Дэвид Бэддиэл - Время спать

У него на лице ни один мускул не дрогнул.

— Габриель! Это сестра моей жены.

— Ну, ты достал, — отворачиваюсь я. — А что ж ты не сказал: «Речь ведь идет о сестре моей жены!»? Или это было бы уж совсем патетично?

Бен краснеет. Он всегда отступает, стоит мне только поднажать. Он — мой старший брат, но только формально.

— Ладно, неважно, — пытается он побороть замешательство. — Но будь поаккуратнее с ней. А то она от мужчин тут натерпелась.

Только я собираюсь спросить, чего она натерпелась, как в комнату заходят Элис с Диной.

На Дине теперь голубая вельветовая курточка на молнии и джинсы.

— Ничего более подходящего для болельщика «КПР» у меня не было, — улыбается Элис.

Дина стоит слегка подбоченясь, как бы позируя, и понимая, что на нее все смотрят. Она приподнимает левую бровь. И даже улыбается. В первый раз со времени нашего телефонного разговора она делает что-то без сарказма.

— Обожаю голубой цвет, — язвительно замечает Дина.

Мы уже в машине, едем на стадион.

— Слушай, прости меня, пожалуйста. Я не к тому говорил, чтобы ты переоделась.

— Ничего, — отвечает она, не поворачивая головы.

Похоже, между нами витал только один атом непринужденности, но и он забился в агонии.

— Который сейчас час? — интересуюсь я.

Она смотрит на большие стрелки бабушкиных часов.

— Четверть третьего.

До игры еще целых сорок пять минут; тогда хотя бы шум стадиона снимет напряжение.

— Ты не мог бы больше не спрашивать о времени? — равнодушно просит она.

— А что?

— Ты уже в третий раз спрашиваешь.

— А… Извини, просто я хочу заранее приехать. Чтобы найти места, почитать программку, спокойно устроиться хотя бы минут за пятнадцать до начала матча.

— А у тебя самого нет часов?

— Нет. Я все равно их в итоге теряю. Наверное, потому, что с их помощью узнаю то, чего знать не хочу.

Лицо чуть повернуто в мою сторону, левая бровь приподнята и похожа на стрелку, которую рисуют на футболках с надписью «Этот идиот со мной».

— Время? — в ее голосе чувствуется скептицизм, граничащий с презрением.

— Сам тот факт, что оно движется, — уточняю я и тут же осознаю, что этот мой образ («Я такой загадочный… Так загадочно выражаюсь») ее не впечатлил.

Кстати, она ведь не натуральная блондинка, это надо учитывать. Захожу с другой стороны:

— Может, музыку послушаем?

— Как хочешь.

Продолжая одной рукой держать руль, нагибаюсь, чтобы попробовать что-нибудь выудить из кассетного болота под водительским креслом; попутно я случайно нажимаю на педаль газа, и мотор моего «доломита» начинает реветь, но, к счастью, машина — это все-таки «доломит» — не особенно разгоняется. Достав кассету, рассматриваю ее, стараясь при этом одним глазом следить за дорогой. Как всегда, на кассете ничего не написано, нет даже наклейки, на которой можно что-нибудь написать. Все мои кассеты отчаянно цепляются за свою анонимность, не поддаваясь никаким попыткам их классифицировать и идентифицировать. Если я пытаюсь найти какую-то конкретную кассету во время движения, то мне приходится тратить кучу времени, действовать методом проб и ошибок, засовывая в магнитолу одну кассету за другой, затем бросая их обратно… впрочем, это я так говорю, что одну за другой: на самом деле — это одна, потом другая, а следующая кассета, которую достаю и засовываю в магнитолу, всегда оказывается первой, и следующая за ней кассета тоже оказывается первой. Это я к тому, что сильно рискую, засовывая именно эту кассету. На ней может быть все что угодно. Набираю в легкие побольше воздуха.

Жизнь наша только началась;И кружева белы, а обещанья…

Ах. Я замираю в нерешительности, готовый в любой момент вытащить кассету. Смотрю на Дину. Она — на меня; они обе приподняты.

— Похоже, ты не фанатка «Карпентерс»?

— В общем… да. Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве они не полный отстой?

А вот это уже лишнее. Этому я потакать не намерен. Я могу многому потакать, но всему есть предел.

— Нет, они не отстой. Карен, например… то есть группа, конечно, так себе, но она… у нее был ангельский голос. Только послушай…

Перед тем, как солнце взойдет…

— Очень мило.

— Я серьезно. У нее голос с очаровательной хрипотцой, и это просто… ладно, лучше послушай…

Я жму на кнопку перемотки, не переставая при этом говорить. Голос Карен оказывается голосом андроида, решившего запеть фальцетом.

— …в самом конце песни ее можно отчетливо услышать.

Дина снова смотрит в окно. Я все сильнее жму на кнопку перемотки. И в нужный момент отпускаю:

…только начала-а-а-а-а-а-ась.

— Вот, — торжествую я.

— Очаровательная хрипотца Карен Карпентер, — констатирует она, не переставая смотреть в окно.

— Именно, — говорю я, вдруг покраснев — то ли от удивления, что Дина позволила себе такое откровенное, почти интимное высказывание, то ли от возмущения, что голос душки Карен не произвел на нее никакого впечатления.

Вытаскиваю кассету. В этот момент мотор издает странный звук — в первый раз такое слышу: он будто кашляет. Вот черт. Нас тряхнуло, под капотом что-то грохнуло — мы встаем на углу Вестбурн-Парк-роуд и Ледбери-роуд. Тайком бросаю взгляд на ее часы: два двадцать три.

— Это ничего, — говорю. — Просто мотор заглох.

Я поворачиваю ключ зажигания. И ничего. Вообще ничего. Не жалкое подрагивание — свидетельство неисправности; это было такое «ничего», когда все совсем плохо. Меня, как человека современного, это просто раздражает — я произвожу технологически правильное действие (нажимаю кнопку, поворачиваю ключ или какой-нибудь выключатель), а устройство просто меня игнорирует. Это что еще за выкрутасы? И вообще, кто здесь главный?

— Потрясающе, — вздыхает она. — Эта машина глохнет, когда из магнитолы вытаскивают кассету.

— Эта машина обожает «Карпентерс».

— Возможно, дело в аккумуляторе, — бросает она, вылезая из машины.

— Где? — не понимаю я.

Она склоняется над капотом (неплохое развитие событий, но не в этой жизни). На другой стороне улицы стоит коротко стриженный мужчина в коричневом, явно дорогом пиджаке и смотрит на нее, раздумывая, стоит ли подойти и предложить свою помощь, но потом решает этого не делать и уходит.

— Открой капот, — доносится до меня голос Дины.

Я опускаю стекло и высовываюсь в окно.

— А как?

— Как? Потяни рычажок, который открывает капот.

— Я понятия не имею, где этот рычажок.

Она подходит к двери.

— В смысле?

— В смысле, — на грани гнева и замешательства объясняю я, — она никогда не ломалась. Так что мне никогда не приходилось открывать капот.

Мимо нас проносится машина с развевающимися бело-синими флагами и шарфами.

— А как ты масло менял? — не понимает она.

— А я его не менял.

Левая бровь приподнимается до предела. Дина наклоняется, просовывается в окно, рука ее тянется в какую-то неведомую для меня область под рулем и, пошарив там несколько секунд, что-то дергает. Капот открывается. Пару секунд она смотрит на меня, потом возвращается к двигателю. Я рассеянно пытаюсь навести порядок на торпеде, где кучей лежат кассеты, пустые конверты, вырванные из справочника страницы, но порядок, который я навожу, мало чем отличается от того, что было. И вдруг меня осеняет мысль, что надо ей чем-то помочь. Выхожу из машины на холодный свежий ветер, которым веет от парка Вестбурн.

— Ну что тут? — спрашиваю я.

— Думаю, дело в распределителе, — отвечает Дина, показывая пальцем на какую-то штуку в моторе, которая ничем не отличается от всех остальных.

— И как мы его починим?

— Мы купим новый распределитель.

— А больше ничего нельзя сделать? Может, времянку кинем… или еще чего?

Она смотрит на меня как на идиота.

— Объясни мне вот что, — просит она. — Ты мужчина. Тебе нравится футбол. Разве тебе не положено хоть немного разбираться в машинах?

— Я же еврей, мне не обязательно разбираться в машинах.

— Ах да. И зачем я только спрашивала?

— А до стадиона мы отсюда и пешком дойти можем.

Она смотрит как-то недоверчиво.

— И что потом?

— А обратно поедем на такси.

— А машину здесь бросишь навсегда?

— Нет… Я мог бы вернуться сюда сам, чтобы отбуксировать ее, а ты бы вернулась на такси.

— Ты состоишь в Автомобильной ассоциации?

— Нет.

— А что ты тогда имел в виду под «отбуксирую»? Собрался толкать ее до Килберна?

Два часа тридцать четыре минуты.

— Кроме всего прочего, посмотри сюда, — добавляет она, показывая на левое переднее колесо.

Я смотрю. Как ни удивительно, машина стоит в таком месте, где власти не ограничились простым знаком «Парковка запрещена». Здесь нарисована тройная сплошная, а у обочины еще желтые уголки, есть и табличка. Даже не читая, знаю, что там написано: «НИКОГДА. НИ ЗА ЧТО. ГДЕ УГОДНО, НО НЕ ЗДЕСЬ. МЫ ЕЕ НЕ ПРОСТО ОТГОНИМ, ДАЖЕ НЕ НАДЕЙСЯ. МЫ ЕЕ СРАЗУ ОТПРАВИМ НА СЛОМ. И КОГДА ТЫ ЕЕ УВИДИШЬ В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ, ЭТО УЖЕ БУДЕТ БОЛЬШОЙ КУБИК РУБИКА».