Ольга Юнязова - Цветок папоротника
Александр пожал плечами:
– Ну, если бы был, то, наверное, уже проявился бы.
– Как бы он проявился, если ты не пробовал его проявлять? Вот как я, например, обнаружила, что у меня он есть? Однажды в детстве я услышала пушкинское Лукоморье. Подошла к маме и спросила: «Мама, почему, когда я говорю, нет таких повторяющихся окончаний и слова не выстраиваются в как бы песенку?»
Мама тогда долго хохотала, а потом рассказала об этом папе. Тогда папа объяснил мне, что такое рифма и что такое размер стиха. И мы стали с ним играть в сочинялки. Ну, например, идем по улице, он мне говорит: «Вот идет трамвай усатый». А я ему должна быстро ответить в ритм и в рифму. Я говорю: «В нем едет котик полосатый».
Вроде бы здорово получилось, но папа говорит: «Рифма правильная, а размер не очень». Я начинаю искать правильный размер. Нахожу вариант: «Едет котик полосатый». Но тогда теряется смысл: непонятно, куда и на чем едет котик. Тогда папа говорит следующую строчку: «На трамвае в гости к маме». И я над последней строчкой битый час мучилась. То смысла нет, то размера, то рифмы. Наконец выдала: «Есть сметану с пирожками». Папа сказал, что рифма не идеальная, но сойдет для первого раза. И мы с ним таких бестолковых стишков насочиняли миллион – Чуковский отдыхает. Например:
Ах, засоня бегемотик,Отлежал себе животик,Спал на травке целый день —Шевелиться было лень.Прилетала стрекоза,Чтобы он открыл глаза,И кузнечик стрекотал,Чтобы бегемотик встал,Даже дождик с неба лил,Чтобы он глаза открыл.Только не проснулся он —Он смотрел прекрасный сон.
Оксана улыбнулась, вспоминая, как папа придумал первую строчку, когда она, маленькая, ни в какую не хотела вылезать из-под одеяла и отрывать голову от подушки. Но на любимую игру ее сознание отозвалось сразу же. Еще не проснувшись, она с ходу выдала вторую строчку. Первое четверостишие у них сложилось быстро, а вот продолжение стиха они скрупулезно и вдумчиво сочиняли уже за завтраком.
– И у меня рифмоплетная мышца в мозгу натренировалась, – продолжила рассказ Оксана. – А потом, когда возникла необходимость как-то выражать свои чувства, которые клокотали в душе, я уже спокойно находила им поэтические формы.
– И много таких поэтических форм ты насочиняла? – улыбнулся Александр.
– Не знаю, – Оксана пожала плечами, – я не считала.
– Как? Разве они не записаны в какой-нибудь тетрадке?
– Ну, кое-что записано где-то в дневниках, а что-то безвозвратно растворилось в океане смыслов и слов.
– Да ты что! – вознегодовал Александр. – Это, может быть, национальное достояние! А ты его «растворила»!
– Ой! Ну я тебя умоляю! – засмеялась Оксана. – Какое такое достояние? Кому оно нужно, кроме меня в отдельные моменты моей жизни? К тому же оно никуда не делось. Вот оно все здесь. – Оксана раскинула руки, обводя взглядом прекрасный сад. – В любой момент я могу снова взять это и зарифмовать, если на то будет нужда. Или кто-нибудь другой зарифмует. А зачем это хранить на бумаге?
– Тебя послушать, так книги Пушкина, Есенина и других поэтов – это все пустое?
– Нет, это не пустое! – возразила Оксана. – Это учебники, как надо сочинять стихи. А учебники – это вещь необходимая. Но в мире столько книг, которые можно было бы и не издавать! – Оксана пожала плечами и, закрыв глаза на несколько секунд, выдала четверостишие:
Привыкли жить во мраке,Ходить в своих веригах.Любовь хороним в браке,Стихи хороним в книгах.
– Ого! – обалдел Александр. – Это ты опять сейчас придумала?
– Нет. Это я еще в школе учительнице по литературе посвятила.
– Слушай, а почитай еще что-нибудь из своего. Оксана задумалась, вспоминая.
– Ты знаешь, а ведь у меня стихов не так уж много, я бы даже сказала – мало. Я их сочиняла только тогда, когда не могла не сочинять. Поэтому у каждого стиха есть история, без которой его читать нет смысла.
– Ну, тогда давай читай вместе с историями! – не отступался Александр.
Оксана улыбнулась кому-то невидимому, как будто поздоровалась с возникшим воспоминанием, и начала медленно, нараспев читать:
Не болит душа от беды чужой,Со своей тоской совладаю я.Позабыл меня и ушел с другой,И пустой, как сон, стала жизнь моя.
По щекам бегут слезы жгучие,Не поймет никто грусть-печаль мою.Лишь меня любовь моя мучает,Я сама ее и убью.
Я пойду в тот лес, где любовь жила,А теперь – печаль да разлуки зло;Там, где пел щегол да сирень цвела,Обгорело все да повымерзло.
В ночи мглу уйду, прямо на восток,Наберу травы, той, что надобно:Позабудь-трава – золотой цветок,Разлюби-трава – черна ягода.
В ночь безлунную наберу травы,Заварю зельё терпкой горечи:Позабудь-трава слезы высушит,Разлюби-трава душу вылечит.
И в последний раз вспомнив дивный взгляд,Его волосы непослушные,Поднесу к губам этот страшный ядБезразличья и равнодушия.
– Боже, какой кошмар! – выдохнул Александр после небольшой паузы.
– Что, плохие стихи? – в шутку огорчилась Оксана.
– Нет. Стихи как раз хорошие. Состояние ужасное в них описывается.
– Так ведь для того они и были нужны, чтобы это самое состояние локализовать, выразить и тем самым вытащить из себя. Конечно, я ни по каким лесам не бегала и никаких отрав не пила. У меня даже и мыслей таких не было.
– И кто же виновник таких женских страданий? – осторожно спросил Александр.
– Разумеется, мужчина. – Оксана засмеялась. – Такая была романтическая история! У нас в институте был один парень… Красавец! – Она окинула взглядом Александра. – Ну, типа тебя.
– Спасибо, – смущенно улыбнулся Александр.
– Да пожалуйста! Так вот… Меня подружки предупреждали, что он девушек меняет как перчатки. Но я была так им очарована, что решила: «Я буду его последней перчаткой!» И что ты думаешь?
– Что? – Александр слушал с большим вниманием.
– Он действительно заметил меня и даже начал ухаживать. Пригласил в кино. Ну, я, разумеется, сразу же согласилась. Ровно неделю продолжался этот «роман». – Оксана усмехнулась.
– А потом?
– Ну, я же хотела стать последней «перчаткой». Через неделю он действительно встретил девушку, с которой остался очень надолго. Не знаю, может быть, они даже поженились.
– Значит, – Александр тоже усмехнулся, – твое желание сбылось?
– Ну а как же могло быть иначе? – Оксана развела руками. – Просто я неправильно его сформулировала. Но, ты знаешь… – Она мечтательно подняла глаза к небу. – Я не жалею. Конечно, было тоскливо, как будто навалилась мгла. Но это была не настоящая мгла, а темнота, как после яркой вспышки, словно я на несколько секунд лишилась зрения. Прошло время, от темноты остались только стихи, а от вспышки – «фотография» одной из счастливых недель моей жизни.
Александр слушал и, немного виновато улыбаясь, вспоминал что-то свое.
– А вот еще одно стихотворение из того же периода жизни, – вывела его из задумчивости Оксана. – Я потом начала играть роль этакой бесчувственной, холодной, безразличной ко всем мужчинам женщины:
Отогревая душу льдинки,Вы убиваете ее.Мое кокетство и ужимки —Всего лишь светское вранье,Всего лишь самооборона.Мечтая только об одном,Простая белая воронаЛетит с поломанным крылом.Не трогайте! И не пытайтесь гладить —От этой ласки в сотню раз больней.Не объясняйте мне, чего вдруг радиУхаживать вам вздумалось за ней.Ну, вот уже вода, привычные слезинки.Уйдите же! Нельзя нам быть вдвоем.Я не скажу вам «да», не грейте душу льдинки —Вы этим убиваете ее.
Или вот еще:
Нет, нет! Не надо, не люби меня.Пока не поздно, поджигай мосты.Твоей любви боюсь я как огня.Не за себя боюсь – боюсь, что ты,Увидев блеск в глазах моих, пойдешьУсталым путником на свет в ночи.Чего ты ищешь? Знай же: не найдешь.Так гибнет мотылек в огне свечи.Так бьются птицы в небе о маяк,Взметнувшись по манящему лучу.В глазах моих все та же западня.Я твоей боли, слышишь, не хочу!
Или вот:
