Чезаре Дзаваттини - Слова через край
Когда по коридору прошла девушка с пышной грудью, тучный мужчина взглянул на нее одним глазом и сразу же снова заснул.
— Всю грудь проглотил разом, — пробормотал юноша.
Его попутчик весь вздрагивал во сне, и сквозь шелковую рубашку видно было белое, рыхлое тело. «Ты скоро умрешь, а я еще долго буду радоваться жизни», — подумал юноша. Поля, ломтиками залетавшие в окошко, тут же становились спокойными и далекими, отражаясь в дверном зеркале. Тучный мужчина проснулся, залпом выпил бутылку воды, и юноша увидел, как она по пищеводу стекает в живот, теряясь в сплетениях вен. Капли воды упали на грудь. Мужчина вновь улегся спать; через разинутый рот было видно нёбо, и резко проступал на лице нос, словно изъеденный неутомимой тенью от тутовых деревьев.
Поезд с грохотом въехал на железный мост. Мужчина испуганно вздрогнул, а юноша презрительно скривился — этот человек напомнил ему утопающих, пришедших в неистовый восторг при вести о нежданной помощи. Еще недавно они в ужасе метались по палубе, кусали дрожащие, все в пене губы, и вдруг в сером тумане загудела сирена, показались огни спешащего на выручку корабля. И сразу, словно на экране, огромные лица стариков, их безмерно благодарные всевышнему глаза, небесная музыка. До чего же хочется всех их избить! Юноша с радостью исколошматил бы незнакомца-попутчика за его мгновенно успокоившееся лицо, лицо человека, уверенного, что проживет он еще долго. Большой палец правой руки, бессильно лежавшей на колене, заколыхался в воздухе. Этот палец жил по своим особым законам, независимо от остальных. Но вот и другой палец медленно зашевелился, пробуждаясь от летаргического сна.
На первой же станции юноша сошел с поезда, тучный мужчина лениво поглядел на свою ногу, которую юноша ему отдавил, выходя из вагона.
Эта история (тучным человеком был я) случилась со мной в прошлом году.
Я — дьявол
Подозрение о том, что я — дьявол, зародилось у меня вчера. Ничего особенного, и серой не пахло: я беседовал с одним пассажиром на трамвайной остановке и вдруг ощутил тошноту от его слов, обычных слов о дождливой, уж чересчур дождливой погоде.
Некоторые факты подтвердили впоследствии мои подозрения.
Первое: в разговоре с Ансельмо мы оба воскликнули: «В таком случае не следует уступать!» И оба изумленно замолчали. Мы одновременно произнесли одну и ту же фразу, оба подумали об одном и том же, и даже обычное покалывание в пальцах правой руки сейчас ничем не отличало меня от него. На миг время слило нас воедино, и это потрясло меня.
Второе: я гулял по берегу моря, наслаждаясь зрелищем волнистого песчаного берега. Мой взор упал на полосу песка, и я сразу признал в нем уголок моего родного селения. Я с давних лет запомнил эту игру теней; стоило мне поднять голову, и я увидел бы рядом колокольню нашей сельской церкви. А потом и шум прибоя показался мне бесконечно знакомым.
Я не знаю, к чему приведет мое открытие. Возможно, другие и дальше будут считать мою жизнь вполне нормальной, и никто не заметит происшедшей во мне перемены.
Долги
Я никогда особенно не дружил с семьей Чиро, ко еще юношей всегда спрашивал себя, почему этот человек должен таять как свеча из-за долгов? Утром он просыпался с воспаленными, красными глазами, потому что часами думал о долгах.
«Сегодня не буду о них думать», — решал он иной раз.
И в самом улыбчивом настроении садился за стол: он любил свежеиспеченный хлеб с тонко нарезанной ветчиной. Но очень скоро спокойствие покидало его: в конце концов он оказывался у окна, выходившего на улицу, и мрачно стоял там до самого вечера. Семья знала, что отец думает о долгах; единственное, чем ему можно было помочь, — это ходить бесшумно, на цыпочках. Когда Чиро заболел, долги возросли; кредиторы приходили к нему домой; вначале они говорили вполголоса, потом начинали сердиться. Один из них даже закричал, что требует немедленно вернуть хотя бы половину долга. Он вошел в комнату, держа шапку в руках, и, взглянув на худое лицо больного, почувствовал неловкость. Но стоило Чиро сказать: «Садись», как он рассвирепел.
— Мне нужны завтра же три тысячи восемьсот лир. Дела не ждут, понятно тебе?
— Отсрочь хоть на несколько дней, — умолял его Чиро.
Сыновья его стояли рядом, вцепившись в спинку кровати.
Я жил в соседнем доме и наблюдал за происходящим через дырку в стене. Вдруг случилось неожиданное: перед моими глазами повторилась та же сцена.
— …завтра три тысячи восемьсот лир. Дела не ждут, понятно тебе?
— Отсрочь хоть на несколько дней.
И так еще пять или шесть раз.
— …три тысячи восемьсот…
Сыновья Чиро все так же цеплялись за спинку кровати; луч солнца скользил по полу и возвращался назад.
Теперь я думаю вот что: ангел позволил мне увидеть ту сцену, дабы я извлек из нее урок. В самом деле, достаточно сущего пустяка, чтобы все злобные споры между людьми разрешались миром, — попробуйте лишь много раз подряд повторить одну и ту же ссору.
Но у кого было время хорошенько поразмыслить об этом? Я в ту пору часами играл в теннис чтобы похудеть.
Автобус в Ман
Однажды, когда отец вечером возвращался из долины, ему показалось, будто младший сын сидит на мосту. Смерть младшего совершенно его убила, это было видно даже по одежде. Мать теперь часами сидела согнувшись у окна, опушенного снежной бахромой, и смотрела вдаль, туда, где за горным перевалом был Черный Камень посреди равнины. Старший сын жил далеко от них. Он приехал в Ман вечером 12 декабря и на похороны не поспел. Всю ночь отец, мать и сын проговорили, а уже на рассвете Антонио вернулся назад из-за неотложной работы.
Двенадцатого декабря Антонио ждал в Ка, когда отойдет автобус на Ман, его родной город. Через потрескавшееся оконное стекло маленького кафе он видел, как пассажиры торопливо садились в автобус, а тот весь подрагивал — мотор уже был заведен.
Любил ли он младшего брата? Пожалуй, нет, за всю его долгую болезнь ни разу о нем не вспомнил. И все-таки, едва получил известие о его смерти, бросил все дела и поехал. Скоро он прибудет в Ман, он заранее видел себя стоящим на холодной дороге у дверей родного дома вместе с другими людьми, одетыми в траур. И он, тоже бледный, замерзший, будет плакать на плече у Би или Ти. Ему заранее было неприятно при мысли, что он сойдет с автобуса и сразу же ощутит запах беды. Все столпятся вокруг новоприбывшего, точно он один испытывает горе. Белые руки отца и матери, протянутые к нему, выставят его напоказ. Антонио уже видел, как он с непокрытой головой идет за похоронными дрогами, которые на самом спуске всегда пронзительно скрипят. А жители городка будут глазеть на него через прорези ставен.
Шофер объявил, что автобус отъезжает. Антонио не поднялся. «Подожду следующего — и тогда приеду уже после похорон». Он увидел, как автобус тронулся с места, окутанный голубым облаком газа, с грохотом вылетавшего из выхлопной трубы. Колеса расплющили тоненькую корочку льда на мощеной мостовой. Немного спустя Антонио встал, вышел из кафе и спросил у одного из прохожих:
— Когда отходит автобус на Ман?
— Только что ушел, — ответил прохожий.
Антонио досадливо махнул рукой. Вернулся в кафе, полное незнакомых людей, и потом время от времени снова с досадой махал рукой.
В пути
Мой попутчик вдруг засмеялся и показал мне в окно на хвост ящерицы, прыгавшей по камешкам между рельсами. Поезд уже несколько минут стоял на маленькой станции, было очень жарко, откуда-то доносился рев вола. Я увидел бесхвостую ящерицу, повисшую с высоко поднятой головкой в нескольких метрах от нас на стене.
Наконец поезд снова тронулся. Мой попутчик снял пиджак и угостил меня сигарой. Он ехал в Чи — большое селение в долине.
— Останусь там навсегда, — сказал он. И потом долго рассказывал об этом своем селении, которое в закатные часы летом все окрашено в красный цвет.
— Там меня все знают, пусть уж это случится там, где меня все знают.
Он объяснил, что боится сойти с ума — симптомы он у себя уже замечает.
— Иной раз в голове проносится образ, а я потом безуспешно пытаюсь как-то его назвать. Образ исчезает, а я остаюсь в полной растерянности. Мне видятся самые простые вещи — фиговое дерево, стол. И я даже не знаю, за что уцепиться, лишь бы этот образ не забыть. Как назвать эти пришедшие мне на ум вещи? Тут одна лишь начальная буква, скажем «эл» или «эм», могла бы меня спасти.
У моего попутчика не было детей, и это его утешало.
— Представляете, сын увидит меня со всклокоченными волосами и высунутым языком!
Я задал ему множество вопросов — так я всегда поступаю с больными, — беспокоясь только за себя самого. Неделю назад я сказал пою домой вместо иду домой…
