Стивен Фрай - Теннисные мячики небес
— Нет, — сказал Нед. — Нисколько.
— Превосходно. Посиди здесь, попей молочка. Я мигом.
Ур-ра! Мысли Оливера, пока он переходил в гостиную, летели впереди него. Если быстро вернуться на службу, набросать предварительный отчет и оставить Степлтона звонить в Службу безопасности, к полуночи можно будет удрать за город. Возможно, ему все-таки удастся спасти этот уик-энд.
— Как вы здесь, Гейн? Где «Ревокс»?
— В буфете под полкой, сэр. Сейчас принесу. Оливер взял со стола кроссворд из «Ивнинг стандард» [41], над которым трудился могучий интеллект мистера Гейна.
— Вот в чем ваша ошибка. Макака.
— Сэр?
— Шесть по горизонтали, «примат». Вы написали «собака», а следовало «макака».
— А-а.
— Кстати, почему «собака»?
— Ну, мистер Дельфт, сэр, — сказал Гейн, вручая Оливеру магнитофон, — знаете — устал как собака, устал как макака.
— Да, действительно. — Оливер в который раз подивился причудливости мыслительных процессов мистера Гейна. — Ладно, все займет не больше часа. Будьте героем, заправьте «ровер», хорошо? В гараже должны быть канистры.
— Уже сделано, сэр.
— Умница. Да, и еще, Гейн…
— Сэр?
— Вы уверены, что за нами не было хвоста?
— Сэр! — В голосе мистера Гейна слышалась обида.
— Да я, собственно, так и не думал. Просто хотел убедиться.
— Итак. Начнем с самого начала. Когда ты познакомился с Падди Леклером?
Вопросы шли и шли, один за другим. Нед говорил уже больше часа, а до последней ночи на борту «Сиротки» они все еще не добрались. Оливер хотел выяснить все подробности не только каждого из прежних плаваний, но и каждого происходившего во время учебного года собрания парусного клуба.
— Ты хорошо справляешься, Нед, очень хорошо. Теперь уже недолго осталось. Так, на чем мы остановились? Ах да. Ирландия. Джайентс-Козуэй. Ты отсутствовал два часа, бродил по скалам, пока все остальные играли на пляже. Точно два часа?
— Может быть, и полтора. Два — это самое большее.
— А когда ты вернулся, он был один?
— Я определенно никого с ним не видел.
— Потом вы пошли в Обан и плыли всю ночь? В какое время вышли?
— Восемь тридцать пять. Я сам занес время в вахтенный журнал. Я же говорил.
— Я просто проверяю. Просто проверяю. Теперь опиши мне обстановку. Луна сегодня совсем молоденькая, так? Вон она, в окне. Стало быть, две ночи назад было очень темно. Вы шли морем, не удаляясь от пустынного берега. Темень, я полагаю, наступила такая, что хоть глаз выколи, но от силы на час с небольшим, в это-то время года. Я прав?
Вопросы продолжались. Оливер, естественно, был дотошен — так его учили, однако на сей раз он старался выяснить все до точки еще и потому, что не хотел вторично встречаться с Недом, упустив сегодня какую-то подробность. Работы в предстоящие недели будет предостаточно, придется допросить директора школы, других членов этого чертова парусного клуба, свидетелей в Обане, Тобермори, Голландии, еще в дюжине мест.
— …Я сразу понял, что он серьезно болен… послал Кейда за бутылкой виски… нет, «Джеймсонс»… похоже, его это развеселило… заставил меня поклясться… самым святым для меня…
Оливер допил остатки вина.
— Прекрасно, прекрасно. А откуда взялся конверт?
— Ну, наверное, купил где-нибудь. В магазине. Он об этом ничего не сказал.
— Нет-нет. Откуда Падди достал его? Из кармана? Из сейфа? Откуда?
— А, понял. Из небольшой такой сумки. Она лежала на штурманском столе.
— Какого цвета?
— Красного. Красный нейлон.
— Имя производителя на ней значилось? «Адидас», «Файла», что-нибудь?
— Н-нет… почти уверен, что нет.
— Ладно, ладно. Твой приятель Руфус Кейд ничего услышать не мог, так?
— Да, определенно.
— Ты уверен? Оттуда, где ты находился, был виден люк?
— Нет, но Падди его видел, и, если бы Руфус вернулся, он заметил бы.
— Неплохо. Пойдем дальше.
— Ну, тут он попросил меня доставить письмо.
— На конверте ничего не написано. Или он воспользовался симпатическими чернилами?
— Нет. — Это предположение вызвало у Неда улыбку. — Он заставил меня запомнить адрес.
— А именно?..
— Лондон, ЮЗ-1, Херон-сквер, тринадцать, Филипп А. Блэкроу.
Оливер Дельфт дернулся, точно от удара током. Каждый нерв его затрепетал. Сердце вдруг скакнуло куда-то, в глазах на миг потемнело.
Нед встревоженно глядел на него:
— Вам плохо?
— Просто свело ногу. Судорога. Ничего серьезного.
Оливер встал, выключил магнитофон и отошел от стола, налегая на правую ногу словно бы в стараниях размять сведенную судорогой мышцу. Теперь самое главное — оставаться спокойным, совершенно спокойным, не терять самообладания.
— М-м, послушай, — сказал он, — я отойду на минуту. Подожди меня здесь, хорошо? Сделай себе бутерброд или еще что. В холодильнике осталось молоко. Мне нужно кое-что сделать. Позвонить. Найти для тебя какую-нибудь одежду. Ну и так далее. Ты не против?
Нед радостно закивал.
Мистер Гейн продолжал борьбу с кроссвордом.
— Все в порядке, мистер Дельфт, сэр?
— Скользкий нам попался стервец, — вздохнул Оливер. — Придется использовать Д-16. Я поднимусь наверх, подготовлю все. Слава богу, до Лондона всего полчаса езды.
Брови мистера Гейна взлетели вверх.
— Д-16? Вы уверены, сэр?
— Разумеется. Еще бы я не был уверен. Это террорист, Гейн. Из самых крайних. Вызовите пару ваших людей, чем тупее и жестче, тем лучше. Когда они доберутся сюда, воспользуетесь их машиной. Ваша понадобится мне. Встретимся завтра в Д-16, я привезу все документы. Давайте, давайте, звоните. Только убедитесь сначала, что телефон чист. Да идите же! Какого хрена вы ждете?
Гейн рванулся к двери, он был испуган — впервые за четыре года он видел своего начальника хотя бы частично, но утратившим власть над собой.
Оливер стоял посреди комнаты, мысли в его голове обгоняли одна другую.
Невероятно, невероятно! Имя и адрес, ясно и громко произнесенные прямо в микрофон, — ладно, первым делом стереть запись. Да нет, не стереть. Нужно же что-то и Лондону скормить. Депеша из управления в Уэст-Энде занесена в журнал, о ней знает Морин, а есть еще этот сержант из уголовки.
Боже ты мой, мальчишка-то сын члена кабинета министров! Если он где-то намажет, ему это дорого обойдется.
Оливер заставил себя мысленно отступить назад, сосредоточиться. С сержантом и производившими арест полицейскими справиться будет несложно. Уже к полуночи они подпишут «Акт о неразглашении» и поклянутся вечно хранить молчание, об этом он позаботится лично. К тому же имени Неда Маддстоуна в полиции не знают. Оливер вошел в допросную как раз в тот момент, когда Флойд спросил у Неда, как того звать.
Теперь уж о долгом уик-энде нечего и мечтать, это ясно. И о коротком тоже. Помимо всего прочего, надо что-то придумать с записью. Ему, разумеется, нужна лента с записанными на ней именем и адресом, но только не с этим адресом и не с именем Филипп А. Блэкроу.
Конечно, услышать это имя было для него жутким потрясением, с другой стороны, думал Оливер, можно считать, что он получил от Бога подарок. Приди депеша на пять минут позже, она попала бы не к нему, а к Степлтону. И если бы Степлтон услышал фамилию Блэкроу…
Нет, в конечном счете Господь более чем милостив. Мальчишку взяли на улице. Никто ничего не знает. Никто ничего не знает. И этот простенький факт дает ему почти неограниченную власть над обстоятельствами. Теперь от него требуется только одно — точная работа.
Первое побуждение, охватившее Оливера едва ли не до того, как Нед договорил имя и адрес, состояло в том, чтобы немедля его ликвидировать, однако теперь он отбросил все мысли об этом. В его мире, что бы там ни твердили газетчики и сочинители детективных романов, убийство всегда оставалось крайней мерой — и до того уж крайней, что ее почти и не принимали в расчет. Не из соображений какой-то там совести, просто всегда существовал иной выбор. Враг может в один прекрасный день обратиться в друга, друг — во врага, ложь может стать правдой, правду могут признать ложью, покойника же никогда и никакими средствами оживить не удастся. Гибкость — вот что важнее всего.
И кроме того, смерть имеет свойство развязывать языки. Мертвые, естественно, помалкивают, зато живые говорят как заведенные, а Оливеру, если он хочет выбраться из этого пикового положения невредимым, как раз живые-то и понадобятся. Он не сомневался, что может целиком положиться на Гейна, однако следует видеть и дальнейшую перспективу. Оливер мог представить себе далеко не один угрожающий поворот событий, а наберется немало и таких, он это понимал, которые ему и в голову никогда не придут, жизнь есть жизнь. Всегда ведь существует опасность, что в Гейне ни с того ни с сего пробудится совесть или он вдруг уверует в Бога, преисполнится раскаяния и пожелает очистить душу признанием. Да если на то пошло, и старомодный, обремененный сознанием собственной вины либерализм штука тоже опасная. В конце концов, Гейн может попросту пристраститься к бутылке, а это грозит неосторожностью в речах, если не шантажом. Оливеру случалось видеть его пьяным — причем в стельку, — да, голова у этого малого столь же крепка, как все остальное, однако кто знает, во что он обратится лет через десять, двадцать или тридцать? Ничто не вечно, все изменчиво, а потому смерть, с ее вечностью и неотменностью, может оказаться самым рискованным выбором. Парадоксально, но верно.
