Ион Агырбичану - «Архангелы»
— Когда? — улыбнулась сестра.
— Когда меня будут так же занимать девушки, как сейчас тебя кандидаты в женихи.
— Ох! — вздохнула Эленуца. — Я же тебе сказала, что замуж не пойду.
— Положим, и я не намереваюсь жениться, однако надеюсь, что ты все-таки будешь откровенна. Однако продолжу. Хоть тебе и не нравится, что я говорю о женихах, но ничего не поделаешь, они существуют помимо твоей воли. Им и в голову не приходит, что ты решила остаться старой девой. Что же касается теолога, то тут причина иная. Он совершенно безобиден.
— Что ты сказал? — переспросила Эленуца.
— Бе-зо-би-ден!
— Как это следует понимать?
— Что тебе нечего опасаться. Он застенчив, как девица, и никогда не станет докучать тебе объяснениями в любви. С другой стороны, как я полагаю, он чрезвычайно порядочный молодой человек. Он не ждет, как другие, когда плод свалится в рот, он с юных лет привык трудиться.
Девушка молчала. Василе Мурэшану был совсем близко, но поскольку он шел опустив голову, то не замечал ни брата, ни сестры. Когда же наконец увидел их, то остановился и сделал такое движение, будто хотел повернуть назад. Но Гица Родян уловил намерение семинариста и предупредил его:
— Добрый день! Здравствуйте, домнул Мурэшану! Подойдите к нам.
Семинарист медленно подошел к молодым людям. По всему было видно, что он с большим удовольствием повернул бы в другую сторону.
Вернувшись утром из церкви, Василе Мурэшану бросился, не раздеваясь, на кровать; ему хотелось и спать, и мечтать, и умереть — все разом. Целую ночь он не смыкал глаз, и сон, даже взбудораженный сновидениями, принес бы ему желанный отдых. Но заснуть ему мешали мечты: подумать только, Эленуца, владевшая всеми его помыслами, вдруг появилась среди ночной темноты, живая и прекрасная. Мечты прогонял стыд: она разговаривала с ним так дружески, так ласково, а он, глупец, деревенщина, отвечал ей отрывисто, едва вымолвил три слова, даже не сказал, что купил для нее книгу. А когда она сообщила, что теперь будет жить дома, поскольку в пансион посылать ее не будут, он вместо галантной любезности выдавил из себя только несчастное «Да-а-а-а?», которое до сих пор звенело у него в ушах и заставляло корчиться от стыда. Нет, Василе не мог ни заснуть, ни погрузиться в мечты, ни тем более умереть. Проворочавшись в кровати часа два и вдоволь наглядевшись на потолок, он встал и вышел на улицу. Потолковал с каким-то стариком, который долго ему рассказывал, как два рудокопа отправились в пасхальную ночь воровать золото. Вернувшись домой, сидел и смотрел, как сестры красили яйца. В полдень перекусил и снова отправился гулять. Только одно воспринимал он вполне отчетливо — полную пустоту в голове.
— Не в город ли изволили ходить? — улыбаясь, спросил Гица, тепло пожимая Василе руку.
— Почти что, — отвечал тот, чувствуя, как теплый голос Гицы и в особенности дружеское рукопожатие возвращают его к действительности — Я вышел на нижнюю дорогу и все по ней и шел, — пояснил Василе.
Гица заметил, что семинарист даже не взглянул в сторону Эленуцы.
— Имею честь представить мою сестру, Эленуцу Родян, — торжественно произнес Гица и, улыбаясь во весь рот, обернулся к сестре.
— Сегодня утром мы встречались в церкви, — сказала девушка и, покраснев, протянула Василе белую ручку. — Вы поспали, домнул Мурэшану?
— Так и не удалось, домнишоара. Служба продолжалась до самого рассвета, — отвечал семинарист. Слова Эленуцы звучали для него неожиданной лаской.
Эленуца шла между братом и семинаристом. По дороге, по тропинкам брели и брели рудокопы, поодиночке, парами, кучкой, гурьбой, и растекались по трем долинам, вдоль которых расположилось село.
— Сегодня в Вэлень остались только дети да старики, — заговорил Василе Мурэшану, чувствуя, что робость его куда-то исчезла.
— Много денег останется сегодня в городе, — подхватил Георге Родян. — У нас крейцер и за деньги не считают.
— Легко зарабатывают, легко и тратят, — отозвался Василе. — От золотоискателей до землепашцев как от неба до земли. Кто землю пашет, тот денежку десятью узлами завязывает. Ничего в этом удивительного — как же иначе! У тех, кто живет от плуга, полны закрома, а кошель почти всегда пустой. Для них денежка почти что святая.
Семинарист говорил четко, убежденно, твердым уверенным голосом. Гица поднял на него глаза, потом взглянул на Эленуцу. Девушка, опустив голову, казалось, думала о чем-то своем. А Василе поражался собственной дерзости: подумать только, отважился разглагольствовать в присутствии Эленуцы. Но и это его не смутило, наоборот, он почувствовал себя увереннее.
— Значит, ты полагаешь, что рудокопы сорят деньгами, потому что у них много денег, — начал Гица, — а земледельцы над ними трясутся, потому что денег у них нет. Отсюда следует, что земледельцы должны швыряться едой, которой у них в достатке. Не правда ли, Эленуца? — засмеялся Георге.
— Не так все просто, — живо отозвался семинарист. — Во-первых, в полных закромах зерна ровно столько, сколько надобно для прожитья целой семье в течение года. Не у многих после уборки урожая есть излишки хлеба для продажи. Большинство платит налоги, продавая какую-нибудь животину. Землепашцы всю жизнь, год за годом, наполняют осенью амбар, а к августу он уже пуст. Сколько зерна необходимо на год — ими давно и точно выверено; а золотоискатель никогда не знает, сколько денег потратит за год. Кроме того, если прииск хороший, рудокопы снимают свой урожай каждую неделю или каждый день. Вот все понятия и смещаются, забывается истинная ценность денег.
— Да-а! Я и не предполагал, что ты столь наблюдателен, домну л Мурэшану, — усмехнулся Гица, которому показалось весьма любопытным воодушевление, с каким говорил Василе. Он чувствовал, что увлеченность экономическими проблемами имеет непосредственное отношение к его сестре. Эленуца на мгновение подняла глаза и, заметив усмешку брата, встревожилась. Гица, сообразив, что сестра может истолковать его замечание в дурном смысле, тут же изменил тон и быстро проговорил: — Однако наблюдения твои весьма интересны.
Георге Родян тоже частенько думал о безумном расточительстве, которым вот уже несколько лет жило село Вэлень, и приходил почти к тем же выводам, что и семинарист. Но как раз в это утро его меньше всего интересовали экономические теории. Гица не признавался себе, но ему больше всего хотелось, чтобы семинарист заговорил с сестрой. Ему было бы очень интересно посмотреть, как этот юный клирик ухаживает за девушками. И поскольку этот клирик Гице нравился, то ему казалось обидным, что Василе даже словом не перемолвился с Эленуцей.
Семинарист чувствовал, что тонет в омуте, из которого ему уже не выбраться, но не печалился, а радовался.
— Я думаю, — снова воодушевился Василе, — что труд на земле крепче связывает человека с плодами, ради которых он целый год работает, нежели труд под землей. Связь крестьянина с полями пшеницы или кукурузы куда крепче связи рудокопа с золотоносной жилой. Вы ведь видели, с каким удовольствием, даже радостью навивает крестьянин воз снопов или сена? Не торопясь, носит он снопы или охапки сена, будто живые существа. И как тяжело расстается крестьянин со стогом сена, который сложил собственными руками, пригладил граблями и разровнял! Чувства земледельца легко можно понять. Возьмем, к примеру, луг! Только проклюнется трава, земледелец приходит взглянуть на нее. С любовью следит он, как она растет, а вместе с ней мало-помалу, день за днем, месяц за месяцем растет и его надежда. Земледелец как бы занимает у травы часть ее жизненной силы. В конце концов трава вздымается до пояса, благоухает по всей округе, и косарь погружается в нее, будто в зеленые волны. Если вы видели косьбу, то должны были ощутить в размеренных движениях косаря великое удовлетворение. Как он ждал этой минуты! Сколько раз замирает у него сердце: не разразилась бы гроза, не попортила бы сено. А запах сена? Пока оно сохнет, пока стоит в копнах возле дома, — весь двор и дом им пахнет, сладко, душисто, и крестьянину кажется, будто стог — частичка его самого. Мне доводилось слышать, как крестьяне спустя много лет вспоминали запах сена — летний, осенний, одного сена, другого. Земледелец трудится долго, он ничего не получает сразу, но работает на свету, под солнцем, и оно облагораживает его душу. Труд в недрах земли куда тяжелее и горше. Здесь не ищут плодов от семян, весь расчет на везенье. Это не труд, а охота. Сперва лихорадочно ищут, потом кувалдами крушат скалу, и если наконец находят среди тьмы и могильного смрада золото, то не собирают его, а алчно выцарапывают. Золото не друг, оно скорее враг, которого пришлось долго и трудно преследовать. Крестьянин, оглядывая во дворе копны сена и полные закрома, чувствует благодатный покой и говорит: «Все хорошо! Слава тебе, господи!» А золотоискатель, видя два-три килограмма золота, шепчет: «Наконец-то! Вот увидишь, что я с тобой сделаю!» И он не щадит это золото, как врага, наконец-то попавшего ему в руки. Думаю, по той же причине и наши односельчане столь расточительны.
