Банни Гуджон - Девственницы
Она перевернула зеркальце той стороной, которая увеличивала, и раскрыла рот, разглядывая в темноте свое горло. Потом высунула язык и стала смотреть, как слюна смачивает нижние зубы.
Солнце пекло затылок даже через занавески. Она причесалась пятерней. Ей стало жарко, как, наверное, жарко фарфоровым кошкам миссис Томпсон. Потом она убрала зеркальце обратно в тумбочку и побрела в кухню, ведя рукой по прохладной стене, выложенной кафелем. Мамы не будет дома до пяти часов.
На плите стояла большая «семейная» банка томатного супа, в хлебнице остался один кусок хлеба для тостов. Поскольку Лилли не завтракала, она проголодалась. Она вскрыла банку и вылила немного супа в кастрюлю, чиркнула спичкой о полоску на спичечнице в виде полицейского, стоящей на раковине, и помешала красную жидкость. От нагревания жир в супе растаял, и жидкость стала менее вязкой; на поверхности появились оранжевые пузырьки. Лилли было знакомо такое состояние: разжижение от жары. Как будто все внутри плавится. Она не понимала, почему так происходит, но четко ощущала все фазы перехода. Сначала бывало холодно и странно; она казалась себе дурой, и было очень жалко себя. Потом, когда очередной мальчик брал ее за руки и задирал их над головой, у нее как будто начинали таять все кости внутри. Она часто испытывала такое чувство — на сеновале, на дорожке за гаражами, на булыжниках у почты. Было темно; светила только луна. Лилли любила луну. Ей нравилось, что в лунном свете ее кожа кажется желтой и мягкой, как воск. Вот что она чувствовала, когда очередной мальчик задирал ей руки над головой при лунном свете. Она сравнивала себя с зажженной свечой: живая и в то же время холодная. Она заранее предчувствовала момент таяния, оплывания; когда ее бросало из холода в жар, она уже ничего не могла с собой поделать.
— Уп, уп!
Лилли со звоном уронила ложку на пол — линолеум забрызгали красные пятна — и обернулась. Из-под стола, из-за загнутой скатерти, виднелась белая голова Симуса. Улыбаясь, она подняла ложку и долила в кастрюлю еще супа, довела его до кипения и разлила в две миски — себе из черного огнеупорного стекла с маргаритками, братишке в миску с лисенком Бэзилом. Его миску она наполнила до краев и подтолкнула по полу к его вечно ободранным коленкам.
— Леб! — Симус хлопнул ладонью по полу. — Леб, леб, леб, леб!
Лилли разломила кусок хлеба пополам, положила одну половинку на блюдце и поставила на пол у ног. Он высунул руку из-под скатерти и утащил миску под стол. Она слушала, как он шумно хлебает суп и чавкает хлебом. Иногда Симус вызывал у нее отвращение, но сейчас, когда часы отсчитывали последние утренние часы и из-под стола доносились хлюпанье и чавканье, она вдруг ощутила необъяснимую нежность.
Вечером миссис О'Фланнери стояла у плиты и жарила яичницу из трех яиц. Сидя за столом, Лилли слушала, как братья лягаются под виниловой скатертью. Майкл выиграл и в знак победы замолотил кулаками по столу. Симус завыл.
Ей было скучно. Она так ждала школьных каникул, и вот целый первый день прошел впустую. Майкл с самого завтрака гонял в футбол; он явился домой счастливый, весь в грязи и зеленых пятнах от травы. Даже Симус, кажется, доволен тем, как размазал по столу утреннюю сосиску. А она только потела на жаре — битых два часа вычищала кроличьи клетки. Нос облупился, веки покраснели и вспухли. Да еще она ободрала ноги о проволочную сетку, когда затаскивала клетку за гараж.
Она придвинула стул поближе к столу. Ножки скрипнули о линолеум, процарапали полоску. Она поддернула подол зеленой юбки, потому что ноги прилипали к пластиковому сиденью.
— Мам, какая разница между чаем и обедом? — спросила она.
Майкл взял кружку с апельсиновой газировкой и отставил мизинец.
— Чай в чашке, ты его пьешь, а обед на тарелке!
— Заткни пасть, засранец! — сказала Лилли. — Я маму спрашиваю, а не тебя.
Мама развернулась; с лопатки на пол падали капли горячего жира.
— Следи за своим языком! Кстати, почему ты в новой юбке?
Лилли прикусила губу.
— Она не новая. Она ношеная.
— Для тебя она новая, поняла? Африканские девочки были бы счастливы получить такую юбку. — Мама оторвала кусок бумажного полотенца от рулона и вытерла пятно жира с пола.
Лилли представила себе стройную темнокожую девушку с пустой кофейной банкой, которая набирает воду в колодце. На ней зеленая переливчатая юбка; яркие бусины звякают о серебряные шейные пластины, когда она поднимает ведро и переливает воду в жестянку. Ей надо торопиться, потому что мама уже дома и готовит к обеду рыбные палочки и рис. Где папа? Конечно, с другими мужчинами. Сидит у хижины вождя, пьет пиво, жалуется, что его уволили, и еще говорит о том, какие у чернокожих дам большие задницы.
Мама постучала лопаткой по столу:
— Смотри у меня! А пока думаешь, накрой на стол.
Лилли вынула из ящика три бамбуковые салфетки и развернула их. Одну положила себе, ту, что с черными китайскими лошадками и красными иероглифами. По одной для мальчиков: Майклу — с тремя монахами в капюшонах, залитых затвердевшим томатным соусом, Симусу — с райскими птичками. Он давно оторвал бумажную подкладку, и когти птичек тонули в хлебных крошках и остатках сосиски. Симус не умеет правильно выговаривать собственное имя, зато обожает все рвать.
Она положила на стол ножи и вилки, а посередине поставила кетчуп, солонку и перечницу.
— Мама, наша бабушка умеет вязать?
Мама подлила на сковороду масла и покачала головой. Яичный белок расползся коричневыми кружевами.
— Лилли, твоя бабушка не может собственную задницу вытереть, а ты о вязании! Кто вбил тебе в голову всю эту чушь?
— Не важно, — ответила она, водя кончиком ножа по красным иероглифам сбоку от галопирующей лошадки.
— За-а-ад! — сказал Симус, наливая кетчуп на птичий клюв и посыпая перья птицы солью.
Она разгладила подол пушистой безрукавки. Найджел скоро увидит ее. Еще шагов семь, и она выйдет из-под арки, образованной дубами, обступившими тропинку. Ее увидят все! Она покусала губы и растерла щеки ладонями, отчего лицо пошло яркими пятнами. Она вышла из тени и очутилась на большой поляне, освещенной лучами закатного солнца.
В вечерней смене был перерыв; он сидел с другими рабочими на стене сухой кладки, огораживавшей амбар на краю Трюиновой фермы. Даже издали было видно, что отцовский комбинезон ему велик. Он закатал штанины, и все равно из-под них виднелись только носки ботинок. Он курил самокрутку, стараясь, чтобы она не выпадала из угла рта, когда он разговаривал. За амбаром виднелась узкая и высокая фабричная труба. Из нее вырывались клубы синего и оранжевого дыма, окрашивая низко нависшие облака. Крышу возле трубы когда-то залатали ржавым железом. Она была похожа на старые рабочие штаны ее отца: линялая и вся в заплатах.
— Привет, Найджел, — промямлила Лилли, внезапно оробев.
Он поднял глаза и, вынув изо рта самокрутку, прошептал что-то мужчине, сидевшему рядом. Тот улыбнулся; его смуглое морщинистое лицо походило на старый ношеный башмак. Волосы у него были длинные и кудрявые. Он был похож на цыгана. Цыгане крадут машины. Они украли свинцовые полосы с церковной крыши. Так сказал ей отец.
— Привет, Лилли. Что ты здесь делаешь?
— Да вот, пришла тебя повидать. Может, сходим поесть рыбы с жареной картошкой?
— Соскучилась по горяченькому, Лилли? — спросил Найджел, и цыган откинул голову и расхохотался.
Она увидела у него в ухе золотую серьгу; волосы распались на отдельные кудельки, как у Симуса, когда она мыла ему голову в ванной по воскресеньям.
— У нас на… обед была только яичница с бобами.
Найджел улыбнулся:
— Как же малыш Симус справился с обедом?
— Что ты имеешь в виду?
— Он обед съел или на себя опрокинул? — Найджел хихикнул.
Цыган встал, отер руки о комбинезон и как-то медленно и лениво потянулся. Лилли нутром почуяла ту самую беду, о которой говорила мать. Прикусила верхнюю губу, стараясь, чтобы она была поменьше.
— Она твоя подружка, Найджел? — спросил цыган, не сводя с нее глаз.
— Нет, не что чтобы. Она… она просто Лилли. — Найджел достал из коробки сандвич и откусил изрядный кусок.
— Рад с вами познакомиться, мисс. Знаете, а у вас красивые глаза. — Цыган говорил с ирландским акцентом, как ее отец.
Лилли вспыхнула и принялась разглядывать воображаемую нитку на подоле.
— Лилли, похоже, ты девушка умная, — сказал он. — Что, скажешь, ты не умная? — Цыган склонил голову набок, по-прежнему не сводя с нее взгляда.
Лилли перестала разглядывать подол, подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. Отец всегда учил ее смотреть злым собакам в глаза — они этого боятся.
— У меня пятерка по английскому.
Цыган что-то прошептал одному из коллег и расхохотался.
