Сулейман Файяд - Живой мост
Частенько я дежурил у известного ночного клуба, недалеко от Дамасского аэропорта. Однажды уже в третьем часу ночи в ненастную ветреную погоду я все еще сидел за рулем, поджидая пассажиров. Я устал от томительного ожидания, продрог и курил одну сигарету за другой. Я пребывал в тяжелом оцепенении. И словно забыл, что когда-то и сам был одним из завсегдатаев подобных клубов. Все связи с прошлым прервались. Оно стало казаться мне бесконечно далеким, померкшим в густом тумане.
Неожиданно из клуба вышел маленький толстый человек в сопровождении элегантной дамы. Я увидел, как он поманил меня, и поспешил подъехать. Как только свет фар упал на лицо женщины, я сразу узнал ее, хотя она сильно изменилась. Это была красотка Мими, до палестинской войны она работала в кабаре Яффы. Одно время я был близок с нею, осыпал ее подарками и так сорил деньгами, что однажды подарил ей великолепный зеленый «бьюик».
В сильнейшем замешательстве я хотел отказаться от клиента, но рука мужчины уже открыла дверцу машины, Мими развалилась на сиденье, а он сел слева от нее. Они не обращали на меня внимания, и я мог хорошенько рассмотреть ее. Несомненно, это она. Но куда-то исчезли ее обычная изысканность и высокомерие, с которым она, бывало, смотрела на подруг. Бедняжка была одета в дешевое платье, и мне даже показалось, что она сильно постарела.
«Ирония судьбы, — подумал я. — Где те дни, когда я вел собственную машину и Мими сидела рядом со мной в сиянии своей молодости и красоты? Где мои друзья, мои завистники?» Мне захотелось повернуться к ней и сказать: «Даже над тобой посмеялось время!»
И вдруг я вздрогнул, услышав ее печальный глубокий голос:
— А где же твоя машина?
Но она обратилась не ко мне.
— Я ее недавно продал, — пьяно ответил ее спутник, — хочу купить новую.
— Господи, это же великолепно! — воскликнула Мими. — Ты должен купить «бьюик». Это самая лучшая, безотказная машина. У меня был зеленый «бьюик». Мне его подарил один друг.
— Боже мой! — иронически прервал мужчина, полагая, что она намекает ему, чтобы он купил ей машину. — Так у тебя был «бьюик»! Кто же этот милый друг, который делал тебе такие подарки?
— Он из Яффы, — с горечью ответила Мими. — Он, бедный, погиб в палестинскую войну.
— Да помилует его аллах! — усмехнулся ее собеседник. — И да не обойдет его своим милосердием! Мы избавились от него, и слава богу.
Я чуть не ахнул, услышав последние слова Мими, и сильнее сжал в руках руль. «Значит, по мнению некоторых, я уже мертв, — думал я. — Как легко, однако, ты похоронила меня, всего двумя словами, двумя безжалостными словами! Каким, значит, я стал для тебя ничтожеством. Ведь ты точно знаешь, что я жив. Но в твоих глазах я мертв, ибо стал жалким, неимущим беженцем. Неужели ты, неблагодарная, забыла, сколько я потратил на тебя? Как-то ты будешь себя чувствовать, если я сейчас повернусь, зажгу свет и скажу: «Да будет милосерден аллах к твоему дорогому покойнику!»
Я уже было хотел так и сделать, но передумал. С какой стати я буду пугать и смущать ее? Она выбрала для меня такую славную смерть! Спасибо и на этом. Мне и следовало бы умереть. Разве смерть в борьбе за родину не лучше, чем такая ничтожная жизнь?»
Задумавшись, я пропустил часть их разговора, однако насмешливый тон мужчины вновь вернул меня к действительности:
— Твой дружок из Яффы был расточительным добрячком и в то же время оказался героем. Так ты говоришь, что он подарил тебе «бьюик»? Это немало. Но Палестине он отдал жизнь! Я вижу, он был щедр во всех отношениях.
— Как ты жесток! — возмутилась она — Как можно смеяться над жертвами войны? Оставь эту тему, или мы поссоримся. Ты ведь никогда мне не веришь.
— Я вовсе не смеюсь, клянусь аллахом! Разве я осмелился бы? — холодно возразил он. — И потом, когда это я не верил тебе? Я просто удивлен. Мне хорошо известно, что люди, которые дарят роскошные машины красавицам, подобным тебе, в трудный для родины час не склонны жертвовать за нее жизнью. Твой друг, видимо, исключение из этого правила.
— Господи, — сказала она, — ты никак не можешь удержаться от издевательств. Я знаю, это из-за ревности. Ты слишком ревнив и не можешь слышать, когда я хорошо говорю о ком-либо, кроме тебя, будь он даже мертвый.
— Я ревнив?! — расхохотался ее спутник. — Я далек от ревности! Клянусь аллахом, я не ревновал даже к твоим живым друзьям! Что уж тут говорить о мертвых? Еще не родился такой человек, который мог бы возбудить мою ревность. Не родился и никогда не родится!
— Какая самоуверенность! — со свойственным ей кокетством заворковала она. — Это очаровательно! Как ты мил!
Ответом на эти слова был долгий поцелуй. В голове у меня зашумело, руки задрожали. Меня охватило неукротимое желание ударить этого негодяя по физиономии, выбить ему зубы… Но к чему? Разве он не сказал правду? Разве я действительно не один из тех, кто повинен в позоре Палестины, кто пренебрег своим долгом перед родиной? Разве я не находился за бортом настоящей жизни, разве я интересовался политикой, разве пытался разобраться в кознях империализма, пока не оказался их жертвой?
Наконец я очнулся и понял, что веду машину неизвестно куда. Какая-то незнакомая дорога. Как я сюда заехал? Я забыл название улицы, которое мне сказали. Пассажир тоже заметил мою оплошность.
— Ты что, ослеп, что ли, безмозглый осел! — закричал он. — Куда ты нас везешь?
Вся кровь прилила у меня к лицу. Я понял, что необходимо сейчас же на что-то решиться. Не говоря ни слова, я остановил машину и выскочил из нее, сильно хлопнув дверцей. Они что-то громко кричали мне вслед, пока я не скрылся за поворотом.
Будь что будет! Пусть низвергнется небо на землю. Я больше не могу жить так, как жил до сих пор. Я приложил ладони к своему пылающему лицу. В сердце теснились неведомые мне ранее чувства. Словно до этого мига я был в глубоком сне, но вот наступил кризис, я проснулся и открыл глаза. И совесть моя взбунтовалась. Как я мог покинуть свою родину? Как мог я так безропотно смириться с ее унижением и позором? Я обязан вернуться на родину, чтобы кровью искупить свою вину. Теперь я готов на любые трудности, на любую битву!
Я бежал в темноте, а мое воображение обгоняло меня. Я видел лазурные берега Яффы, ее изумрудные сады. Мне казалось, что я уже там. Как это прекрасно, когда у человека есть благородная цель — служение родине! Каждая частица моего существа кричала: «Вернуться или умереть! Третьего не дано!»
АХМЕД ХАЛАФ
(Ирак)
ПРОРВАЛО
Перевод О. Фроловой
Ноги Зухди Абдаррагиба не повиновались ему. С порога своего дома он смотрел на улицу, тянувшуюся вдаль до самого горизонта, на здания правительственных учреждений. Веселые лучи солнца подчеркивали его бледность. Он потер глаза. Опять была бессонная ночь. Бессонница у него уже давно, точнее, с 5 июня, с той самой ночи, когда, как искалеченное животное, рухнуло само время и мир попал в тупик.
Он почувствовал тогда боль, как будто все внутри оборвалось. С неба, насколько хватал глаз, стремительно неслись к земле самолеты, закрывшие свет солнца. Солдатские сапоги осквернили землю города. Захватчики превратили его в поле битвы.
А он сам? Он словно расплавился — так сильно потряс его миг, когда прервалось течение времени. Зухди Абдаррагиб застыл в безвольном созерцании, и, хотя он готов был встать на защиту родного Иерихона, мог ли он потушить пламя пожаров, бушевавших по всей Палестине?
Не хотелось жить, ибо жизнь потеряла привычные краски и ощущения. Все вокруг изменилось. А эти постоянные крики женщин и хаос на улицах! Он пытался найти забвение в работе, но очень немногие ученики продолжали посещать школу. Встреч со знакомыми он избегал. И потянулись из чрева времени бесконечно длинные скучные дни…
Спать Зухди не мог. Долгие ночные часы были наполнены кошмарами. Почувствовав слабость или тошноту, он свертывался клубком, упирался головой в спинку кровати и закрывал глаза. Свет угасал, чтобы вскоре вновь засиять. Тогда Зухди мысленно говорил себе: «Наступил еще один день оккупации».
Вчера ночью ему приснился страшный сон: юноша садился на вороного коня. В первый момент ему показалось, что это Гитлер, но тут же он вспомнил про усики фюрера. Нет, значит, это Нерон. Вдруг юноша стал расти и дико закричал: «Сожгите Рим!» Вспыхнуло и широко разлилось пламя, его горячие языки коснулись Зухди, и он в ужасе закричал: «Это конец!» Чей-то таинственный голос ответил ему: «Конец впереди!»
Зухди вскочил с кровати, дрожа от страха. Какой ужасный сон! Он быстро оделся, закурил сигарету и уже не ложился, а курил до тех пор, пока через дверные щели не стал пробиваться слабый свет утра.
И вот теперь, стоя на улице, кончавшейся где-то на окраине города, Зухди вспомнил этот сон. Улица была тихой и пустынной. Вдруг с ревом пронеслась военная машина. Он почувствовал, как негодование поднялось в нем, кровь застучала в висках. Перед его мысленным взором замелькали картины недавнего прошлого.
