Димфна Кьюсак - Жаркое лето в Берлине
– Например?
– Примеров сколько угодно, но приведу лишь один: как ты обошелся вчера с кузиной Луизой! Бедняжка пускается в такой путь, чтобы взглянуть на тебя, а ты ведешь себя так, словно тебе наплевать на нее.
– С удовольствием бы сделал это. Она была несносной девчонкой и стала противной женщиной.
Он сидел, как-то рассеянно глядя на нее.
– Занятно! Однако ты уже вошла во вкус патриархального быта! Благодарю бога, что ты единственная дочь и твои родители не обременены родственниками! Иначе наш дом превратился бы в Центральный вокзал.
Она удивленно взглянула на него.
– Порой мне кажется, что ты никого, кроме своей матери, не любишь.
Он притянул ее к себе, поцеловал.
– Люблю тебя и наших детей. Надеюсь, ты удовлетворена? А тебе разрешаю любить и кузину Луизу и тетушку Хедвиг, und so weiter[10]! Но от меня этого не требуй.
Она отстранила его и встала.
– Нахожу, что ты отвратительно относишься к своим родственникам. Ты должен радоваться, что они меня полюбили и я полюбила их.
– Ты заблуждаешься. Кузина Луиза никогда никого, если ей это не выгодно, не любила.
– Я жалею тех бедных, одиноких женщин, у которых мужья или женихи были убиты на этой войне! Просто сердце разрывается!
– Ну, если у тебя будет из-за этого разрываться сердце, тебе его ненадолго хватит, стоит только проехать от Англии до Урала. По милости нас, немцев, вдовы и старые девы стали эпидемическим явлением в Европе.
– У тебя нет сердца! Неужели тебя не ужасает, что убито шесть миллионов немцев, твоих соотечественников?
– Ужасает больше, чем тебя. Ведь я своими глазами видел, как их убивали. Но еще больше меня ужасает мысль, что войну начали мы. Разве кто-нибудь из моей семьи пожалел убитых на вашей стороне? А ведь там убито десять миллионов! Можешь не отвечать. Они их не жалеют. Но откуда у тебя такой прилив жалости к убитым немцам? Я что-то не слышал, чтобы ты или твоя мать оплакивали твоего дядюшку Билля или тетю Доротти.
– Тогда я как-то не вдумывалась.
– Потому что тебе этого не внушали. А сейчас ты, как и мои родственнички, просто исходишь сентиментальностью.
– Стивен! Замолчи! Неужели тебе ничуть не жаль Луизы, которая должна жить где-то в Швиловзее?
– Ничуть! Швиловзее – прекрасное место, и у нее чудесный дом, даже слишком большой для нее.
– Но ведь он в советской зоне!
– Моя дорогая Джой, ее никто там не держит. Она может уехать оттуда хоть сегодня. Два или три раза в неделю она приезжает в Западный Берлин. Наконец, во французском секторе у нее есть еще один дом, она могла бы жить там.
– Но почему же она там не живет?
– Не знаю. Но думаю, потому, что она желает быть в передовом отряде, когда начнется «Drang nach Osten»[11]. Наконец, ей обязательно надо кого-нибудь ненавидеть. Без ненависти наша семья не может существовать.
– Какой вздор! – зло сказала Джой. – Ты говоришь, как Берта. Но ведь ты сам не умеешь ненавидеть.
– Напрасно так думаешь! И я могу ненавидеть, когда захочу, но ненавидеть из принципа, а не как полагается по штату с полной нагрузкой, возьми хотя бы Мерджерсов. После поражения в тысяча девятьсот восемнадцатом году отец Луизы ни разу не устраивал себе выходного дня, чтобы отдохнуть от ненависти к победителям.
– Ну и что ж! Все равно, мне жаль бедную Луизу.
– И напрасно! Луиза получает извращенное наслаждение от того, что живет в советской зоне. Худого ей там ничего не сделали; правда, заставили сдать свободную часть дома, которой она все равно не пользовалась. Луиза самозабвенно вынашивает свою дикую ненависть. Разве это не видно по ее кислой мине?
– Она жаловалась, что к ней там ужасно относятся.
– Держу пари, что так оно и есть. Видела бы ты, как она на каждом шагу третировала этих людей двадцать лет назад! Да и много позже. Мне довелось кое-что услышать! И я просто не могу понять, как она не подвернулась под горячую руку какому-нибудь красному и тот не столкнул ее в озеро. Это был бы первый коммунистический акт, который я бы приветствовал. И если ты еще когда-нибудь вздумаешь пригласить Луизу на чай, меня там не будет.
– Нет, ты просто невыносим! Я из сил выбиваюсь, чтобы ладить со всеми, а ты, вместо того чтобы помочь мне, все портишь.
– Тебя ничем не проймешь. Ты сама все знаешь.
Джой вспыхнула от такой несправедливости.
– Я знаю одно: если ты хочешь сохранить мир в семье, ты не должен был вести себя так безобразно грубо с Хорстом.
В дверях ванной комнаты Стивен остановился и резко спросил:
– Когда я был груб с Хорстом?
– Да все эти дни, с самого приезда. Перед отцом ты просто пресмыкаешься и от меня требуешь того же. А когда отец хочет, чтобы ты встретил Хорста, ведешь себя, как упрямый мальчишка.
– Мне казалось, ты сама была против того, чтобы я встречал Хорста.
– Я просто радовалась, что ты проявил наконец самостоятельность. Ведь тогда я еще не знала Хорста.
– Но, узнав, изменила свое мнение?
– Мне только не нравится его привычка поддразнивать тебя, что он усвоил еще с мальчишеских лет (ты и сейчас еще попадаешься на это). В остальном я не нахожу в нем ничего плохого. Так мило с его стороны привезти в подарок Энн такую большую куклу…
– И ты на это клюнула?
– Как это – клюнула? Что это значит?
– То, что сказал. Знай ты немецкий язык получше, ты бы услышала, что только за обедом он послал Гесса купить куклу.
– О! – Для Джой это было неожиданностью. Она подошла к туалетному столику и стала расчесывать волосы. – Все равно очень мило, хотя бы и так. Все же он очень большой человек.
– Он тебе это сказал?
– Нет. Но это и так видно.
– So?
Джой села на банкетку перед туалетом.
– Перестань, ради бога, твердить свое «So»! A почему ты мне не сказал, что отец хочет сделать тебя главным управляющим заводами фон Мюллеров, если ты останешься?
Стивен отскочил от двери ванной.
– Когда они тебе об этом сказали?
– Сегодня днем, за чаем. Я попала в дурацкое положение.
– И уж, конечно, Хорст просил тебя повлиять на меня? Да?
В зеркало она видела, как, весь насторожившись, он налег на дверную ручку.
– Нет. Он только хотел знать, как я отношусь к этому предложению, ведь оно касается не только тебя, но и меня и моих детей. По крайней мере он так считает.
– Как это предусмотрительно с его стороны! Не узнаю своего братца в том портрете, который ты нарисовала.
– Ну, перестань! Веди себя прилично, – бросила она его отражению в зеркале. – Как видно, изменился не только ты, но и он.
Стивен молчал. Тогда она спросила:
– Почему ты не сказал мне, что у вас замок на Рейне?
– So? – Он встал за ее спиной. – Так вот на какую приманку ты клюнула?
– Клюнула? Не мели вздор! Почему ты сам не сказал мне? И еще вилла на каком-то озере или еще где-то. Не пойму, почему мы должны задыхаться в таком пекле, когда можно туда поехать? Ты ведь говорил мне, что ваша летняя вилла в Восточной зоне?
– Наша бывшая вилла в Восточной зоне. – Он медленно произнес эти слова сквозь зубы. – Замок на Рейне и вилла на озере Штарнберг куплены после войны. Можешь счесть их наградой за проигранную войну.
Она пристально посмотрела на него в зеркало. Его светлые волосы почти касались ее темных волос. Таким злым она его еще не видела. Он наклонился над ней, почти прильнув щекой к ее щеке.
– Что ты обещала моему брату? – спросил он так тихо, что она едва поняла, что он сказал.
– Обещала? Что значит – «обещала»?
– Хорст не станет попусту расточать свои чары. Ты должна знать, он всегда слыл обольстителем женщин.
– Стивен! – Она повернулась на банкетке.
Он сжал ее плечи:
– Скажи, ты обещала ему задержать меня здесь?
– Ну, конечно, нет. Я сказала, что об этом нужно говорить с тобой.
– Но ты не отказалась остаться?
Она помедлила.
– Нет, я не отказалась остаться на год, самое большее на два. Наконец, твои родители старые люди, и должен же ты пойти им навстречу. Я уверена, мои родители это поймут. У нас будет много денег, и они могут приехать к нам в гости, пожить у нас сколько им захочется. Они всегда так мечтали попутешествовать!
Стивен отпрянул от нее, схватившись за голову.
– Черт возьми! – выругался он, захлопнув за собой дверь в ванную комнату.
Отголосок любимого ругательства отца все еще звенел в ушах, когда она медленно повернулась к зеркалу.
При сильном свете из зеркала на нее смотрело лицо незнакомки: яркий румянец на скулах от прилива крови, глаза – зеленые, как у кошки. Руки дрожали, когда она машинально проводила гребнем по волосам. А сердце билось так учащенно, что она почувствовала удушье.
За всю их совместную жизнь никогда еще они так не ссорились, она даже представить себе не могла, что такая ссора возможна.
Сегодня она ни в чем не могла упрекнуть себя. Сегодня Стивен без всякой на то причины хлестнул по всем ее больным местам.
