Банни Гуджон - Девственницы
— Рыбки не помешали твоему папе уехать, — сказал Кисал.
— Да, но они, наверное, сумеют вернуть его.
— Бог должен был не дать ему уехать.
Тот молчала, так как в глубине души понимала, что мальчик прав.
— Я мог бы принести их в жертву Индре. — Кисал вгляделся в сачок, но он был пуст.
— Кто такой Индра?
— Индра — бог грома и дождя. Он великий воин, и у него большой нос.
— Значит, с ним все в порядке. Он любит рыбу? — Тот прислонилась спиной к мосту.
Кисал погрузил сачок в воду.
— Не знаю. У него большой меч и раковина. Да, и еще на картине у нас на кухне у него в одной руке веревка, и радуга входит в одно ухо и выходит из другого.
— Ему молятся?
— Да, и приносят ему в жертву животных. Режут им глотки и тому подобное. Как ты думаешь, с рыбками получится?
Тот подняла банку. Она поймала шесть колюшек, и они ударялись друг о друга, высовываясь из водорослей. На щеку ей упала холодная капля дождя, и поверхность канала у шлюзовых ворот покрылась рябью. Она нагнулась, перелила воду с рыбками из своей банки в банку Кисала и отдала ему сачок.
— Пошли, — сказала она, вставая и стряхивая грязь с носков. — Если поторопимся, то успеем домой до грозы.
Тот пробежала мимо шлюзов и выбежала в ворота, откуда начиналась тропинка, ведущая в их квартал. Кисал бежал следом, одной рукой крепко сжимая горлышко банки из-под варенья, а другой крепко держа оба сачка. Локтем он закрыл за ними ворота, и они бросились под прикрытие ближайшей эстакады. На бегу из банки Кисала выливалась вода, заплескивая светлые панели тротуара. Крупные капли дождя быстро скрывали из вида темные пятна пролитой воды из канала, а потом небеса разверзлись и начался настоящий потоп. Вода залила сточные канавы, тротуар стал скользким и блестящим. Стоя под эстакадой, Тот и Кисал смотрели, как в открытый шлюз у моста входит второй баркас и женщина в прозрачном дождевике и резиновых сапогах с трудом закрывает ворота. Резкий свисток еще одного приближающегося поезда аккомпанировал одышливому пыхтению еле тянущего мотора баркаса.
Весна 1972
Бывает кража, бывает заем, а бывает дележка. Кража — это когда ты что-то у кого-то берешь и не возвращаешь. Например, шоколадки. Или фруктовые драже. Если ты католик, как Лилли и Майкл, то за кражу ты попадешь в ад, и руки тебе свяжут змеями, а голова у тебя взорвется.
Заем — когда ты берешь вещь, которая никому не нужна. Папа раньше заимствовал на фабрике Роукера бутылочки краски и резиновые перчатки. Краской он красил свои поплавки, а мама надевала перчатки, когда работала в саду. Но в палисадник она их не надевала.
Дележка — когда берешь что-то ненадолго, а потом возвращаешь. Например, туфли Дороти. Или брюки Симуса. Дележка — все равно что ты ничего не взял.
Беда
Пластмассовый тазик для стирки в прихожей доверху набит сырым бельем. Небо хмурилось с утра, но дождь по закону подлости ждал до тех пор, пока выстиранное белье почти не высохнет, и только потом хлынул во всю мощь.
Лилли развешивала предметы одежды на деревянную сушилку, поставленную на ванну, и думала о предопределении. И дальше будет идти дождь, думала она. Она выйдет замуж, родит детей, будет жить в какой-нибудь дыре, платить за квартиру. Самые близкие ей люди, кажется, смирились с мыслью о том, что их жизнь расписана заранее. Навеки. Ее брат Симус вполне доволен своим конструктором «Лего»; ему все равно, что он, скорее всего, так и не научится выговаривать свое имя и никогда не сможет любить девушек. Майкл, брат-близнец Симуса, хоть и помешан на футболе, вовсе не мечтает стать центральным нападающим «Манчестер Юнайтед». По выходным он уже начал работать в дядиной прачечной и вынашивает затаенную мысль когда-нибудь стать ее хозяином.
Через окошко с толстым стеклом Лилли видела отца. Отец сидел под навесом в дальнем углу сада в кресле, взятом из столовой. После того как его уволили с фабрики типографских красок, он решил научиться чинить часы. Гладкая полоса цемента у него под ногами вечно завалена медными зубцами и крохотными пружинками.
Развешивая белье, Лилли дивилась их молчаливой покорности. Она вешала нейлоновые трусы братьев с нарисованными героями мультфильмов, мешковатые отцовские трусы «Уай-франт», ее трусики в цветочек, купленные прошлым летом в «Тамми-Герл». Когда Лилли дошла до трусов матери, старых, многократно заштопанных после долгих лет носки, она все поняла. Все дело в предопределении, в судьбе. Все дело в покорности и смирении.
Почти все одноклассницы Лилли из школы Девы Марии носили ключи от дома на шее, на цепочке. Дети победнее носили ключи на веревке, которая в начале учебного года была белая и гладкая, а к лету становилась узловатой и серой, как их шеи. Но их мать не давала им ключей. Дети просто оставались в школе как можно дольше. Майкл до пяти гонял в футбол, а Симус был доволен и тем, что сидел в сарайчике для инвентаря на краю футбольного поля, валялся на синих физкультурных матах, рылся в аптечке, рассматривал желтые футболки школьной команды. Лилли разрешалось возвращаться в тупик Стэнли, но ей приходилось торчать в доме Дороти Томпсон еще час после школы, пока ее мать не возвращалась с работы домой.
Сегодня был последний школьный день перед летними каникулами. Восемьсот девяносто третий автобус высадил ее у общественного центра-клуба; в тот же миг из Ивового переулка вышла Дороти. Лилли внимательно наблюдала за подругой. Дороти швырнула ранец на декоративные булыжники у почты и достала предписанный правилами серый габардиновый макинтош. Она накинула его на плечи и застегнула пуговицы, а потом подошла к Лилли, подпиравшей стену клуба.
— Ты что, замерзла, Дороти Томпсон? — спросила Лилли. — По-моему, в твоем плаще зажариться можно!
Дороти покачала головой и расстегнула ворот, демонстрируя не предписанный правилами пушистый розовый джемпер.
— Крис встречал меня у церкви. У мамы припадок случится, если я переоденусь из формы в автобусе. То и дело нудит, как дорого ей эта форма стоила.
Лилли возблагодарила свою счастливую звезду за то, что в школе Девы Марии учеников не заставляли носить форму. И мальчикам, и девочкам велено было просто носить «что-нибудь синее» с белыми рубашками. А в Тривертоне Дороти заставляют носить серое и лиловое — вот ужас!
— Пошли, — сказала Дороти. — Я умираю с голоду.
Пока они шли напрямик через лужайку, Лилли вполуха слушала, как Дороти жалуется на своего Криса. Она вспоминала время, когда мистер Томпсон еще не уехал в Америку. Каждый вечер, если он работал в утреннюю смену, они слышали, как он репетирует в мезонине. Лилли нравилась красивая духовая музыка, вылетавшая из слухового чердачного оконца. В жаркие летние вечера труба состязалась с многочисленными транзисторными приемниками, выставленными в кухнях у открытых окон. Музыка из чартов бледнела по сравнению с великолепным, смелым джазом, вылетавшим из трубы мистера Томпсона.
Но в каком-то месте он всегда фальшивил, и наступала пауза, прежде чем он возвращался к нужной цифре и начинал снова. Лилли всегда хотелось, чтобы мистер Томпсон сыграл хотя бы одну композицию от начала до конца, без перерывов.
Следом за Дороти она прошла по дорожке сада, задержавшись, чтобы погладить гладкую металлическую поверхность псевдовикторианского газового фонаря, стоящего сбоку от входа.
Дверь черного хода была не заперта. Кухня в доме Дороти была похожа на картинку в одном из глянцевых журналов, которые Лилли наскоро пролистывала у газетного киоска. На кухонных шкафчиках в стиле кантри красовались корзинки с сушеными цветами, а по обеим сторонам дровяной печи в углу стояли две огромные керамические сиамские кошки. Электрический чайник и набор для фондю составляли ансамбль — на яично-желтом фоне голубые цветочки. Очень красиво смотрелись и контейнеры с разноцветными макаронами, сухофруктами и мюсли; миска для фруктов доверху набита персиками и бананами. Высоко над кухонными приборами на специальном креплении висел портативный телевизор.
Миссис Томпсон сидела за кухонным столиком, чистила картошку и смотрела, как повар по телевизору готовит романтический ужин для двоих. Она улыбнулась девочкам, поцеловала Дороти в щеку и показала им на поднос, где стояли тарелка с шоколадным печеньем и два стакана молока. После этого она снова повернулась к телеповару.
Лилли взяла с тарелки печенье и отпила глоток молока. Она уже поняла, что, если будет помалкивать, сумеет научиться здесь чему-то важному. Миссис Томпсон ловко подцепила наманикюренным ногтем глазок в картофелине. Ногти у нее были блестящие, ярко-красные. Дороти закатила глаза, допила молоко и вышла из кухни. Лилли нехотя поднялась следом за подругой.
Дороти стояла в родительской спальне и рассматривала себя в высокое зеркало на подвижной раме. Лилли швырнула школьную сумку на пол и опустилась на мягкую оттоманку, застывшую в изножье большой двуспальной кровати, как сторожевой пес. Кровать была накрыта вязаным пестрым покрывалом; красные и синие квадраты на нем перемежались розовыми и зелеными. Лилли мысленно представила покрывало в собственной убогой спальне. Нет, такая красота не сочетается со старыми розовыми нейлоновыми занавесками и ковровыми дорожками. Она погладила покрывало и сунула палец в петлю.
