Эльмира Нетесова - Колымское эхо

—    Мама!

—   Султашка мой! Ты назвал меня мамой. Ради такого стоило выжить! — обняла волчон­ка, он радостно заскакал вокруг. Вот так они при­шли в дом. Варя мигом разулась, сняла куртку, все трое мужиков пристыжено встали.

—   Я же говорил, что он за Варей побежал, а не по нужде. У Султана на хозяйку свое чу­тье. И баба рассказала, что случилось в пути, как нашел ее Султан и привел домой.

—   А мы думали — ты на попутке приедешь.

—   Попутки ходят только вечером. Утром они развозят хлеб по поселку.

—   Ой, Варя, как Султан просился наружу. Кричал, царапал двери, выл. И только когда начал колотиться в окно, мы поняли, что его не удержать. Он все равно выскочит. Думали, что от костей пробрало, желудок разгулялся. Ведь хотели встретить. А вишь, как коряво могло по­лучиться! — сетовали люди.

Султан успокоился и теперь лежал у откры­той топки. Он знал, что его хвалят. Ведь ругать было не за что.

—   Даже мамой назвал впервые. И вылизал с головы до ног, а как переживал, чтоб снова не присела и не замерзла совсем. Вот и волчо­нок, а догадливее людей оказался.

—    Колымчанин! Знает свое дело! И хотя зверь, любит так, что человеку потянуться.

—    Это правда! Такому другу позавидуешь. А ведь когда-то ты его от смерти спасла. Нельзя вам друг без друга,— сказал Аслан и попро­сился:

—    Варя, оставь меня у себя. Эту пургу я вряд ли выдержу. Холод и ветер не так просто пере­нести. На что ты человек закаленный, а и то чуть не случилась беда.

—    Как же вы все поместитесь. Тут одному Аслану этой комнаты мало! — смеялась Варя, мужчины хохотали.

—    Мы боком ляжем. Как-то поместимся. Бон­дарева к Султану под койку сунем. Свободнее станет.

—    Главное, чтоб на двор не выбросили,— отшучивался Игорь, добавив:

—   Сплю крепко, могу не почувствовать. А ме­ня Султан спасать не станет.

—    Он хоть зверь, а сердце имеет человечье. Любого из беды вытащит, даже не подумает

о   себе. Я по прежним временам помню, что ко­лымские волки не набрасывались на детей даже по голодухе. А вот на людей не всегда можно было положиться,— вспомнила Варя свое.

—    Я впервые узнал, что такое мороз, имен­но на Колыме. Попали мы сюда всей компанией уже зимой. У нас на Кавказе таких холодов не бывает никогда. В горах не больше пятнадцати градусов доходит и все. Ну, мы сникли вовсе. Думали, конец всем пришел. Да еще еда гнус­ная. Баланда жидкая, вонючая. А в бараках собачий колотун. К нарам чуть не примерзали. Утром едва вставали. Руки, ноги задубеют, не разогнуть их и не согнуть. Охрана с кулаками подскакивает, давай, скорее вставай. Им пле­вать, что мы еще дети,— заговорил Аслан.

—        А где вы работали? — спросил Иванов.

—        Везде! Поначалу на трассу пригнали. Но не получилось. Спецухи не было на нас. Где-то через месяц получили, а пока на стройку броси­ли, барак делали. Хотя в строительстве никто не волок поначалу. Учили на ходу, кулаками и пинками. А что с нас взять, если робы не име­ли. Хотя вкалывали в морозы. В барак возвра­щаемся, ни живые, ни мертвые. Сами зэки нас выручили, поделились кто чем мог, хотя и воры, а сдохнуть не дали. Только через месяц спецуху выдали на складе. Если б не фартовые, мы за это время передохли бы. Даже чай давали мужики, чтоб мы не откинулись. Привыкли мы к чифиру. Опять же фартовые обеспечивали. По­началу колотили нещадно. Но когда огрызаться стали, отцепились от нас, поняли, голиком в руки никому не дадимся. А вот зубы на нас полома­ют многие. Чаще других заставляли нас днева­лить. Мы тому радовались. Привести в порядок барак — это не то, что целый день на морозе вкалывать. А и жалели нас — пацанов,— умолк не-надолго.

—        Помню, присылают мужикам посылки из дома. Они все сладкое нам отдают. И хотя на­род жесткий, часто говорили:

—       Хавайте, пацаны! Может, до воли додышите, помянете добрым словом. Бывало, своей пайкой хлеба делились.

—        А как к Сталину относились?

—    Фартовым политика до жопы. Она их не чесала. О ней не базарили. Но Сталина любили все. И если кто начинал брехать на него гнилое, вламывали тому молча. Не давали в обиду. Это точно.

—   А за что так? — удивилась Варя.

—    Их вскоре выпускали. Случалось, напишет вор прошение о помиловании, его выпустят. А политических не щадили. Этих никто не тер­пел. Вот у нас на зону пацан попал. Ему поли­тику влепили. Он на праздник флаг с дома со­рвал. Так его, придурка, каждый день тыздили за безмозглость. Лет семь просидел, покуда Ста­лин не умер. Его Хрущев освободил. А то бы так и подох на зоне.

—   А тебя по первой ходке долго держали? — спросил Иванов.

—    На третьем году выпустили. Я помилова­ния просил. Отпустили. Когда домой вернулся, бабка сознание потеряла. В газете прочитала, что меня расстреляли. А тут живой и здоровый. Кому верить? Газете иль своим глазам? Бабка меня ощупывала. Ей все не верилось, что я не приснился. Она меня в церкви как мертвого по­минала, свечи за упокой ставила. А я объявил­ся, в целости и сохранности, совсем живой.

—   Аслан, а ты там роман ни с одной бабой не закрутил? — прищурился Бондарев.

—    Ну, что ты, Игорь? Как можно без того? Я же на машинах работал, был расконвоированым. Вот так и познакомился с одной. Она мне красавицей показалась после трех лет отсидки. Я уже всерьез к ней прикипел. Как только воз­можность выпадала, сразу к ней бежал. Но любовь оказалась короткой, изменила она мне.

И что самое обидное, променяла на «козла». Я тогда на ассенизаторской машине работал. Вот и закачал ей в дом четыре машины, короче, по самую форточку. Отплатил бабе. А вскоре меня освободили. Какое счастье, что все вот гак сложилось! Вышел я на волю, огляделся и подумал, что ж в той бабе нашел? Ведь су­щая кикимора. Как бы жил с нею? Ну и решил не торопиться. Женился уже после четвертой ходки, когда бабка велела. Она боялась, что меня, если не остановлюсь, убьют в какой-ни­будь зоне. Ну, я ее послушался, у нас так поло­жено считаться с советом старшего.

—    А ты ту бабу потом видел? Ну, первую свою любовь? — спросил Иванов.

—    Саму нет, увидеться не пришлось! Да и зачем она мне? Слышал от мужиков, что выш­ла замуж, уехала с мужем на материк, вроде даже выпивать начала. Ну, чтоб совсем не опу­стилась на дно, увез ее человек. А уж как даль­ше у них сложилось, я уже не знаю. Неинтерес­но мне стало. Радуюсь, что не погорел на ней. Хотя, все бабы ни без гнили. Каждая свой горб носит. Я ни одной не верю,— отмахнулся человек.

—    Вот в этом ты прав,— похвалил Бондарев.

—    Женщине никогда не угодишь. Но самое обидное, что я той первой даже не изменил ни разу. Ох, и зря,— вздохнул Аслан.

—    А я никогда не был верен бабе. Чуть слу­чай подворачивался, всегда им пользовался. Чего это бабе верность хранить? Пользуйся, покуда мужик, потом не наверстаешь. Силой ни одну не брал. Всегда с обоюдного согласия. Это и без слов видно. Чуть баба дала повод, не упускай его,— рассмеялся Евменович.

—   Да, в этом все мы одинаковы. Чуть выго­рает возможность, враз лови ее. Иначе, мужи­ком перестаешь себя считать.

—   У тебя, наверное, бабья море было? — спросил Игоря Александр.

—    Ошибаешься. Мог в десятки раз больше иметь. Но все что-то мешало. То сам стыдился, то что-то стопорило. Закомплексованным был, робел часто в нужный момент, не решался. И, честно говоря, очень боялся накрутить на руль заразу. В моем положении в венеричку не побегаешь. А за аморалку большие неприятно­сти можно было получить. Вот и остерегались побочных связей. Вон как наш следователь. За­цепил на бабе сифилис. Со своею, из прокура­туры. И ведь не призналась. А на третий день с работы выгнали, с семьей развелись. А само­му уже за полтинник. От позора уехать пришлось в захудалый городишко. Причем с позором, с оглаской. С семьей так и не помирился. До са­мой пенсии один жил. Ладно бы молодым был. Польстился на смазливую бабенку. Ее тоже вы­кинули с работы. Но ей проще, вышла замуж и все прикрыла. Нам сложнее. Колыма хоть и большая, но слухи по ней бегают быстро. А самое главное, память у всех долгая,— при­знал Игорь.