Банни Гуджон - Девственницы
— У меня пятерка по английскому.
Цыган что-то прошептал одному из коллег и расхохотался.
— Значит, ты понимаешь, в чем разница между общением и сношением?
— Нет. Мы пока сказки читаем.
— Ну, тогда, может, приляжешь тут на травку, а я дам тебе бесплатный урок.
Все мужчины, в том числе и Найджел, расхохотались, и Лилли вдруг стало стыдно, хотя она сама не понимала почему. И еще она разозлилась. Жаль, что у нее нет ножа, вроде того, с каким отец ходит рыбачить на канал. Ей хотелось ударить цыгана в живот, вспороть ему брюхо. До самого горла!
Но она повернулась к Найджелу:
— Так ты пойдешь есть рыбу с жареной картошкой или нет?
— А кто платит — я? — спросил он, захлопывая крышку жестяной коробки для завтрака.
— У меня ни гроша. Я получу карманные деньги только в пятницу.
— Пошли сначала в амбар, — предложил Найджел. — Я тебя уже сто лет не видел. — Он сунул коробку в карман комбинезона. — Пойдешь?
Лилли подоткнула юбку и перелезла через каменную ограду, слегка задев ногой острый камень на вершине. Длинная трава ожгла ей кожу. Над ней в вечернем небе носились ласточки, ловя комаров и мух, и перекрикивались, сидя на телеграфных проводах.
Ласточки щебетали, рассевшись на карнизе амбара. Найджел поддернул штаны и заправил в них футболку. Потом натянул комбинезон и достал из кармана коробку для завтрака. Оттуда он вытащил сосиску в тесте и впился в нее зубами; на сено полетели хлопья слоеного теста, похожие на снежинки. Мятые безрукавка и юбка Лилли валялись в углу. Трусики так и были спущены до лодыжек. Она потянулась за одеждой и подтянула трусы.
— Ну а теперь пойдем есть картошку, Найджел?
Он встал и, опершись на половинку дверцы амбара, все поддергивал штаны, пока не стали видны ботинки. Голова венчалась нимбом яркого солнечного света, заливавшего луг снаружи. Он был похож на святого в витражном церковном окне — такой же прямой, синий и золотой. Лилли подумала: когда она вырастет, она выйдет за него замуж. Когда он сделает ей предложение.
— Лилли, тебе нравится мой напарник? — спросил он.
Она поправила трусы и села, преклонив голову к двери конюшни, которая никогда не закрывалась.
— Да так… Он что, цыган?
Найджел рассмеялся.
— Он умеет жить. — Он подошел к ней поближе. — Ты ему нравишься, Лилли, — добавил он со странной, взрослой улыбкой на лице. — Он обещает замолвить за меня словечко перед боссом. Может, меня возьмут на полную ставку.
— Правда? — Лилли натянула юбку, поправила складки, застегнула «молнию». Потом встряхнула безрукавку.
— Точно. Подумай только: если я буду получать нормальную зарплату, то смогу пригласить тебя в какое-нибудь шикарное место. Даже на ужин, наверное.
— На ужин? В ресторан «Сорренто»?
— Да, почему бы и нет. Поедем на такси. Все как полагается.
Чья-то тень на пороге заслонила свет, и Лилли инстинктивно прикрыла безрукавкой грудь. Она различила очертания фигуры цыгана. Солнце плясало в его кудрях и отбрасывало солнечные зайчики от золотой серьги в ухе.
— Ты ему нравишься, Лилли. Правда ведь, Картер? А он тебе нравится? Он десятник. Как раньше был твой отец. В «синем кобальте» никто лучше него не разбирается.
Цыган шагнул вперед и расстегнул комбинезон. Под ним была сетчатая майка. На фоне смуглой кожи она казалась особенно белой.
Найджел вышел из амбара, забыв коробку для завтрака. Лилли прикусила верхнюю губу; снизу, от лодыжек, начала подниматься волна жара.
— Найджел! — крикнула она.
Он повернулся:
— Чего?
— Значит, «Сорренто», да? Настоящий ужин!
— Да, Лилли. Настоящий ужин. С красивыми салфетками и всем прочим.
Я в нашем четвертом «Б» отвечаю за уголок живой природы. Каждый понедельник я должна выбрасывать сухие листья и мертвых существ и наводить порядок. И чистить клетку Эдварда Хита. Эдвард Хит — наш хомяк. После того как мы пьем молоко, мы выходим на площадку и ищем новых жильцов для нашего уголка живой природы. Туда нельзя приносить ничего из магазина и мусор вроде пустых банок из-под «фанты» или сигаретных окурков. Это должно быть что-то естественное — например, конские каштаны или птичьи яйца. Иногда миссис Тенсинг просит нас принести что-нибудь из дома.
На прошлой неделе Аллан Принс дал мне бумажный пакет и сказал, что там кое-что для уголка живой природы. Я открыла пакет, а там большая какашка.
Он сказал, что сделал ее сам.
Настоящее
Стейси Райт казалось: все десять лет, что она прожила на свете, она старается за кем-то угнаться. Особенно унизительно было донашивать вещи за старшей сестрой. Конечно, Стейси сопротивлялась, но безуспешно, ведь Джанин на шесть лет старше. Но она всегда мечтала дорасти до того, чтобы сестрины обноски хотя бы подходили ей по размеру. Как надоело задирать школьные юбки чуть не до шеи, чтобы не волочились по земле! Но в последнее время она так вымахала, что произошло чудо. Хотя ее ношеная школьная форма была не слишком красива, теперь, по крайней мере, она была ей впору. А иногда Джанин отдавала ей и нечто стоящее.
Сейчас она сидела в шпионском лагере тупика Стэнли как раз в такой вещи — ношеной, но стоящей. Линялые ливайсы с двойной оранжевой строчкой на застежке, на задних карманах, как положено, по пять заклепок, и красный ярлычок на месте. Джинсы были настоящие, «родные». Впервые в жизни Стейси было хорошо. Шпионский лагерь был местом сборищ девчонок из тупика Стэнли. Каждый год в начале летних каникул девочки встречались на лугу, отделявшем тупик Стэнли от городской свалки, и начинали строить укрытие. Работа занимала у них все лето. Они собирали сучья и ветви и вплетали их в стены шалаша. Каждая девочка что-нибудь притаскивала из дому. В этом году их имущество состояло из зеленого армейского одеяла, двухцветного банного полотенца в клетку, трех старых фарфоровых чашек с блюдцами, винилового автомобильного кресла и овального зеркала в раме с цветами — впрочем, почти все пластмассовые цветы отломались.
Стейси прислонилась к стволу огромного дуба, вокруг которого они строили свой шалаш. Она вытянула ноги и залюбовалась своими новыми джинсами. Снаружи шуршала Дороти — она собирала ветки на краю поля. Здесь, в шалаше, было тепло и пахло живицей. Земля под ногами еще была мягкой; кроме того, здесь было полно насекомых. К концу лета земляной пол будет плотно утоптан подошвами их сандалий.
К ногам Стейси полетела вязанка ивовых прутьев, а за ними показалась Тот. Она просунула голову под армейское одеяло, игравшее роль спускной решетки на крепостных воротах, и широко раскрыла глаза, увидев джинсы своей старшей подружки.
— Стейси, — сказала она, — у тебя классные джинсы! Ты похожа на девушку из телевизора. — Тот ощупала треугольный клин, вшитый в штанину от колена до низа. — Ты сама их расклешила?
— Нет, сестра. Видишь бархат?
— Ага.
— Она отрезала его от куртки Мика Джаггера![9]
Тот широко раскрыла глаза.
— И он ей позволил?!
Стейси ненадолго задумалась.
— Он сам ее попросил. Сказал, что хочет, чтобы она сохранила воспоминание об их ночи любви.
Тот нахмурилась:
— Значит… они занимались этим?
— Чем?
— Твоя сестра и Мик Джаггер, они… Значит, он… засовывал в нее свою штуку?
— Конечно нет. — Стейси подтянула колени к груди. — Все было очень романтично. Он сказал, что их любовь как… как дым, но она очень красивая и, если она хочет, пусть берет его куртку и вошьет себе в джинсы, чтобы… ну, чтобы не забыла его. — Она поскребла ногтем мягкий бархат. — Только никому не рассказывай! Это секрет. Из-за Бьянки.
Тот торжественно кивнула и начала вплетать гибкие ивовые прутья в стены и крышу шалаша, сделанные из тонких стволов растущих рядом деревьев, которые они пригнули к дубу. Одеяло, закрывающее вход, снова дернулось.
— Кто такая Бьянка? — спросила Дороти, пролезая внутрь с пучком березовых веток. На ее синем рабочем халатике не было ни пятнышка. Халат был такого цвета, как вода в плавательном бассейне. Сверху она накинула незастегнутую длинную вязаную жилетку, похожую на радужную паутину.
Стейси показалось, что у нее горят лицо и шея — не из-за смущения от того, что ее поймали на лжи, но от чувств, которые она всегда испытывала, если с ними играла Дороти. Ее жгла зависть. Она не знала точно, чему завидует — красоте ли Дороти, ее длинным волосам, похожим на темную воду у шлюзовых ворот, или тому, что ее одежда всегда новая. А может, она завидовала тому, что Дороти всегда все удавалось раньше, чем Стейси. Стейси многое еще не разрешалось — либо она сама чего-то не хотела. Несмотря на то что разница в возрасте между нею и Дороти составляла всего четыре года, Стейси иногда казалось, что Дороти старше ее лет на сорок. Тем не менее зависть смешивалась с восхищением — а может, то была детская влюбленность.
