Уильям Сароян - Мама, я люблю тебя
Мисс Крэншоу установила для нас распорядок дня. Вставали мы в шесть утра. Полчаса мы гуляли в парке, а потом садились в «Пьере» за завтрак, большой — для меня и маленький — для Мамы Девочки, потому что мисс Крэншоу хотелось, чтобы Мама Девочка сбросила несколько фунтов веса.
— Я не хочу, чтобы вы превратились в мешок костей, — сказала она ей, — но я хочу, чтобы вы стали такой же подвижной, как Лягушонок, потому что в пьесе это абсолютно необходимо. Вы с Лягушонком должны стать почти одним и тем же человеком, более похожими, чем вы уже есть, настолько похожими, чтобы это воспринял зритель. Но это у вас не получится, если вы и впредь будете полнеть от еды, неудовлетворенности и тревоги. Вам теперь не о чем тревожиться, кроме одной вещи: вашей роли в пьесе. Я хотела бы, чтобы о ней вы тревожились постоянно.
После завтрака в кафе «Пьера» мы поднимались к себе в номер, и Мама Девочка читала какой-нибудь кусочек пьесы, читала снова и снова, а я слушала. Мисс Крэншоу не хотела, чтобы я начала заучивать свои реплики, пока не услышу много раз, как их читает мама, — то есть пока и так не запомню их почти наизусть.
В полвосьмого мы ложились отдохнуть, но мне, конечно, отдыхать было просто не под силу. Мама Девочка иногда засыпала, а я лежала и вспоминала. Иногда незадолго до восьми к нам заходила мисс Крэншоу.
А в тот день, когда Мама Девочка подписала у Майка все бумаги, она сказала:
— Ну, Лягушонок, теперь живем!
И когда мы вернулись в «Пьер», она поговорила с управляющим насчет нового номера, а через час мы уже переселились, и так здорово — на тридцать третий этаж.
О, какая это была ошибка!
Утром следующего дня мисс Крэншоу пришла в 2109-й номер, но нас, понятно, там не нашла. Она позвонила управляющему, и он сказал ей, что теперь мы живем в 3336-м, и мисс Крэншоу поднялась на лифте и нанесла нам визит. Я думала, она будет очень рада, что у нас новое жилье, но она вовсе не обрадовалась и даже рассердилась, только старалась не показать этого Маме Девочке. Она ведь настоящая актриса и умеет не показывать, когда сердится.
— Это один из лучших номеров отеля, — сказала она. — Раньше его снимала миссис Киган, но, знаете, для вас со Сверкунчиком он не подходит. О, я понимаю, теперь вы можете себе позволить, но для работы это место совсем не подходящее, а когда ты занят в пьесе, необходимо работать все время, днем и ночью.
— Но ведь в две тысячи сто девятом нет даже двух кроватей, — сказала Мама Девочка.
— Правильно.
— Я не могу приглашать туда друзей.
— Согласна с вами.
— Здесь я чувствую себя счастливее.
— Лучше сказать вам об этом напрямик: я не считаю, что уже пришло для вас время чувствовать себя очень счастливой. Это все равно что пожинать плоды успеха до того, как успех достигнут. Еще будет время насладиться славой и богатством, а сейчас время работать, время немножко страдать от неудобств, немножко тревожиться — каждый божий день.
Мама Девочка подняла трубку и поговорила с управляющим, и через час мы уже снова были в 2109-м номере. Не знаю почему, но я обрадовалась.
И вот Глэдис Дюбарри ввалилась к нам вместе со своим личным доктором и подняла страшный шум из-за того, что мы по-прежнему живем в такой тесноте.
— Газеты заполнены репортажами о вашей невероятной удаче, — затараторила она, — а вы, подумать только, прозябаете в конуре!
— Помолчи минутку и выслушай меня, пожалуйста, — перебила ее Мама Девочка. — Я знаю тебя с детства. У тебя всегда было состояние, тебе не надо делать ничего — только тратить деньги. Не надо выходить замуж и как-то устраивать свою жизнь — и ты не вышла замуж. Не надо разводиться из-за неудачного замужества — потому что замужества не было. Не надо стараться быть хорошей матерью своему сыну и своей дочери после того, как твоя семья развалилась, — потому что ни сына, ни дочери у тебя нет. Не надо делать ничего — только покупать себе дорогие платья и дорогие дома, доверху набитые дорогими вещами, и все время быть на седьмом небе — потому что у тебя нет ничего, ровным счетом ничего, кроме себя самой и своих денег, и что касается меня, раз уж ты пристаешь ко мне, то я за тебя очень рада, но сама буду жить где мне угодно и как мне угодно, и сейчас я хочу жить именно здесь и именно так, как я живу.
— Никогда в жизни я больше с тобой не заговорю, — ответила Глэдис Дюбарри.
Она повернулась к своему доктору и заплакала, а потом закричала на него:
— А ты-то какого дьявола стоишь тут разинув рот? Если ты врач, смерь ей температуру! Неужели ты не видишь, что бедная девочка смертельно больна, больна, больна? Я никогда не видела ее такой больной!
Доктор обнял ее и сказал:
— Хорошо, пончик, хорошо.
Глэдис Дюбарри отскочила от него как ужаленная и завизжала:
— Не смей называть меня пончиком, докторишка, шарлатан, специалист по богатым невестам! О, я знаю тебя, мистер Высокий, Черный, Красивый, Скользкий и Нудный, знаю как облупленного! Посмей еще хоть раз назвать меня пончиком!
Глэдис посмотрела на всех, кто был в комнате, а потом как начнет топать ногами, рвать сумочку и визжать! Ее доктор достал из кармана коробочку с таблетками и сказал:
— Мисс Дюбарри, примите, пожалуйста, две таблетки.
Глэдис Дюбарри выбила коробочку у него из рук, коробочка ударилась о потолок, и все таблетки рассыпались. Доктор присел и начал их подбирать. Зазвонил телефон, и Мама Девочка взяла трубку.
— Нет, — сказала она, — абсолютно ничего не случилось. Можете сказать моим соседям, что я репетирую и прошу извинить, если побеспокоила их. Больше это не повторится.
Она положила трубку и посмотрела в упор на свою старую подругу, и сказала:
— Ну, не нахальство ли — заявилась к нам да еще кричит, как торговка! Ведь ты до смерти перепугала мою дочь.
— И вовсе не перепугала, — сказала я.
— Вот видишь! — воскликнула Глэдис. — Вовсе не перепугала! Она-то великолепно понимает, какая обида мне нанесена, и кем? Моей лучшей подругой! Что ж, если ты мне больше не подруга, то она остается ею по-прежнему — правда, Лягушонок?
— Я бы предпочла, чтобы ты не задавала ей глупых вопросов, — сказала Мама Девочка.
— Я пришла сказать вам обоим, как я рада за вас. Я пришла разделить вашу радость. Очень жаль, что первая же удача превратила мою задушевную подругу в бесчувственного врага.
Доктор подошел к ней и протянул ей на ладони две маленькие таблетки.
— Что это? — спросила Глэдис.
— Успокаивающее, — прошептал доктор.
Глэдис Дюбарри ударила по его руке. Две маленькие таблетки стукнулись о потолок и раскололись.
— Сам принимай их! — сказала она, теперь уже без крика. — Не нужны мне никакие успокаивающие, понял, ты, охотник за богатыми невестами? И кстати говоря, никакое это не успокаивающее: будь это успокаивающее, я не была бы такой легко возбудимой. Уже целый год я принимаю их по шесть-семь в день. Мел — вот что это такое, обыкновенный мел. Ну а мел мне ни к чему!
Доктор поклонился Маме Девочке, а потом мне и повернулся было, чтобы уйти.
— Ты куда это? — крикнула на него Глэдис Дюбарри.
Доктор остановился перед дверью, обернулся и только поглядел на нее долгим взглядом, не говоря ни слова. А потом отворил дверь и вышел.
Глэдис посмотрела на свою сумочку, которую порвала в клочья, но удержалась и не заплакала.
— Почему ты не выйдешь за него замуж? — спросила Мама Девочка шепотом.
— А почему я должна за него выходить? — сказала, тоже шепотом, Глэдис Дюбарри.
— Ну хотя бы потому, что он тебя любит.
Глэдис, не глядя на Маму Девочку, все разглаживала и распрямляла свою сумочку.
— Ты действительно так думаешь?
— Ну конечно любит! Я поняла это в первый же раз, когда увидела его с тобой.
— Я не выношу мужчин, которые позволяют женщине помыкать собой, — сказала Глэдис.
— Ты о его матери?
— Нет, не о его матери. О себе. Мать его обожает. И презирает меня.
— Выйди за него замуж.
— Он вовсе не охотник за богатыми невестами — я это сказала просто так, со злости. Но он не знает, как надо вести себя с такой девушкой, как я.
— Так научи его.
— А чего, по-твоему, я добиваюсь весь этот год?
— Ну а как ты хочешь, чтобы он с тобой себя вел?
— Я хочу, чтобы он обращался со мной, как с обычной девушкой. Не хочу, чтобы он слушал все, что я болтаю, и делал все, чего я требую. И хочу, чтобы он заставил меня выйти за него замуж.
— А ты заставь его заставить тебя выйти за него замуж.
— Как?
— Не знаю как, но уверена, что ты знаешь.
— Боюсь.
— Чего?
— Совершить ошибку.
— Знаешь, иногда ошибкой бывает не совершить ошибку.
— Я боюсь, что он меня отравит.
— Чего ради?
— Ради моего состояния.
— Слушай, брось ты это, — сказала Мама Девочка. — Подумаешь, твое состояние! Да ты самая бедная девушка в Нью-Йорке.
