Джон Ирвинг - Покуда я тебя не обрету

Взрыв сровнял с землей северную часть города, она обратилась, пишет Берд, в «пустыню, гигантскую горящую мусорную свалку». Погибли сотни детей. Получили повреждения буквально все корабли, стоявшие в гавани, серьезнейшим образом пострадали сами причалы и доки, а равно казармы Веллингтона и Дартмут (район на северном берегу пролива), куда высадились спасшиеся с «Монблана» капитан и команда.

Джек решил, что с точки зрения актерской работы самый сложный персонаж в книге – это капитан французского судна Эме Ле Медек, «невысокий», по словам Берда, «ростом не выше 170 см, крепкого телосложения, с аккуратно подстриженной черной бородой; несмотря на моложавое лицо, выглядел он внушительно, ему подчинялись». Современник Медека говорит, что капитан был «приятный, но порой мрачноватый человек, иногда даже жестокий, неплохой моряк, но без искры божией».

Джек был чуть повыше, конечно, но как актеру ему нравилась внешность капитана, притом он обожал имитировать иностранный акцент.

Следствие обратило особое внимание на тот факт, что лоцман, выделенный «Монблану», Фрэнк Маки, не говорил по-французски; Медек знал английский, но говорил на нем неохотно, не любил, когда его плохо понимали. Поэтому Маки и Медек общались жестами.

Джеку все нравилось в жестоком французе, он считал, что режиссеру стоило предложить ему именно эту роль (а сценаристу, конечно, строго придерживаться исторических фактов; события сами по себе чрезвычайно интересные, не было ни малейшей нужды изобретать вымышленных персонажей в нагрузку к историческим).

Канадский суд в Галифаксе признал виновными в катастрофе капитана Медека и лоцмана Маки, Верховный суд Канады позднее определил взаимную ответственность капитанов. А дело было в том, что на «Монблане» плыли одни лишь французы – которые, в глазах жителей Новой Шотландии, да и всех англоговорящих канадцев, виновны во всем сразу.

Корнелия Лебрен, француженка, считала, что на Медеке лежит лишь половина вины за катастрофу. Французское правительство не стало преследовать капитана, тот спокойно ушел на пенсию в 1931 году, а затем получил орден Почетного легиона. Но франкофилия никак не могла объяснить ее почти материнское отношение к сценарию Максвини, в котором Медек – персонаж глубоко второстепенный, да и сама катастрофа играет лишь фоновую роль. Максвини же интересует другое.

Берд пишет, что после взрыва галифакские проститутки уехали в Торонто и Монреаль, вернувшись домой лишь много позднее, «когда условия в городе улучшились». Но некоторые, немногие, шлюхи остались – и не прогадали, «заработав кучу денег». Видимо, именно эта «реплика в сторону» о жизни проституток и произвела на Максвини неадекватное впечатление.

Сценарист начинает свой рассказ на улице Уотер-стрит (которой Берд уделяет некоторое внимание), там в дверях стоит проститутка и смотрит вслед покинувшему ее клиенту, «морскому торговцу», который направляется в гавань. Дело происходит ранним утром, «Монблан» вот-вот взорвется.

Она задержалась снаружи слишком долго – взрывная волна срывает с нее одежду, парик и поднимает ее в воздух. Пораженные зрители с ужасом видят, что на воздух взлетел мужчина! Он совсем голый, да к тому же весь охвачен пламенем. Разумеется, это Джек Бернс, кто же еще?

Город лежит в руинах, и потерявшую память переодетую шлюху везут в больницу. Вокруг – картина не для слабонервных. Берд пишет: «На Кемпбелл-роуд располагался протестантский приют для сирот; под обвалившейся крышей погибли все, двести с лишним детей, воспитатели и обслуживающий персонал. Те, кто не умер сразу, медленно сгорели заживо». И на этом фоне сценарист хочет, чтобы зрители в данный миг жалели Джекова персонажа, какую-то переодетую шлюху?

В общем, среди обожженных женщин и детей симпатичная медсестра выбирает себе как объект для жалости именно его. Дальше развивается роман, у больного постепенно восстанавливается память, восстановление же Галифакса происходит где-то на втором плане.

Трансвестит не помнит, кто он такой, – разумеется, он не понимает, отчего это он оказался голым и взлетел, объятый пламенем, над Уотер-стрит в девять утра в тот судьбоносный четверг. Выздоровев, он покидает больницу, но медсестра приглашает его жить у нее.

Затем, конечно, следует неизбежная сцена обретения жертвой взрыва памяти – тоже, согласитесь, отличный сюжетный ход для Джека Бернса. Медсестра ушла в больницу, а Джеков персонаж просыпается в ее спальне. Он замечает на стуле ее форму, вчерашнюю одежду. Он надевает ее и смотрится в зеркало – ну, вы уже все поняли, следует туча врезок из прошлого, всякие жуткие штуки, какие этот господин выделывал в женском платье.

Зрителям затем предлагают посмотреть на взрыв еще раз – только теперь как на финальную точку в жизни проститутки-трансвестита. И как только Максвини до такого додумался? Где он вычитал эту пошлятину? Только не у Берда, который писал: «В единый миг в Галифаксе погибло больше людей, чем в любой из налетов немецких бомбардировщиков на Лондон во Вторую мировую войну».

Джек терпеть не мог такие рабочие встречи – когда сценарий ему откровенно претит, а вот режиссер и идея самого фильма нравятся. Он знал, что его воспримут как капризную звезду, вмешивающуюся не в свое дело и пытающуюся переделать сценарий в собственных эгоистических интересах (ну конечно!). А в этот раз особенно – ведь Джек только что получил «Оскара» за сценарий и теперь будет учить Дуга Максвини писательскому ремеслу, забыв, что тот не новичок, а известный писатель.

Джек начал думать (еще в самолете), а за каким чертом он вообще собрался в Новую Шотландию, если не считать интереса к городу своего рождения. В самом деле, эта поездка может негативно сказаться на результатах терапии, как и предупреждала мексиканка-психиатр.

Джек поселился в отеле «Принц Георг», заказав столик в ближайшем ресторане под названием «Пишущая братия», который располагался точно напротив собора Св. Павла, где Уильям Бернс некогда играл на органе, а недалеко оттуда, на улице Арджайл, находился приходской дом при соборе, куда добрые англикане поместили беременную мать Джека. Возможно, там он и родился, ведь кесарева сечения на самом деле не потребовалось.

Собор построили в 1750 году из гальки, обшитой досками. В память о взрыве здесь оставили одно поврежденное стекло на втором этаже – прозрачное, со странным отверстием, по форме похожим на человеческую голову в профиль. Джеку показалось, что это профиль его мамы.

Орган в соборе Св. Павла с белыми и синими трубами был сооружен в память об органисте, умершем в 1920 году; еще одна табличка гласила:

Видимо, новый органист потребовался церкви как раз в 1962 году. Упоминаний об Уильяме Бернсе Джек на органе не обнаружил, и к лучшему, – Джек надеялся, что он еще жив. В Галифакс отец прибыл в 1964 году, а когда уехал – бог его знает. Кажется, сам собор забыл, что в нем играл Уильям Бернс.

Джек вышел из собора на Старое кладбище, что на Беррингтон-стрит, и повернулся лицом в сторону гавани. Он подумал, как все повернулось бы, останься они с мамой в Галифаксе, – вдруг им было бы тут хорошо.

Он сразу понял, что окно с пробитым профилем – куда лучший материал для фильма о катастрофе, чем дерьмо, которые выжал из себя Дуг Максвини. Джек чувствовал себя неудобно – в самом деле, провести столько часов в самолете, чтобы поучаствовать в деловом разговоре о фильме, который никогда не будет снят. По крайней мере, не будет снят с Джеком в роли переодетой шлюхи.

Хуже того, Джек совсем не хотел видеться с Дугом Максвини. Он решил, что просто объяснит все лично Корнелии Лебрен и этим ограничится. Джек хорошо знал, какого количества ненужных разговоров можно избежать, если сразу выложить все начистоту.

Корнелия остановилась в одном с ним отеле, но Эмма научила его выражать мысли в письменном виде – особенно когда эти мысли нелицеприятные. До обеда у Джека как раз нашлось время вернуться в отель и излить на бумаге все, что он по-хорошему должен был сказать Корнелии по телефону, не покидая Лос-Анджелес.

Джек объяснил, что в Галифакс его привели личные причины, однако с фильмом он не намерен иметь ничего общего, потому что сценарий превращает трагедию в фарс. Он написал, что ему нравится капитан Медек как персонаж, ему было бы интересно узнать об этом человеке побольше; отметил, что его, Джека, лицо весьма подходит для такого персонажа, а также что он хорошо умеет изображать людей с медековским характером – мрачных и склонных к жестокости. Ну и про иностранный акцент не забыл.

В истории про взрыв в Галифаксе, писал Джек, есть и другие хорошие персонажи. Например, Фрэнк Маки, лоцман, не говоривший по-французски. А еще – адвокат норвежской судовладельческой компании Берчелл, роль, которую с руками, оторвал бы любой актер. Берчелл в те годы был лучший специалист по морскому праву на западном побережье Атлантики, по словам Берда, «способный на самые мерзкие приемы в суде». Судья на процессе изначально склонялся к мысли о невиновности команды «Имо», да и общественное мнение было не на стороне «Монблана» (и французов вообще), и Берчелл, несомненно, почувствовал здесь повод «для самой яростной атаки на свидетелей».