Александр Шелудяков - ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА

Они надолго замолчали.

Уходил председатель от Кости под утро. Говорливой и мечтательной была эта ночь у друзей. Шел Александр, слегка прихрамывая на протез. Глядел по-хозяйски по сторонам. Верил: добьется своего, осуществит планы и мечты, не дающие ему покоя.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Привез Андрей Тамиле из Медвежьего Мыса новенькую гитару, очень обрадовал цыганочку, а Югана долго рассматривала покупку, трогала пальцем струны, прислушивалась, как звенят, и, наконец, вынув трубку и набивая ее табаком, сказала:

– Красивое крепким не бывает. Проволочки запасные есть?

– Купил, Югана, и струны.

– Табунятся вечерами на берегу девки с балалайкой. Надо купить Тамиле гармошку. Ни у кого нет гармошки в Улангае.

– Бабушка, а на гармошке я не умею.

– Лара сказала Югане: «Будь матерью Тамиле».

– Прости, Югана. Я буду звать тебя мамой.

– А на гармошке кого там уметь? Тяни туда-сюда, тыкай в пуговки пальцем – сама гармошка играть станет.

– Мама на аккордеоне хорошо играла и меня научила. Продали, когда она болела.

– Кто такой кардион?

– Это большая гармошка, – пояснила Тамила.

– Раз большая, громко петь должна. Купить надо…

После ужина Андрей выстругивал новое черемуховое весло, а Югана сидела на низеньком чурбаке, прислонившись спиной к старому обласку с пробитым днищем, держала трубку в руке, задумчиво смотрела на языки огня и пела тихим однотонным голосом.

– О чем поет Югана? – спросила Андрея цыганочка.

– Поет она, Тамила, о том, что щука плещется в реке, с окунем играет, что у потухшего костра молодой охотник девушку ласкает.

Тамила сбегала за гитарой, примостилась возле Юганы, тронула струны. Сначала тихо. Потом ударила лихо – и полились ручьи, заворковали сказочные птицы. Морщинистое лицо эвенкийки просветлело. Застыл в руках Андрея легкий рыбацкий топорик, забыто недоделанное весло.

Югана одобрительно кивала головой певунье, слушала Тамилу и думала: «Эта девочка – дочь другого народа. У них тоже красивые песни. Как у эвенков. Темнолицые люди. Как эвенки. Любят реки, леса. Они тоже люди большой тропы».

– Мама, что тебе спеть?

Югана смотрела на костер. Молчала.

– Она любит грустные, – подсказал Андрей.

– Будут и грустные сейчас.

Неторопливо перебирая струны, снова запела Тамила.

…Под скрип телег, в грязи дорогО лучшей доле я мечтала…

Пела Тамила в полный голос, сразу вслед за мелодией складывая слова песни, а сама пристально смотрела на Андрея. Вечернее приглушенное эхо разносило Тамилины песни над мучпарским берегом, и замирали они вдали, возле водотопных островов, глохли в густой молодой листве тальников.

Югана подслеповато щурилась на закатное светило. Покачиваясь из стороны в сторону, не выпуская трубки из зубов, она хранила забытую улыбку на морщинистом своем лице, словно оставленный луч ушедшего солнца.

Дед Чарымов сидел чуть сгорбившись у открытого окна и наматывал нитки на деревянную иглицу – собирался чинить плавежную муксунью сеть, с которой каждую осень выезжал на Обь за осетром, нельмой и сырком. Порвал он плавежку, попав на подводную карчу. Сеть развешена во всю избу, прихвачена верхней тетивой за гвозди, вбитые в матку. Весна. Сеть чинить не к спеху, но смолоду такой обычай у старика: не любит сидеть без дела. А главное – душа на месте, когда знаешь, что ловушка справна.

– Мать! – крикнул старик жене, присматриваясь к молодой женщине, которая шла к дому. – Эш ты, Лена Александровна к нам спешит. Ну-ка, зыркни, у тебя глаза моложе. Нешто обознался?

– Она, старик! Ой, господи, да убирай ты свою рухлядь. Человеку не пролезти.

– Тебе бы все порядочки да грядочки. Не снеслась, а закудахтала, – беззлобно, ворча по привычке, бормотал старик, снимая и складывая сеть. – Открой дверь да встреть доктора. У тебя в сенках сам архангел заблудится.

– Можно к вам? – раздался звонкий голос докторши…

– А к нам когда не можно?

– Здравствуйте, Галина Трофимовна. Здравствуйте, Михаил Гаврилович.

– Проходи, Кедрочка, присаживайся, – указав на лавку у окна, пригласил старик.

– Я к вам до утра. Приехала сюда прививки в школе делать, а обратно можно будет только завтра, с почтовым катером. Место найдется, Михаил Гаврилович?

– Дак для тебя, Кедрочка, завсегда найдем самое наилучшее место, целительница ты наша. Вот и старуху мою посмотришь с оказией. Все желуется, балаболка, что ломота у нее в костях… Ты чего, мать, руки скрестила? – посуровев голосом, обратился он к жене. – Аль тебе память отшибло, что надо делать, когда в доме гость?

– Не беспокойтесь, мне ничего не нужно.

– Эш ты, ничего не надо. День нынче субботний, сейчас в баню пойдешь.

– Баня у нас по-белому, не угарно, – добавила торопливо Галина Трофимовна, словно опасаясь, что докторша откажется.

– Ты, мать, веник достань с вышки. Да крайний, у трубы бери, который прошлым днем принес. Он с пихтой мореной.

– Париться ты, Леночка, любишь? Аль отдушину открыть, охолонить баню? – суетилась старуха.

– Чего ты над ней председалишь? Иди с доктором сама, а не то в твоей корытной хороме и святой не размозгует, – приказал дед и добавил, поясняя: – Пока моетесь, я за Андреем на лодке слетаю в Мучпар. Живет у меня здесь один сосед. Шамановым Андреем кличут. Да вот веснует он ныне не дома. Ну, да мигом доставлю для развеселой компании. Ты попарься, Кедрочка, попарься. Баня наша русская и докторам на пользу пойдет.

Лена родилась и выросла в Семилужках, маленькой деревушке близ Томска. Деревенская баня ей не в диковинку, но у стариков баня отменная. Просторная, рубленная из толстых колотых сосновых бревен. Полок выстлан кедровыми плахами, на нем свободно могут париться сразу пять человек. У дверей в углу – печь-каменка с вмазанным в топку котлом для нагрева воды. Ближе к окну – большое и глубокое корыто на ножках.

– Ты, Ленушка, залазь пока на полок, насухо попрей, а я воду скоренько приготовлю, – заботится хозяйка.

Лена положила под голову веник и растянулась на горячих кедровых плахах. Она захмелела от тепла и пряных запахов раскаленного воздуха, собравшего, казалось, весь таежный аромат. Веник под головой из молодых березовых веток вперемежку с пихтовыми. На вышке он не успел еще высохнуть, а только подвял. И теперь, ошпаренный кипятком, разбух, засочил хвойной духопрянью и нежной сладостью весенних берез.

Снизу поднялись клубы пара. Лена зажмурила глаза и увидела себя среди луга, утопающего в белоснежии ромашника и бархатистой зелени мятника… Зашумела над головой цветущая черемуха, запахло смородиновым листом. Девушка счастливо улыбнулась. Пар расползся по бане, густо жался к стенам. Лена приподняла голову, посмотрела на Галину Трофимовну и удивилась: старухе за шестьдесят, а она еще крепкотелая и стройная.

– Вы всегда так баню топите?

Галина Трофимовна, вылавливая проволочным скребком обваренную в кипятке ромашку, мяту и ветки черемушника со смородиной, взглянула на Лену.

– Всегда так, с травами-приправами… Слава богу, вон ее сколь вокруг. Старику приятно, да и мне по душе. Сходишь в баньку, словно заново родишься. Давай, Лебедушка, ныряй в корыто, сразу охорошеешь… После такой водички волос твой станет мягче паутинки… а телу никаких магазинных духов не занадобится…

Лена медленно спустилась с полка, распласталась в корыте, утонув в густо-зеленом отваре и пристроив под голову все тот же веник. Невесомо-блаженное состояние заполонило ее. Заботы уплыли и растворились, зеленый отвар поглотил их. И вдруг она представила себе, как резко раскрылись двери бани, разбрасывая холодным воздухом клубы пара, Андрей подошел к ней…

– Ну что, Лебедушка, остыла, поди, водичка? Горячей не подлить ли? – свесив ноги с полка, спросила хозяйка.

– Ох, Галина Трофимовна… – блаженно проговорила Лена.

– Ох – не мох, ах – не крах. Не вздыхай тяжело, не отдадим далеко… – приговорками отвечала старуха. – Понежься еще немного. Тебе, поди, без привычки. А я, грешная, люблю… Раскинешься – телу простор-волюшка, всю тоску мята выбивает, ромашка винтит кровь, смородинка полусонной делает. Лежишь, про старость не вспомнишь. Раньше, Ленушка, о докторах и думать не приходилось. Русская печь да баня были у нас за больницы. Тут вот, на этом полке и рожала все четыре раза. И сейчас, бывает, чуть приболеешь, травой да веником гонишь хворобу за ворота.

Пока женщины мылись в бане, дед Чарымов не терял времени. От Улангая до Мучпара десять километров. Два часа всего и понадобилось старику, чтобы слетать на порожней мотолодке туда и обратно. Мужчины не успели войти в избу, как Галина Трофимовна ласково спровадила их, приговаривая:

– Ходите, ходите! Баня выстывает. Мойтесь вволюшку.