Александр Шелудяков - ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА

– Сама виновата. Лежать надо было, а она с назь-мом возилась, огурешну гряду ладила, режим не содержала.

– Идем!

– Не могу. Хворая сама.

– Травить баб здоровая, а теперь хворой прикинулась!

– Чего срамишь? Ходи к Чарымову, может, он, кроме скотских болезней, и по бабьему делу смекает…

Дед Чарымов когда-то работал в артели ветеринаром, самоучка он. Бывало, в старину и роды у женщин принимал, а вот лечить не приходилось.

Андрей прошлым днем приехал из Мучпара. И эту ночь не спалось им с дедом Чарымовым. Чтобы скоротать время, шили они из бычьей своедельной кожи рыбацкие бахилы с высокими, чуть не до пояса, голенищами.

– Подвыпили они крепко, – неторопливо продолжал свою историю старик, машинально прислушиваясь к порывам ветра, – а пьянка без драки, что баба без курдюка. Евраську-остяка дружок полоснул по животу ножом. Прибегают за мной: «Евраське живот надо зашить. Бери, Чарым, нитки, иголку. Айда скорее!» Сложил я ему кишки как полагается. Живет Евраська, хоть бы хны. А тут приболел что-то, в Медвежий Мыс поехал в больницу. На рентген его доктор поставил. Туда крутил, сюда вертел, видит – какие-то посторонние предметы в кишках. На операцию взяли… Приходит ко мне Евраська после больницы и говорит: «Четыре окурка доктор нашел меж кишков. Пошто, Чарым, не помыл кишки, а столкал их как попало…» Очень он обиделся на меня… А тому случаю, почитай, три десятка лет минуло.

Андрей, нахохотавшись вдоволь, спросил:

– А не врешь ты, Михаил Гаврилович?

– Может, и вру. А может, слышал от кого, не помню…

– Тогда соври еще что-нибудь такое.

– Ну, слушай тогда. В войну дело было…

На крыльце тяжело заскрипели ступени.

– Тукмай идет. Ишь, дробит деревяшкой, – уверенно сказал дед.

В открытую дверь дохнул порыв ветра, заплясал ламповый огонь, бросив язык копоти на пузатое стекло. Ожили тени на стенах. Тукмаев сделал шаг от порога, застыл. Плечи его неровно передернулись. Он перевел дыхание и выпалил:

– Плохо, умрет…

– Ты чего?

– Дедушка, доктора надо. Жена…

Андрей смотрел на чернеющее щетиной лицо Тукмаева и прикидывал: «От Улангая до Медвежьего по реке почти сотня километров. Ночью, в такой ад, везти больную – верная смерть».

– Андрюша, друг, помоги… – с мольбой в голосе тянул Тукмаев. – У тебя лодка обчанка, волны не боится. И мотор новенький, надежный.

Андрей и дед Чарымов переглянулись.

– Падера, разгрызи ее кочерыжку, мороз по коже идет… – начал было пояснять старик. – Сам рыбак, знаешь: мотолодку на обском плесе накрыть может. Мужик-то выплывет, а хворая сгинет. Вода ледяная. Потерпеть бы до утра. Бог даст, приутихнет непогодная кутерьма.

– Умрет. Кровью исходит, – повторял свое обезумевший от горя мужик. На глазах его навернулись слезы. Сдерживая рыдания, он невнятно бормотал: – Осиротит ребятишек…

– Так-то оно так, – рассудительно отвечал Чарымов, – а если мотор скиснет? Прибьет лодку к яру и – крышка. Реки бунтуют. Ветер чешет Обь супротив шерсти. Сам понимаешь, какая там волна взыгрывает.

– Хорошо, Кеша, пойду лодку готовить, – прервал Андрей дедовы рассуждения. – Собирай жену потеплее и приводи на берег.

Закутанную в тулуп женщину накрыли сверху брезентовым плащом и положили в нос лодки. До устья Югана лодка шла неплохо, но перед самым выходом на Обь неожиданно заглох мотор. Андрей сообразил побыстрее приподнять мотор и разрубить ножом намотавшуюся на винт волокнистую траву. Лодку швыряло на волнах. Того и гляди черпанет бортом воду и пойдет ко дну. Но снова взревел мотор, снова пошла дикая пляска с волны на волну, только теперь по Оби. Андрей опасался, как бы под винт не попала коряга. Темнота. Ничего не видно. Весной Обь несет много всякого плавника, а в бурю особенно. В такое время нужно смотреть да смотреть.

Андрей старался вести лодку ближе к левому берегу, похожему ночью на густосмоленую ленту. Он проскочил уже четыре опасных плеса, миновал большую отмель у протоки, где волны ходили, по выражению рыбаков, пешком по песку. Оставалось самое опасное место – Чертов яр. Здесь небольшой остров клином раздваивает Обь: одну часть реки пускает влево по старому извилистому руслу, а другую – в прямую быстроходную протоку. Перед островом вода напирает, бурлит меж обрывистых берегов, что тебе в гигантском котле. От Чертова яра до Медвежьего Мыса рукой подать – не больше пяти километров. Тут и случилось с Андреевой лодкой главное. Подбросило ее, вырвало из рук Андрея рукоятку подвесного мотора. С вывороченной кормовой доской ушел мотор на дно Оби.

Андрей догадывался: попал под винт трос или якорная проволока. На этой месте рыбаки завсегда ставят морды на стерлядь и самоловы на осетра. Но размышлять не приходилось. Он схватил весло, лихорадочно стал грести к берегу, нацеливаясь на небольшую ложбину, выбитую в яре ручьем. По этой выбоине можно на руках поднять женщину к безопасному месту. Андрей напрягал все силы, но волны и ветер гнали лодку в сторону. Он покрепче налег на весло и услышал, как треснуло дерево. Беспомощная лодка заплясала на волнах.

Стенные часы в резной оправе с двумя латунными гирями на медных цепочках пробили пять утра. Часы были торжественные и красивые. Когда-то они украшали купеческий особняк, о чем напоминала надпись, опоясывающая потускневший маятник. Но теперь самодельная минутная стрелка разрушала всю величавость старинного сооружения. Стрелку вырезали из простого куска жести и даже покрасили, и все же она сильно отличалась от часовой, расписанной кружевным серебряным узором.

В открытую дверь тянуло утренней прохладой, запахом черемухи и свежей листвой берез. С ближней согры доносился крик диких уток и перестон куликов. Лена проснулась, поежилась, дотянулась до плаща и накинула его поверх одеяла.

Под окном скрипнули мостки. Лена прислушалась к легкому стуку в дверь, зажмурила глаза, еще раз ощутив тепло и уют постели. «А ну, доктор, поднимайся!..» Собраться для нее минутное дело. Перед сном она всегда складывает вещи так, чтобы даже в темноте можно было одеться быстро, без суеты.

– Кто там?

– Елена Александровна, женщину привезли в очень тяжелом…

– Иду.

– Хирург просит поскорее…

По улице прогнал пастух коров. Начало оживать село. Спешат люди: одни – к берегу, на рыбацкие суда, другие – к лесопилке, третьи – к маслозаводу. После восьми часов улицы снова обезлюдеют.

Рядом с воротами в больничную ограду – небольшой магазин. Старик сторож приставил ружье к завалинке, достал кисет, свернул махорочную самокрутку в мизинец толщиной, прикурил, несколько раз затянулся и передал самокрутку Андрею.

– Вот тебе, хомуты-чересседельники, поизувечился-то…

Андрей сплюнул кровь, стряхнул выжатые штаны, надел их и, затянув ремень, пояснил:

– За Чертовым яром накрыло. Вплавь лодку тащил к берегу. Прибой у яра зверем дурил. Бродни в воде пришлось скинуть.

– Воронка сельповского где прихватил?

– Возле протоки стреноженный гулял. Оброть связал из брезентовых лент от плаща… Пришлось ее на руках держать, как ребенка. Всю дорогу стонала.

– Вот бежит еще одна докторша…

Андрей сидел на крыльце магазина рядом со стариком. Лучи утреннего солнца прогревали его волглую одежду, и над Андреем вился легкий парок. Ныли ноги. Кружилась голова – то ли от крепкого стариковского табака, то ли от напряженной бессонной ночи.

– Пора тебе, – сказал старик.

Андрей поднялся и, слегка прихрамывая, пошел в больницу. В коридор вышла Лена в забрызганном кровью халате. Он посмотрел ей в глаза.

– Опоздай вы на час, плохо бы дело кончилось, – сурово сказала Лена.

Андрей молчал. Лена окинула взглядом босые, грязные, в кровавых ссадинах ноги, сырую одежду и поняла, каким опасным был путь у этого человека.

– Все необходимое уже сделано, – немного мягче добавила Лена, стараясь успокоить незнакомца. – Посидите здесь…

Вернулась Лена минут через пятнадцать с кирзовыми сапогами и байковыми портянками.

– Доктор, зачем…

– Меня зовут Еленой Александровной. Обувайтесь без разговоров, – решительно приказала Лена. – Жену можно будет навестить вечером. Семья большая?

– У меня нет семьи, доктор. А привез я жену улангаевского рыбака. Четверо ребятишек у них.

– Что у вас там, в деревне, за гинеколог такой отыскался?

– Бабка Андрониха, – почему-то смутившись, ответил Андрей.

Лена помолчала. Еще раз внимательно оглядела Шаманова и сказала:

– Идемте ко мне. Чаем напою с малиновым вареньем. – И, словно поясняя, добавила: – Отогреться вам надо…

Андрей помешивал в стакане ложечкой и ждал, когда немного остынет чай, обжигающий разбитые губы, и объяснял докторше: