Акилле Кампаниле - В августе жену знать не желаю
Первое, что требуется для охоты на волка, — это сам волк. Но проклятый зверь совершенно исчез. Если в прошлые годы волки бродили стаями в окрестностях Сан-Грегорио, этой зимой из-за отсутствия хорошего снега волки пропали. Чтобы обнаружить хотя бы одного, директор разослал гонцов в соседние селения.
В этих селениях все видели хотя бы одного волка. Послушать их — так каждый как-то вечером оказывался буквально в двух шагах от зверя. И по счастливой случайности волк всегда убегал, не причинив вреда счастливчику, который рассказывал об этом приключении. Очевидно, их водится страшно много вокруг горных селений, этих чудесных волков, которые подходят к людям, не причиняя им вреда; а может, это один и тот же волк, волк-шутник, который развлекается тем, что пугает горцев, не кусая их. Если только вообще не особая форма зрительного обмана, наведенного воображением и страхом этих патриархальных людей.
Но директор «Гранд-отеля», который был не из тех, кто быстро падает духом, все равно организовал охоту, и выезд должен был состояться рано утром следующего дня. А в ожидании этого события в «Гранд-отеле» Сан-Грегорио было чем развлечься. В списке достопримечательностей значилось: Спустившись вниз от гостиницы, можно погулять по долине; от церквушки Троицы ясно слышно великолепное эхо.
Добросовестный Баттиста прошел вниз от гостиницы и погулял по долине. Потом, в закатный час, когда последние лучи солнца окрасили горную кайму горизонта, он отправился искать — с душой, исполненной грустной поэзии, — маленькую церковь Троицы.
Напрасно побродив, как и следовало ожидать, он заблудился и пережил несколько очень неприятных минут; мысль о том, что придется ночь провести в лесу, вызвала у него смутный страх перед неведомой опасностью; вечерние тени становились все страшнее, и воображение его превращало их в волков, медведей и разбойников. Сумерки внезапно сменились темнотой, уже задул ночной ветер, ледяной и безутешный; в этот час в селении зажигались огни в домах, запирали двери, улицы пустели. Скоро должны были появиться волки.
Баттиста наконец заметил далекий огонек.
Эти огоньки в лесу — настоящая удача для тех, кто заблудился. Они появляются в критические моменты и разрешают трудные ситуации. Единственный недостаток их состоит в том, что они мелькают очень далеко. Никогда не случается заметить такой огонек вблизи. Но этой беде легко помочь: иди себе да иди.
Баттиста шел себе да шел, да и дошел и обнаружил домик среди деревьев. Домик? Скорее шалаш: несколько камней да пакля. У двери сидел мужчина, который курил трубку и показался Баттисте посланцем небес. При его приближении мужчина снял шапку и встал. Баттиста спросил у него дорогу, чтобы вернуться в гостиницу.
— Если вы можете подождать, — сказал мужчина, — скоро я закрываю и сам пойду в селение. Заходите пока, передохнете.
Пока Баттиста отдыхал и грелся у грубого камина внутри убогого шалаша, мужчина снова сел на улице. В нем было что-то странное, странное и пугающее. И тем более поражен был Баттиста, когда услышал, как он завопил что было сил:
— Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! — И тут же старик выругался и добавил тихо: — Черт бы вас побрал. Прийти в такое время! — Некоторое время он молчал. И вдруг воскликнул: — Проклятый! Снова он! И надо же ему здесь случиться. Что он там бормочет?
«Псих», — подумал Баттиста, раздумывая над тем, как бы ему улизнуть.
Но на вид этот человек вовсе не казался сумасшедшим, как не показался он сумасшедшим Баттисте и когда вернулся в шалаш и приветливо сказал:
— Простите ради бога… Опоздавший… Но сейчас мы можем идти.
Они пошли по дорожке, в молчании.
«Ну да, — думал Баттиста, — он явно не буйный».
Поколебавшись, он все-таки решился.
— А вот недавно, — спросил он осторожно, — кому это вы сделали такое странное признание в любви?
Старик посмотрел на него и подмигнул.
— Профессиональная тайна, уважаемый! — сказал он.
«Он все-таки псих!» — подумал Баттиста, ускоряя шаг.
Полчаса спустя они добрались до места, с которого открывался вид на селение, и вскоре уже входили в «Гранд-отель». На лестнице их ожидал директор, который, вопреки своим привычкам, был в ярости. Он даже не обратил внимания на Баттисту.
— Мне пожаловались еще раз, — сказал он старику.
— Но я не знаю…
— Плевать я хотел, знаете вы или нет: я не могу так отваживать клиентов с севера. Это уже третий норвежец, который жалуется. Можете считать себя уволенным. Оставайтесь на службе, пока не найдем вам замену.
Старик отчаянно махнул рукой и собирался что-то отвечать, но толстый директор повернулся к нему спиной и пошел в гостиницу, более не обращая на него внимания. Баттиста хотел было тоже пройти в гостиницу, но с гулко бьющимся сердцем остановился при виде накрахмаленного воротничка, который сам собою шел по воздуху в темном саду. Он вернулся, посматривая на таинственный воротничок, и приблизился к старику, который печально стоял, держа в руке узелок с вещами.
— Что с вами? — сказал он. — Не мог ли я вам чем-нибудь помочь?
— Бесполезно, — ответил старик. — Я предполагал, что так все кончится. А все из-за этого негодяя! Впрочем, все это случилось бы если не сегодня, так завтра.
— Ну ладно, — сказал Баттиста, — расскажите уж. Что за работа у вас была в гостинице?
— А вы и не поняли? — с горечью произнес старик. — Я работал эхом. Надо знать, сударь, что в этих краях не было никакого эха. И это была катастрофа для туристической индустрии и позор для селения. Тогда придумали искусственное эхо. Сначала тут работал один немец, большой умелец, который в ясные дни повторял до тридцати раз. Он был полиглот и ему хорошо платили. Поскольку не надо думать, что это простая вещь — работать эхом: все время быть начеку, ловить малейшие выкрики и повторять последние слоги слов. И потом, ладно еще когда приходят целые группы туристов. Но часто это влюбленные парочки, которые кричат, уверенные в том, что их слышит только эхо. И тогда — бедные мои уши, чего они только ни слышат: такую игру слов, что скалы краснеют; а тут отец шестерых детей, как я. Ладно, немец умер, и тогда поставили на эхо телефонистку из гостиницы. Но несколько дней спустя ее уволили. Она никому не отвечала. Тогда взяли вместо эха меня. Но у меня стал слабеть слух, да и потом не знаю я ни турецкого, ни русского, ни восточных языков.
— Я думаю, что угадал, — сказал Баттиста, следя краем глаза за перемещениями таинственного накрахмаленного воротничка, который продолжал прогуливаться в саду по воздуху, — я думаю, что угадал: вы не знаете и норвежского.
— Скажу по секрету, — ответил тот, — я знаю только итальянский и немного по-латыни. Делаю, что могу. Но стало поступать много жалоб, и уже давно я ждал, что меня уволят. — Старик перевел дух. — О, когда я был молод, — сказал он, — меня спасала тонкость моего слуха. Но, знаете, это всегда так; мы как поэты: нас эксплуатируют, пока мы вызываем жар в крови, но в один прекрасный день, когда мы постарели и выжаты как лимон, нас выбрасывают, как ненужный хлам. Но клянусь, я отомщу.
— И как вы будете мстить, несчастный старик? — спросил Солнечный Луч, которому не хотелось оставаться одному, пока в саду летал таинственный воротничок.
Эхо не ответило.
— Мне хотелось бы знать, — сказал молодой человек.
Эхо ответило:
— Знать! — Потом сказало: — Извините. Настолько вошло в привычку, что иногда я повторяю вместо ответа. Я знаю, как отомстить; теперь у меня нет другого желания, кроме как отомстить. Потому что только мне они обязаны тем, что в Сан-Грегорио существует самое знаменитое эхо в мире. А конкуренты не дремлют. Сейчас можно сказать, что нет такого уголка на земном шаре, где по крайней мере десять бездельников не изображают эхо. А между тем, милостивый государь, поверьте мне: работать эхом — это не ремесло; работать эхом — это профессия. — Он встряхнул головой и добавил, с грустью: — А иногда это миссия.
Эхо растаяло в ночи, положив в карман чаевые, которые дал ему Баттиста.
— До свидания! — крикнул ему вслед Солнечный Луч.
Он застыл на несколько мгновений, прислушиваясь к эху. И далекое эхо ответило:
— До свидания и спасибо.
Таинственный воротничок вошел в освещенный вестибюль, и Баттиста облегченно вздохнул: то был гостиничный негр, который днем занимался тем, что оттенял горный пейзаж.
Насколько печальны и бездушны большие гостиницы, где все так мягко, красиво, свежо и чисто, где безраздельно царит удобство в виде пуха и тишины, ковров и занавесок, горячей воды и холодной воды! Ни звука, ни признака жизни не доносится из номеров, где чем больше платишь, тем больше чувствуешь себя посторонним и все говорит о чужом доме. Всякий живой голос останавливается и замирает на пороге двойной двери, рядом с которой выстроились туфли для чистки, как будто это ноги невидимых часовых, выставленных там, чтобы говорить всем признакам жизни: «Здесь не пройдешь!»
