Джон Ирвинг - Покуда я тебя не обрету
– Дуг Максвини родом из Галифакса? – спросил Джек у Чарльза, полагая, что тот, как книготорговец, обязан это знать.
– Да-да, родился, вырос и живет в Галифаксе, – сказал Чарльз. – Урод, каких мало, все время лезет на людей с кулаками.
Джек вынес с кладбища жертв «Титаника» чрезвычайно сильное желание выбить из Дуга Максвини последнее дерьмо. Голова и не думала проходить. Даже подленькие удары бывают разные; тот, кто бьет исподтишка не куда-нибудь, а в висок, напрашивается на большие неприятности.
Он вернулся в отель, чтобы немного поспать. Видимо, у него и правда сотрясение, его все время тошнит. Он все удивлялся, почему не звонит Мишель Махер – ну, просто сказать, что ждет его на ужин и тому подобное. Может, стесняется или занята. Спал Джек плохо и недолго. Когда ему в первый раз позвонил портье, он вскочил – и едва не упал, так кружилась голова, перед глазами плыли круги.
Надо ему сломать плечо, нет, вывихнуть его, это он вполне заслужил, решил Джек. В нокаут он меня отправил левым хуком, значит, он правша; ага, стало быть, надо организовать ему вывих правого плеча.
Джек сам позвонил в офис доктора Махер и снова попал на ее медсестру Аманду.
– Привет, Аманда, это Джек Бернс. Я подтверждаю завтрак, обед и ужин.
Он сразу понял, что-то не так; в прошлый раз Аманда была просто счастлива его слышать, сейчас взяла ледяной тон.
– Доктор Махер у пациента.
– Что случилось?
– Все отменяется, и завтрак, и обед, и ужин, – сказала Аманда. – Доктор Махер не желает вас видеть, даже говорить не хочет. Я отменила заказ в отеле.
– Наверное, я вас плохо понимаю. У меня сотрясение мозга.
– Что, девчонка удружила?
– Какая девчонка?
– Люси, кто же еще! Мы видели и фотографии, и все прочее. У вас в Канаде что, новостей нет?
Лицо папарацци возникло перед глазами Джека, словно тот стоял прямо перед ним. Понятно, какой-то помойный листок купил его грязную работу, а сама история (с кое-какими фотографиями, из тех, что поприличнее) попала на телевидение.
– Кажется, вы вляпались по самые уши!
– Я не спал с этой девицей!
– Это я понимаю, только она твердо знала, что вы хотели спать с ней и обязательно переспали бы, если бы она не позвонила матери!
– Это ложь! Это я вызвал полицию! Я вышел из дому и ждал, пока приедут копы!
– У вас в постели лежала обнаженная восемнадцатилетняя девица, у вас даже психиатр общий, – сказала Аманда. – Вы знали Люси еще ребенком, набили морду ее отцу! И зачем вы оставили себе ее трусики и эти ужасные снимки? У вас на столе лежала фотография другой голой девицы того же возраста! А на холодильнике висели фотографии обнаженной женской груди с татуировками!
– Я их все выкинул! – заорал Джек.
– И куда, позвольте спросить? На лужайку перед домом?
– Пожалуйста, дайте мне поговорить с Мишель, – взмолился он.
– Мишель сказала мне так: «Если Джек позвонит, скажите ему, что для меня он слишком странный». Вот как она сказала. – С этими словами Аманда повесила трубку.
Джек включил телевизор. Он не сразу нашел американские каналы, но история с Люси (как ему вскоре доложит Лесли Оустлер) попала и на канадское ТВ. Досмотрев до раздела «Индустрия развлечений», Джек обнаружил, что является новостью номер один.
Журналюги рассказали Люси, что нашли в помойке у Джека ее трусики, а с ними те самые фотографии, про которые она уже им поведала; на это она сказала, ага, значит, Джек решил оставить себе что-нибудь на память и спрятал трусики от полиции, но потом передумал и выкинул их с прочими «уликами». По телевизору показали те самые трусики – совершенно крошечные, можно подумать, Джек украл их у грудного ребенка.
Но что такого в фотографиях этого папарацци, ведь ТВ почти ничего не показало? Придется найти сам помойный листок, иначе я ничего не пойму, решил Джек и отправился к Чарльзу; он книготорговец, знает, где в Галифаксе продают желтую прессу. Оказалось, он уже купил экземпляр.
– Я звонил вам в отель, Джек, но мне сказали, вы спите, – сказал он.
На Джека никто и смотреть не хотел – все продавщицы уже прочли грязную историю и видели фото.
На обложке красовалась голая Люси, висящая у Джека на шее, словно ювелирное изделие в порнографическом стиле. Видно, что полицейские никак не могут ее с Джека снять. Фотографии внутри журнала «уличали» Джека в ничуть не меньшей степени – особенно те, что журналюги вынули из помойки. Розовые трусики мало того что маленькие – они еще и мокрые! Голую Эмму немного подретушировали; Джек решил, что благодаря черной полосе на глазах ее никто не узнает, даже те, кто видел ее в те годы (и кто, кроме Джека, видел ее в те годы голой?). Он, конечно, забыл, что фотографию держала в руках миссис Оустлер.
Из четырех фотографий маминых грудей журнал выбрал лишь одну, заклеив Алисины соски черными полосами. Эммины груди они заклеивать не стали – фотография так помялась в помойке, что этого не требовалось, к тому же в печать пошла только «верхняя половина» девушки (спасибо и на этом).
В статье упоминалась и доктор Гарсия. Джек заранее знал, что она откажется от комментариев, но нашелся ее бывший пациент, который сказал, во-первых, что методы у психиатра «крайне нетрадиционные, на грани фола», во-вторых, что она в самых сильных выражениях советует своим пациентам не заводить романы друг с другом. Джек-то понимал, что доктор Гарсия ни на секунду не поверила в роман между Джеком и Люси; но уже сама форма изложения в журналах такого рода подразумевает намеки на связь, хотя прямых утверждений не делается. И читатели верят! Сам заголовок намеренно вводит в заблуждение, и для истории с Люси желтые подонки нашли идеальный вариант:
Джек Бернс отрицает «грязные инсинуации», но давайте заглянем к нему в мусорное ведро!
Он не совершил ровным счетом ничего, но желтая пресса сумела выставить его виновным буквально со всех сторон. «Слишком странная» история, по выражению Мишель Махер.
Чарльз Берчелл был добрый малый, он принес Джеку самые искренние соболезнования. Вернувшись в отель, Джек едва не упал от головной боли. Он принял пару таблеток и даже не запомнил какие.
Чтобы развеяться, он позвонил себе домой в Лос-Анджелес и прослушал сообщения на автоответчике. Джек не прогадал, настроение резко улучшилось. С соболезнованиями звонили Боб Букман, Ричард Гладштейн, Алан Херготт и даже Бешеный Билл Ванфлек из Амстердама (Джек потом узнал, что его подружка первой на всем голландском ТВ пустила историю с Люси в эфир). Кто-то из Старинных Подруг позвонил Лесли Оустлер, она рвала и метала:
– Я поверить не могу, что ты оставил этот Эммин снимок и фотографии мамы! Джек, ты кретин, ты полный идиот!
– Удивлена, что ты мне не позвонил, – мягким голосом обратилась к нему доктор Гарсия. – Надеюсь, ты передумал заезжать в Бостон, а если нет, то надеюсь, что передумала Мишель. Не советую также пытаться выйти на Люси, Джек. Думаю, нам надо что-нибудь придумать, ты слишком много времени проводишь у меня в приемной. Только вообрази себе, что будет, если ты наткнешься у меня на ее мать.
Джек диву давался, и как только репортеры пропустили эту вкусную деталь – мать Люси тоже лечится у доктора Гарсия (любой бы догадался, что мать такой дочери обязана иметь своего психиатра, как же они не проверили?).
Одна из молодых матерей в приемной однажды объяснила Джеку, что доктор Гарсия не похожа ни на одного психиатра, с какими ей приходилось иметь дело, – а именно, к ней не обязательно записываться на прием заранее. Видимо, решил Джек, эта пациентка любит посещать врача по первому капризу. Многие юные мамы в приемной говорили, что присутствие других юных мам их успокаивает. Организация в самом деле довольно необычная, чересчур гибкая – ни один психиатр в Нью-Йорке или Вене не позволил бы себе такое (что там, ни один пациент в Нью-Йорке или Вене не согласился бы ходить к психиатру, у которого все сидят в одной приемной и видят друг друга). Но за эту гибкость Джек и любил Санта-Монику.
Он отдал портье свои авиабилеты:
– Мне надо завтра быть в Лос-Анджелесе, найдите мне какой-нибудь вариант, чем прямее, тем лучше. Только, пожалуйста, без посадки в Бостоне.
Потом Джек пошел в «Пишущую братию» – он весь день не ел и был жутко голоден.
Он сел за маленький столик в углу и заказал закуску. В ресторане было полно народу и слишком шумно, хотя это, может быть, Джеку и показалось – он устал и был травмирован. Он сидел спиной к залу, смотрел в окно. Вообще-то он даже книжку с собой прихватил (по рекомендации Чарльза), но не смог читать – сразу же заболевала голова, и шум в ушах делался невыносимым. Самый громкий стол оказался по совместительству соседним, но Джек не видел, кто сидел за ним, а сами говоруны тоже видели лишь его спину.
Речь держал один особенно громкий посетитель. Он хвастался дракой в баре какого-то отеля; по его словам, это был честный кулачный бой.
