Акилле Кампаниле - В августе жену знать не желаю
Теперь тебя заменил радиатор — не обладая ни твоим авторитетом, ни твоей поэзией; ты остался только в маленьких горных деревушках, и скоро тебя прогонят и оттуда. Старый, душевный, почтенный «поп», гревший высоченные постели бабушек, прощай!
Эти камины требуют столько внимания! Пока на улице тепло, они стоят себе спокойно и никому не мешают. Но как только начинаются холода, как только подует первый ледяной ветер, который сметает листву и объявляет, что теплое время года позади, они больше не желают оставаться одни. Мало того, что ими должен заниматься кто-нибудь один; нет, они требуют, чтобы вокруг собиралась вся семья, на много часов, особенно по вечерам; и поскольку им скучно, им нужно, чтобы вокруг них шел разговор и старики рассказывали какие-нибудь интересные истории. Есть среди них ну совершенно похожие на детей: они хотят, чтобы долгими зимними вечерами вокруг них рассказывали сказки. И за ними нужно постоянно ухаживать, заниматься ими, шуровать. И подавай им большие поленья, которые бог знает сколько стоят. И для чего? Чтобы они сгорали, весело потрескивая.
Как убоги номера в крохотных горных гостиницах, с голыми стенами и обшарпанным тазиком! И насколько лучше свежие, чистые, мягкие комнаты в больших роскошных гостиницах! Тем не менее, первые имеют одно преимущество перед вторыми: дырочки в межкомнатных дверях. Они предлагают путешественнику приятное времяпрепровождение, позволяя видеть ему, оставаясь незамеченным, то, что происходит в соседней комнате; к тому же, они ничего не стоят. Автор с удовольствием ввел бы их и в больших гостиницах; они могли бы присутствовать в списке предоставляемых услуг: лифт, радиатор, ванная, телефон в номере и наблюдательные отверстия в межкомнатных дверях. Можно было бы предоставлять выбор гостю, спрашивая у него, желает ли он номер с дырочками или без оных; и, в случае положительного ответа, брать с него небольшую дополнительную плату. Тем более удобно, что одна такая дырка могла бы обслуживать обе комнаты. Однажды друг Автора влюбился в гостинице в женщину с прекрасными глазами; он провертел маленькое отверстие в межкомнатной двери и таким образом мог любоваться глазами незнакомки сколько угодно. К несчастью, он не мог видеть за раз больше одного глаза, зато он видел его очень близко — на расстоянии в один сантиметр.
Один владелец гостиницы завел у себя такие отверстия, но постояльцы запротестовали: по-видимому, сколько они ни смотрели, они могли увидеть только глаз соседа.
Солнечный Луч закончил раздеваться.
«Жаль, что здесь дырочки совершенно бесполезны», — подумал он.
Действительно, казалось, что в соседней комнате никто не живет.
Но как раз в этот момент, в полной тишине, которая ясно показывала, что в гостинице все уже спят, в соседнем номере послышался вздох.
Солнечный Луч навострил уши. Мысль о возможном любовном приключении соблазнительно пощекотала его, отчего он подумал: «Негодяй, так-то ты любишь незнакомую наездницу из городского парка?»
Он напрягся.
— Нет, — сказал он себе, — ты не можешь, не должен ей изменять.
И принялся слушать.
Он услышал глубокий стон и шум, который производит человек, переворачивающийся в кровати, оттого что никак не может заснуть. Конечно, человеческое существо; быть может, женщина, которая услышала, что в соседнем номере кто-то есть и старалась привлечь внимание незнакомого путешественника. Баттиста значительно покашлял. За дверью вновь послышался вздох. Баттиста вскочил и начал шуметь, стараясь делать это как можно заметнее. Он стукнул ногой по полу, передвинул стул, уронил тазик с водой, посвистел. Потом напряг слух. В соседнем номере слышался шум, вперемежку со вздохами. Тогда он прильнул глазом к отверстию в межкомнатной двери; его поразил приятный запах одеколона и тонких духов. Дырочка позволяла видеть часть кровати и смутные формы человеческого существа, которое ворочалось под одеялом. Баттиста продолжал смотреть, не обращая внимание на холод и неудобное положение. Чтобы устроиться поудобнее, он придвинул к двери стул, набросил на плечи одеяло и снова занял наблюдательный пост. Его начал одолевать сон, он хотел было уже оставить свою затею, как вдруг сердце его подпрыгнуло: человеческая фигура внезапно пошевелилась, и две великолепные молодые голые ноги свесились с края кровати — белоснежные, гладкие, точеные ноги.
Женские ноги!
Не желая говорить из опасения быть услышанным другими, Баттиста с колотящимся сердцем нацарапал несколько строк на листке бумаги:
Я слышу, как вы вздыхаете. Могу я что-нибудь сделать для вас? Пребывая в ожидании ответа и удовольствия прочесть ваше послание, передаю вам сердечный привет.
Он просунул записку под дверь и стал ждать.
Внезапно он почувствовал толчок в груди: из-под двери вылезла ответная записка. Он схватил ее и прочел:
Сейчас приду.
В висках его бешено стучало; он кое-как пригладил себя и открыл дверь, в которую входил…
— Доктор Фалькуччо! — скажут читатели.
Нет. Это был молодой человек в домашнем халате, который, увидев Баттисту, скорчил совершенно непоэтическую гримасу.
— Но вы мужчина! — разочарованно проговорили они друг другу.
Баттиста вздрогнул: в молодом человеке, бледном, как полотно, которое выстирали, высушили, погладили и снова испачкали томатным соусом, он узнал будущего зятя дона Танкреди, молодого и щеголеватого Гверрандо. Этот последний, заметив по выходе из поезда, что потерял своего друга, остался в Роккамонтана, намереваясь начать его поиски на следующий день. От волнения он не смог сомкнуть глаз, и теперь, когда он меньше всего этого ожидал, удача улыбнулась ему в образе полуодетого Солнечного Луча, от которого он узнал, что дон Танкреди жив и здоров.
Получив радостное известие, он хотел немедленно спуститься и разбудить хранителей неисправимого бабника, как вдруг в дверь постучали.
Мужчины удивленно переглянулись: кто бы это мог быть в два часа ночи?
— Войдите! — сказал Баттиста.
Дверь открылась и появился…
— Доктор Фалькуччо! — скажут читатели.
Нет: Филиппо.
В длинном шерстяном халате, голова и лицо закрыты вязаной шапочкой, какую используют в горах, оставляя лишь прорези для глаз и носа, руки спрятаны в огромные шерстяные рукавицы, которые не давали никакой возможности пользоваться пальцами; можно было подумать, что он отправляется на Северный полюс, если не знать, что в таком виде он обычно ложился спать в зимнее время.
Кончик носа его был невероятно бледен — а кончик носа был его единственной открытой частью тела, — и по всему было видно, что Филиппо чрезвычайно взволнован. Не в состоянии вымолвить ни слова, он вошел, рухнул в кресло и с болезненным стоном протянул Баттисте смятый листок, на котором было написано несколько слов.
Баттиста поспешно прочитал.
— Не может быть! — в ужасе пробормотал он.
— Во имя всего святого, — воскликнул Гверрандо, — можно узнать, что происходит?
Он прочитал листок, который ему передал Баттиста.
— Позор! — закричал он задушенным голосом.
И упал без чувств.
VI
Баттиста слышал много хорошего от Филиппо о «Гранд-отеле» Сан-Грегорио (лыжный курорт — 1200 метров над уровнем моря) — тот очень хвалил его прекрасную организацию, современное оборудование, красоту.
Поэтому он не был поражен, когда на повороте дороги появилось грандиозное здание. На двухрядной широкой лестнице, на веранде, в саду наблюдалось непрерывное движение красиво и разноцветно одетых людей и официантов в белых смокингах.
Сани остановились у подножия лестницы, и тут же сбежались женщины, мужчины, дети и официанты. Короче говоря, образовалась настоящая толпа, которая расступилась, пропуская нашего друга; яркая и восхищенная толпа, из которой доносилась смутная разноголосица:
— Это он… Я его сразу узнал… Какой он милый… Какой прекрасный молодой человек… И такой элегантный…
Робкий Баттиста хотел бы куда-нибудь провалиться. Он даже почувствовал, что теряет сознание, когда торжественного вида крупный господин в рединготе вышел ему навстречу и, широким жестом протянув ему руку, произнес:
— Мы смущены и польщены…
— Но простите, — сказал Баттиста, — вы кто?
— Владелец гостиницы, который счастлив пожать вашу руку.
— Вы очень любезны, — сказал Баттиста, краснея, — но я, право, не заслуживаю.
Разговаривая таким образом и пробираясь сквозь толпу, они вошли в гостиницу. Здесь директор непременно захотел предложить Баттисте немного перекусить, затем осведомился о его здоровье и дороге. Видя, что беседа приобретает доверительный характер, Баттиста осмелел.
— Но откуда, — спросил он, — меня здесь так хорошо знают и ждали меня, можно сказать, с распростертыми объятиями?
Молодой директор улыбнулся.
