Баха Тахер - Любовь в изгнании / Комитет
Ибрахим долго смотрел на него — я уже решил, что он не собирается отвечать, — потом спокойно спросил:
— Что вы хотите знать о Ливане?
— То же, что хочет знать любой человек — понять загадку этой долгой гражданской войны и быть в курсе того, что там происходит.
— Нет никакой загадки. Вам, разумеется, известно, что Израиль вооружает армию на Юге Ливана и фалангистов — на Севере с тем, чтобы война продолжалась как можно дольше?
— Вопрос не так прост, — покачал головой Бернар. — Ливанцы при всем том не марионетки, которыми может манипулировать кто угодно. Наверняка есть и какая-то внутренняя причина.
Никак не прокомментировав слова Бернара, Ибрахим принялся рассказывать об израильских патрулях, которые похищают палестинцев и ливанцев на Юге. Затем вытащил из атташе-кейса стопку документов, которые он подобрал едучи на встречу, и протянул ее Бернару:
— Возьмите. Это дело ливанского шофера Саида Дакира. Машину скорой помощи, на которой он ехал по Дороге к югу от Сайды, остановили солдаты. Его обвинили в терроризме на том основании, что машина принадлежала палестинскому Красному Полумесяцу. Саиду завязали глаза, бросили его в военный грузовик, увезли в Израиль, избили палками и прикладами, переломали все кости на ногах так, что он не может ходить. Затем подвергли пыткам электричеством, о каких рассказывал вчера Педро Ибаньес. Вот фотографии следов этих пыток на его груди. А вот заключение нейтральной медицинской экспертизы о его состоянии.
Перелистав документы и пробежав их глазами, Бернар сказал:
— С этим все ясно, хотя документы написаны очень плохим языком.
— Да? — удивился Ибрахим, — а ливанский коллега, который переводил их с арабского, уверял, что французский — его родной язык!
— Очевидно, он с ним в очень дальнем родстве, — заметил Бернар. — Дело, однако, не в этом. Мне нетрудно все это переписать и сделать пригодным для публикации, но нет смысла этим заниматься, ни одна здешняя газета не возьмется это опубликовать.
— Почему? Ведь все это конкретные случаи, названы имена, приведены свидетельства нейтральных источников, — закипятился Ибрахим.
— Я верю вам на сто процентов и все же не могу это опубликовать, — повторил Бернар, возвращая бумаги Ибрахиму.
— Но почему же? — разочарованно переспросил Ибрахим.
Пристально глядя на него сквозь толстые стекла очков, Бернар медленно проговорил: «Вы знаете, почему. Если мы напишем, что вооруженные солдаты похищают безоружных граждан соседней страны, это серьезное обвинение…»
— Но в документах приведены доказательства и названы подлинные имена…
— Этого недостаточно. Я сказал, что верю вам. Но поверит ли мне главный редактор? И в каком положении мы окажемся, он и я, если получим официальное опровержение, в котором будет сказано, что мы берем под свою защиту террористов?
— Антисемитизм? — пробормотал себе под нос Ибрахим. — Что стряслось с миром?.. Я знал, что столкнусь с трудностями, но не с такими же.
Бернар рассмеялся и взглянул на меня:
— Отчего вы так быстро приходите в отчаяние?
Ибрахим помахал бумагами, которые он держал в руке:
— От всего, что я вижу!
— Но ведь вам известно, что журналист, как и врач, если он хочет жить, должен в какой-то мере дистанцироваться от случаев, которыми он занимается, не думать о них днем и ночью.
— Ибрахим — ангажированный журналист, — пошутил я.
— Даже у ангажированного журналиста, — откликнулся Бернар, — есть своя частная жизнь, свои радости и заботы. Я знаю одного журналиста, который считает себя, как и Ибрахим, ангажированным. С утра на него сваливаются все проблемы мира — войны, голод, преступления. Все это его волнует и тревожит. Но по-настоящему его сердце круглые сутки болит оттого, что его любимый сын, как только стал взрослым и обзавелся семьей, совершенно забыл отца. Не звонит ему и даже не интересуется, жив ли он.
В голосе Бернара звучала неподдельная горечь, и мне показалось, что он говорит не просто о каком-то знакомом журналисте. Даже закралась мысль: а нет ли у него самого родного сына?
Но он быстро справился с собой и обратился к Ибрахиму:
— Вот видите, это очень маленькая проблема, но она может занимать журналиста больше, чем война в Ливане. Успокойтесь, с самого начала нашей беседы вы как натянутая струна. Но вы же хорошо знаете все сложности нашей профессии. Давайте подумаем, что можно сделать с вашими документами…
В этот момент появилась хозяйка кафе Элен с двумя чашками кофе. Широко улыбаясь, она поздоровалась:
— Доброе утро, господа! — и поставила чашки передом мной и Ибрахимом. — Ваш обычный кофе без кофеина, — сказала она мне, а Бернара спросила: Еще чашечку?
Бернар, нерешительно глядя на чашку с остатками кофе, которую он держал в руке, с видимым сожалением произнес наконец:
— Нет, я должен вернуться на работу. Но я, кажется, спрашивал о вашем муже. Если он здесь, передайте ему, что мы хотели бы его видеть.
— Он, конечно, здесь, но занят на кухне, готовит обед для клиентов. Вы хотите, чтобы я его позвала?
— Да.
Элен удалилась, а мы с Ибрахимом вопросительно смотрели на Бернара. Он объяснил:
— У меня для вас сюрприз. Я познакомлю вас с египтянином. Сюрприз не в том, что он египтянин, египтян здесь много, а в том, что он — ваш коллега, журналист.
Я удивился, увидев вышедшего из кухонной двери несколько смущенного человека в белом фартуке. Сняв фартук, он повесил его на крючок, тщательно вытер руки полотенцем и подошел к нашему столику. Я много раз видел его и раньше и при первой же встрече подумал, что он египтянин, хотя он был светловолос и чертами лица походил на европейца. Было в его облике нечто такое, что позволяет единоплеменникам узнавать друг друга. Но в прошлые наши встречи в кафе он не обращал на меня особого внимания и не пытался со мной заговорить. Я даже подумал, что, возможно, ошибся в своих предположениях. А теперь выясняется, что он, плюс ко всему, еще и муж Элен. Он был много моложе ее, по меньшей мере лет на двадцать.
Он молча пожал нам руки все еще слегка влажной рукой, а Бернар представил его: «Господин Юсуф». Потом пододвинул к себе стул и сел на краешек, продолжая молчать и явно смущаясь.
Чтобы подбодрить его, Бернар сказал:
— Ну вот, Юсуф, эти господа — журналисты и ваши соотечественники. Изложите им свое дело.
— Вопрос непростой и требует времени, — сказал Юсуф.
— Понятно, но постарайтесь быть кратким, журналист должен уметь говорить кратко. Юсуф, — обратился ко мне Бернар, — хотел бы издавать здесь арабскую газету и нуждается в ваших советах.
— Вот как! — удивился я. — Вы всего-навсего хотите издавать газету? Вы что, миллионер?
— Нет, — засмеялся Юсуф, — но у меня есть миллионер.
— Даже если это и правда, этого недостаточно. Есть ли у вас опыт издательской деятельности? — спросил я.
— И да и нет. То есть мне не приходилось издавать газету, но я учился на факультете журналистики Каирского университета… несколько лет тому назад.
— А почему уехали из Египта?
С тихим смешком Юсуф спросил:
— Это интервью или допрос?
— Нет, — извиняющимся тоном сказал я, — просто любопытство. Не отвечайте, если вопрос вам неприятен.
— Вопрос абсолютно нормальный. Я учился на третьем курсе и был приговорен к шести месяцам тюрьмы за участие в антисадатовской демонстрации и в стычке с университетской охраной. После вынесения приговора бежал в Ливию, а оттуда сюда.
— Значит, дружище, — улыбнулся Ибрахим, — ты в таком же положении, как и мы…
— Нет, мое положение не сравнить ни с чьим. С тех пор как я удрал из Египта, я видел столько всего…
— Но как ты добрался до… — начал было Ибрахим и оборвал себя, — нет, я не стану участвовать в этом допросе. Ты прав, мы словно судим тебя.
Это было единственное вмешательство Ибрахима в разговор. Он продолжал следить за ним, но, как мне показалось, мыслями был в другом месте.
Элен в это время порхала по кафе, застилая столики чистыми скатертями, раскладывая ножи и вилки и время от времени бросая украдкой взгляд в нашу сторону. Юсуф тоже следил за ней взглядом.
— Конечно, — проговорил Бернар, — я понял все, о чем вы говорили по-арабски. Но хотелось бы знать, к чему пришли? О чем договорились?
— Пока мы только познакомились друг с другом, — ответил я.
Он засмеялся и поставил чашку на стол:
— Боюсь, что на большее у нас нет времени!
Действительно, к нам подошла Элен и, положив руку на плечо Бернара, спросила:
— Вы закончили? Юсуфа просят на кухню, ведь он шеф-повар, как вам известно!
Губы ее еще улыбались, но глаза глядели жестко, когда она повторила мужу:
— Ты нужен на кухне, Юсуф!
Юсуф поднялся со стула, сказал мне:
