаривать жестами. Я понял, что он согласен взять меня с собой.
Так я стал боем преподобного отца Жильбера.
На следующий день новость дошла до отца. Я боялся его гнева… Я объяснил это священнику, по-прежнему прибегая к жестам. Мой страх развеселил его. Он дружески похлопал меня по плечу. Теперь я был под защитой.
Отец пришел после обеда. Он сказал только, что я был и остался его сыном, то есть каплей его крови… что он не сердится на меня и все будет позабыто, если я вернусь домой. Я знал, что означают эти прекрасные речи в присутствии белого. Я показал отцу язык. Он зло посмотрел на меня, как смотрел всякий раз, когда собирался «научить меня жить». Но с отцом Жильбером я ничего не боялся. Его взгляд, казалось, имел колдовскую силу; отец опустил голову и ушел понурившись.
Мать пришла ночью повидаться со мной. Она плакала. Мы поплакали вместе. Она сказала, что я правильно сделал, покинув родительский кров, что отец не любил меня так, как отец должен любить сына, что она благословляет меня и что, если я когда-нибудь заболею, надо будет искупаться в реке и это меня излечит…
Отец Жильбер дал мне штаны защитного цвета и красную фуфайку, которые привели в восторг всех окрестных мальчишек, и те стали просить священника, чтобы он тоже взял их с собой.
Два дня спустя отец Жильбер усадил меня на свой мотоцикл. Треск мотора вызывал страшную панику в деревнях, через которые мы проезжали. Служебная поездка продолжалась уже две недели. Мы направлялись теперь к католической миссии Святого Петра в Дангане.
Я был счастлив. Быстрота езды опьяняла меня. Скоро я увижу город, узнаю белых и буду жить, как они. Я невольно сравнил себя с красными попугаями, которых мы ловили в деревне на зерна маиса: они тоже попадались в плен из-за своей жадности. Мать часто говорила мне, смеясь: «Тунди, твоя любовь к сластям не приведет к добру…»
Мои родители умерли. Я не вернулся больше в родную деревню.
* * *Теперь я живу в данганской католической миссии Святого Петра. Мне приходится вставать в пять часов, а иногда и раньше, особенно в те дни, когда в миссии собираются все наши священники. Я звоню в колокольчик, висящий у входа в ризницу, затем ожидаю прихода настоятеля. Я прислуживаю порой на трех-четырех мессах в день. Кожа на моих коленях стала твердой, как у крокодила. Когда я опускаюсь на колени, мне кажется, что под ними лежит подушка.
