Стивен Фрай - Теннисные мячики небес
«И если в ты знал, сколько во всем этом правды. Чудесной, восхитительной правды!»
— Ничего себе! — Нед улыбнулся, чувствуя, как его омывает волна облегчения. — Если бы это попало в газеты, отец был бы… ну, уничтожен.
Оливер взглянул на часы:
— Боюсь, тебе придется еще немного побыть здесь. Машина у нас одна, я вынужден забрать ее. Но мы уже вызвали другую, скоро приедет. Я бы на твоем месте оделся. Приятной тебе поездки домой. Если что-то понадобится, просто обратись к мистеру Гейну.
Свитер пришелся впору. Ничего не скажешь. От него попахивало гнилым луком, но размер был именно тот, что надо. Куртка и теннисные туфли оказались слишком тесны, а брюки, похоже, шили на человека в пять футов ростом и с талией в сорок восемь дюймов. О брючном ремне Оливер не подумал, пришлось Неду обшарить кухню в поисках какой-нибудь бечевки. Он отыскал ее в одном из ящиков и пять раз обмотал вокруг поясницы. И как раз потянулся за ножом, чтобы обрезать лишнее, когда услышал, как отворяется дверь.
— А, здравствуйте, мистер Гейн, — сказал он, радостно оборачиваясь. — Вы не могли бы…
Гейн сделал шаг вперед. Прежде чем Нед понял, что происходит, его правая рука оказалась заломленной за спину, да так высоко, что кость выдрало из суставной сумки. Хруст и внезапная дикая боль заставили Неда завопить. А когда здоровенный кулак Гейна обрушился на его висок, Нед рухнул на колени и завопил снова. Когда же Гейн с невероятной силой несколько раз ударил его сзади по шее, Нед утратил и способность кричать.
Мистер Дельфт, думал Гейн, глядя на бесчувственное тело Неда, как всегда, оказался прав. Мерзкий типчик, да еще и слабак. Совсем хилый. И делов-то — все равно что крылышко оторвать у цыпленка. Разве тут по-настоящему развернешься? Он услышал, как к дому подъезжает фургон. Задержавшись лишь для того, чтобы с силой, с приятным хрустом врезать Неду ногой по ребрам, Гейн вышел в прихожую.
— Оливер, дорогой, какой приятный сюрприз. Жаль только, что ты меня не предупредил. Мне совершенно нечем тебя угостить.
— Я пришел не завтракать, мама, — сказал Дельфт, уклоняясь от материнских объятий. — Я пришел поговорить.
— Ах, дорогой, звучит просто пугающе. Ну что же, пойдем в гостиную. Мария на кухне, моет плиту, бедняжка. Прошлым вечером со мной случилось просто феерическое несчастье, ты бы никогда в такое не поверил. Двое молодых людей из Австралии, они обслуживают званые обеды — самые лучшие рекомендации, сокрушительно красивы, впрочем, среди голубых это теперь не редкость, — но их суфле просто взорвалось, Марии пришлось сбегать в магазин, купить американское мороженое, знаешь, это новое, пятьдесят семь разновидностей. У меня был монсиньор Коллинс и несколько пугающе богатых людей, которых я хотела умаслить, прежде чем вытряхнуть из них деньги на Ораторский фонд. Господи, какой здесь воздух спертый, верно? Это все сигары Джереми, по-моему. Я открою окно?
— Нет, мама, просто присядь.
— Очень хорошо, дорогой. Ну вот.
— Кстати, а где Джереми?
— В офисе, разумеется, В последнее время он работает как лошадь. Оно бы и ладно, лишь бы не переусердствовал, как твой бедный отец. Или как ты, уж если на то пошло. У тебя ужасно усталый вид, дорогой. Просто изнуренный. Впрочем, у меня есть и хорошие новости. Если ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы купить для тебя акции, я их мигом раздобуду.
— Сколько можно повторять, мама? Это незаконно.
— Ох, я знаю, я не очень хорошо вела себя с авиалинией «Колин», но это же дело семейное и, стало быть, в счет не идет. А кроме того, отец Хендри как-то на исповеди сказал мне, что внутренние сделки, как ты их называешь, это никакой не смертный грех, а обычный, человеческий, так что я не думаю, чтобы он так уж много значил.
— Послушай, мама, — сказал Оливер, встав перед камином, — давай обойдемся без этой великосветской болтовни, у меня от нее уже голова кругом идет.
— Ах, Оливер, пожалуйста, не стой там. А то ты становишься похожим на викторианского патриарха. Такой насупленный. Напоминаешь мне папу, каким он бывал, когда я плохо себя вела. Вот и умница! Иди, присядь рядом со мной и не будь таким напыщенным. Скажи-ка мне, что тебя гложет?
— Ну, раз уж ты его упомянула, давай поговорим о твоем отце.
— Что за странная мысль, дорогой!
— Не о великом дяде Бобби, о твоем настоящем отце. Мы с тобой никогда его не обсуждали, верно?
— А разве тут есть что «обсуждать», как ты выразился?
— Разумеется. И я всегда это знал.
— Всегда знал что, дорогой?
— Знал о твоих чувствах к нему. Как ты всегда им гордилась. Видел это по твоему лицу в тех редких случаях, когда ты о нем упоминала.
— Папа был великим человеком. Великим. Если в ты знал его, то просто обожал бы. И гордился им так же, как я. В некоторых отношениях, должна сказать, вы с ним до странного похожи.
— Очень надеюсь, что нет. Он был изменником.
— Не надо так говорить. Умереть за свою родину — это не измена, а героизм.
— Он умер вовсе не за свою родину. Он был англичанином. Стопроцентным англичанином — «Сердцевина дуба» [42], сельские пастбища, майское дерево, баранья отбивная и все такое. В его жилах не было даже капли ирландской крови.
— Он любил Ирландию, и Ирландия любила его! Верность стране, в которой ты родился, пуста и безвкусна. Только верность идее — вот что имеет значение. Ты ничего в этом не понимаешь. Ты не узнаешь принципа, даже если тебе его сунут под нос. Просто проштампуешь его скучным служебным штампиком, продырявишь дыроколом и сплавишь в архив.
— Тем не менее убийство, когда я его вижу, я узнаю.
— Убийство? О чем ты говоришь? Папа в жизни своей никого не убил.
Оливер извлек из кармана белый конверт.
— По-моему, это тебе.
— Святые небеса! — воскликнула мать, на миг вернувшись к прежней своей повадке. — Как волнительно! Это что, приглашение?
— По-моему, там все на месте. Видишь, и волосок торчит из-под клапана. Открой конверт, мама.
— Но тут же не написано, что это для меня…
— Мне из самых надежных источников известно, что адресатом является Филиппа Блэкроу, Херон-сквер, тринадцать, и никто иной. Я точно повторяю то, что мне было сказано, — во всяком случае, достаточно точно. Можешь мне верить, мама, письмо предназначается тебе — этакий подарок от покойника.
— Покойника?..
— Боюсь, что так. Падди Леклер умер два дня назад. Последнее его желание сводилось к тому, чтобы этот конверт передали тебе. Мог ли я не выполнить просьбу умирающего?
— Если бы ты знал, как я страдала от того, что ты работаешь в Министерстве внутренних дел, — сказала мать, печально глядя на конверт, который вертела в руках. — Помню, как ты радовался, что тебя туда взяли, я еще подумала тогда: какой позор, мой сын лишен честолюбия настолько, что выбрал для себя подобную карьеру. Видимо, я ошиблась в тебе. Ты все же похож на деда, но только ты — зеркальное его отражение, сражающееся на неправой стороне, выворотив все его достойные качества наизнанку. Нож у тебя найдется?
Оливер, вручив матери карманный нож, смотрел, как она вскрывает конверт.
— А вот тут ты допустил ошибку, дорогой, — почти торжествующе изрекла она. — Письмо должно быть вложено чистой стороной кверху, как глупо, что ты этого не заметил.
— Меня, видишь ли, не было там, где его вскрывали.
— А где его вскрывали?
— Не суть важно.
— Что ж, спасибо за доставку; Оливер, дорогой. И что теперь? Меня арестуют? Интернируют без суда? Пристрелят на месте? Отвезут в один из ваших секретных сумасшедших домов и накачают торазином?
— Мы подобными вещами не занимаемся, мама.
— Разумеется, нет, дорогой. Это все ужасные слухи и сплетни. Вы также не стреляете на поражение, не пытаете, не лжете, не шпионите, не подслушиваете и не шантажируете, верно?
Оливер, услышав скрип на лестнице, обернулся, быстро пересек гостиную и распахнул дверь.
— А, Мария, вам нужна помощь?
— С добрым утром, мистер Оливер. Извините, что помешала. Я просто подумала, может, вы или миссис Блэкроу захотите выпить по чашечке кофе? Или печеньиц? Я много всяких напекла.
— Нет, Мария, спасибо. Если нам что-то понадобится, мы к вам сами заглянем, — сказал, затворяя дверь, Оливер.
— Какая вы заботливая! — успела воскликнуть его мать. — Спасибо, Мария, дорогая.
Закрыв дверь, Оливер подошел к окну и встал, оглядывая Херон-сквер. Сквозь балконную решетку он видел, как на стоянку заезжает отмытый до блеска бирюзовый «бентли». На одном из трех отведенных для местных жителей кортов центрального парка играли в теннис. С большинства глядевших на площадь лепных фасадов свисали прикрепленные к оливкового цвета древкам государственные флаги. Дома здесь были до того велики и роскошны, что лишь в нескольких еще жили люди, большинство же особняков занимали теперь посольства и офисы крупных компаний.
