Эрик Сигал - История Оливера
— Ты хочешь сказать повар?
— Да. Я плохая хозяйка, Оливер.
— Марси, не бойся. В последнее время моя еда мало отличалась от собачьего корма.
Всем, чем только можно, нынешний обед отличался от того, что мы вкушали вчера.
Еда была, конечно, лучше. Но разговор — хуже.
— Прекрасно! Восхитительное вишисуар… Мясо по-веллингтонски бесподобно… А какое Шато Марго 59 года… Суфле потрясающее.
Таковы были мои словесные излияния. В паузах я просто ел.
— Оливер, ты что-то замолк.
— Я просто потерял дар речи от этих гастрономических чудес, — ответил я.
Она уловила мою иронию.
— Я переборщила, да? — спросила она.
— Марси, не надо было устраивать такую показуху. Мне все равно, что мы едим. Важно, что мы едим вместе.
— Да, — сказала она.
Но я понимал: она думает, что я ее критикую. Наверно, так оно и было. Но я не хотел ее огорчать. И надеялся, что не очень расстроил.
Во всяком случае я пытался ее утешить.
— Ну, ладно, это же не значит, что мне не нравится, Марси. Правда. Это напоминает мне родительский дом.
— Который ты презирал.
— Кто это сказал?
— Ты. Вчера.
— А, да.
Наверно, за трапезой у Говарда Джонсона. (Неужели это было только вчера?)
— Послушай, — сказал я. — Прости, если я тебя обидел. Так или иначе, когда мои родители едят подобным образом, мне это кажется безнадежно устаревшим. С другой стороны, с тобой это… изысканно.
— Ты правда так думаешь?
Ответ на этот вопрос требовал дипломатичности.
— Нет, — искренне сказал я.
— Я не обиделась, — сказала она, хотя на самом деле обиделась. — Мне хотелось произвести на тебя впечатление. Я не часто ужинаю таким образом.
От этого мне стало легче.
— И как часто?
— Два раза, — сказала она.
— В неделю?
— Два раза с тех пор, как умер отец. (Что случилось шесть лет назад.)
Я почувствовал себя настоящей скотиной.
— Кофе будем пить где-нибудь в другом месте? — спросила хозяйка.
— Можно, я выберу комнату?
— Нет, — сказала Марси. — В моих владениях все следуют за мной.
Что я и сделал. Назад в библиотеку. Где нас ждал кофе и из невидимых динамиков лилась музыка Моцарта.
— Ты в самом деле только дважды устраивала здесь приемы? — спросил я.
Она кивнула:
— Оба раза деловые.
— Ну, а как насчет светской жизни? — спросил я, пытаясь быть тактичным.
— За последнее время она резко улучшилась, — ответила Марси.
— Нет, серьезно, Марси, как ты обычно проводишь вечер в Нью-Йорке?
— Восхитительно, — сказала она. — Я прихожу домой и, если еще светло, иду бегать. Затем снова за работу. Здесь в кабинете есть прямая линия на коммутатор в офисе, поэтому я могу перезваниваться с Калифорнией.
— Держу пари, что и после двенадцати.
— Не всегда.
— Ну, а что происходит после этого?
— Я все бросаю и начинаю вести светскую жизнь.
— Ага. Что означает?..
— О, имбирный эль и сэндвичи с Джонни.
— С Джонни? (Я не смог скрыть ревность.)
— Джонни Карсоном, ведущим ток-шоу.
Я вздохнул с облегчением и опять перешел в атаку.
— А кроме работы ты больше ничего не делаешь?
— Великий Маршалл Маклюрен говорит: то, чем человек поглощен целиком, — не работа.
— У него в голове всякое дерьмо, и у тебя тоже. Да, Марси. Ты себя уверяешь, будто ты увлечена, но на самом деле ты просто пытаешься работой заглушить одиночество.
— Боже, Оливер, — сказала она несколько удивленно. — Откуда ты столько знаешь о человеке, с которым едва знаком?
— Я говорил о себе, — ответил я.
Забавно. Мы оба знали, чего мы хотим, однако ни тот ни другой не осмеливался прервать разговор. Наконец, мне пришлось прибегнуть к каким-то банальностям.
— Вот это да, Марси! Уже полдвенадцатого.
— У тебя что, комендантский час?
— Да, нет. У меня и многого другого нет. Одежды, например.
— Я, что, умирала от застенчивости или не поставила точек над i? — спросила она.
— Скажем, что предельной ясности ты не внесла, — сказал я, — и я не собирался появляться здесь с дорожным чемоданчиком.
Марси улыбнулась.
— Я это сделала нарочно, — призналась она.
— Зачем?
Она встала и протянула мне руку.
На кровати было разбросано не меньше дюжины шелковых рубашек. Моего размера.
— Предположим, я захочу остаться на год? — спросил я.
— Это может показаться несколько странным, но если у тебя есть такое желание, у меня найдутся рубашки и на год.
— Марси?
— Да?
— У меня уже есть очень большое… желание.
И мы занялись любовью — так словно прошлая ночь была лишь генеральной репетицией.
Утро наступило слишком быстро. Казалось, что еще только пять утра, когда будильник на Маренной стороне кровати возвестил подъем.
— Сколько времени?
— Пять утра, — сказала Марси. — Восстань и воссияй.
— И поцеловала меня в лоб.
— Ты что, спятила?
— Ты же знаешь, корт в нашем распоряжении с шести до восьми. Жаль пропускать…
— Слушай, у меня есть лучший вариант.
— Какой? — прикинулась наивной Марси, хотя я уже начал ее ласкать. — Поиграем в волейбол?
— Да. Ты предпочитаешь называть это так.
Как бы это ни называлось, она оказалась весьма сговорчивой.
Ванная комната — вот в чем разница между домами наших родителей.
Принимая душ, я раздумывал о том, что именно отличало жилище Уолтера Биннендейла от Доувер-Хауса, фазенды моих родителей в Ипсвиче, штат Массачусетс.
Не произведения искусства. У нас тоже были шедевры, хотя наши соответствовали ранее нажитому состоянию и относились к прошлому веку. Мебель тоже имела смутное сходство. Для меня антикварное означает старое; я не ценю разные старинные безделушки.
Но ванные комнаты! В этом Барретты оказались неразрывно связанными с пуританской традицией: комнаты функциональные, белый кафель, все простое, можно сказать, спартанское. Вовсе не для того, чтобы там нежиться. Не то у Биннендейлов. Их ванные были достойны римского императора. Или, более точно, того современного римского творца, который их создал. Сама идея заказать дизайн такой комнаты вывела бы из себя самого либерального из Барреттов.
В зеркале, через приоткрытую дверь, я видел спальню.
Туда въехал сервировочный столик.
Его толкала Милдред.
Груз: завтрак.
К тому времени, когда я вытер лицо, Марси была за столом, в одеянии, которое, по-моему, она не собиралась надеть на работу. Я сел, завернутый в полотенце.
— Кофе, бекон, яйца?
— Боже, что за чертов отель!
— Все еще жалуетесь, мистер Барретт?
— Нет, было весело, — ответил я, намазывая маслом горячую булочку, — и я бы хотел навестить тебя еще раз.
Я остановился. И добавил: — Лет эдак через тридцать.
Она казалась озадаченной.
— Марси, — сказал я, — это место для палеонтологов. Оно наполнено спящими динозаврами.
Она взглянула на меня.
— Это не то, что тебе на самом деле нужно, — сказал я. На лице ее отразилось какое-то волнение.
— Я хочу быть с тобой, — ответила она.
Она не была застенчива. И не была в такой степени переполнена метафорами, как я.
— О’кей, — сказал я. Чтобы дать себе время придумать, что сказать дальше.
— Когда мы к тебе пойдем? — спросила она.
— Сегодня, — ответил я.
Марси это не обескуражило.
— Пожалуйста, скажи, когда и где.
— Давай встретимся в пять часов в Центральном парке. У входа к озеру, со стороны Ист-сайда.
— Что мне принести? — спросила она.
— Кроссовки, — ответил я.
22
Я упал с высоты в десять тысяч метров и ударился о землю. Я был в состоянии невероятной депрессии.
— Это невыносимо, — сказал я доктору. — Неужели вы не могли меня предупредить?
Еще днем моя безумная эйфория начала переходить в невыразимое уныние.
— Ведь все в порядке, — начал я. И сразу понял, как смешно это звучит. — В смысле, с Марси у нас все идет хорошо. Все дело во мне. Я скован. Я не могу себя перебороть.
Возникла пауза. Я не уточнил, что именно.
Было трудно сказать: «Привести ее к себе домой». Понимаете?
Снова я действовал слишком поспешно. К чему было торопить Марси уйти из своего дома? Зачем я ускоряю ход событий?
— Возможно, я просто использую Марси в эгоистических целях… чтобы заполнить пустоту.
Я подумал об этой гипотезе.
— Возможно, все дело в Дженни. Почти через два года после ее смерти я, возможно, мог бы пуститься в загул и оправдать его. Но дома! Привести кого-то в свой дом, в свою постель! Фактически, конечно, дом другой и постель другая. Рассуждая логически, это не должно меня беспокоить. Но ведь, будь все проклято! Почему-то беспокоит.
Дом для меня — это все еще место, где я живу с Дженни.
