Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт
— Зря вы, профессор, — памятую и верю, что душа его три дня караулит тело и, значит, прислушивается, — расщедрились на такие подарки, не заслужил я их. Не успели вы уйти в мир иной, а я уже нарушил обещание, не взял синюю замуж, сдрейфил, и не знаю, прав или нет, посоветоваться не с кем. Как вы ни старались, но из лопуха настоящего мужчины не получается. Знаю, а поделать с собой ничего не могу, такой уж уродился. Не зря у моего настоящего отца не было для сына ласковее слова, чем «говнюк». Так оно, к сожалению, и есть, — и слёзы навернулись на глаза, совсем ослаб нервами курилка. Утираю грязной ладонью и дальше жалуюсь: — На работе тоже не ахти, с начальством не лажу, веду себя как паршивый Чайльд Гарольд: на одно слово — два возражения, и гонор прёт, выговора собираю, потерял настрой на дело. Как мне вас не хватает! Как не хватает вашей конструктивной вздрючки! Посоветуйте, как не увильнуть по слабости с избранного пути? Вы учили: будь честным и бескомпромиссным в своём деле. Это я твёрдо обещаю. А вот в жизни… Как бы я хотел когда-нибудь стать таким как вы. — Вздохнул тяжко, чуть с пьяни не перекрестился, покрасил скамейку, постоял ещё праздно без мыслей с пяток минут и ушёл, так и не получив ответа, как жить дальше. Придётся теперь всё додумывать самому, набивать шишки и зализывать ссадины, стать, наконец, настоящим мужиком.
Приползаю усталый как вол домой, а жена дрыхнет, голубушка, без задних ног, и дела нет до ухайдакавшегося мужа. Хотел побить для учёбы, для острастки, что не встречает, не снимает сапоги, да лень. Присел рядом на краешке кровати, разглядываю, чего это я в ней необыкновенного нашёл, и не вижу ничего стоящего, кроме покосившихся башен грудей.
— Жена! — трогаю за плечо, — муж пришёл, мать твою, а ты дрыхнешь! — она испуганно открыла огромные синие озёра, согнала туманную дымку, улыбнулась, и я понял, что нет, не ошибся, ту нашёл. Потянулась гибким телом, обхватила несостоявшегося мужа за шею, поцеловала и отталкивает:
— Фу! Несёт-то как! Алкаш!
Объясняю, отстранившись, что весь день обустраивал могилу Радомира Викентьевича и пахну краской.
— Ври, — говорит, — да знай меру, вруша. А что ты там сделал? — интересуется. Рассказал, и про венок не забыл. — Выдумщик, — улыбается, — это лучше, чем врун, — и опять притягивает, целует и долго не отпускает, вся сомлев, и я в тонус. Еле-еле отлипли друг от друга.
— Расскажи, — прошу, — теперь ты про свои делишки.
— Ничего, — скромничает, — существенного не случилось — обычное дежурство, — но не выдерживает и сообщает главное: — Заведующая пообещала похлопотать о направлении. А вдруг выйдет, а? — загорается радостью и выплёскивает её на меня в безудержных поцелуях. Видно, ей эта процедура очень понравилась. — Я, — продолжает, — и подменять Дашу отказалась впервые, та даже удивилась, а я ей: по семейным обстоятельствам, у неё и глаза на лоб выкатились, — и опять в возбуждении целует. Не узнаю прежнюю сдержанную Марью в этой пылкой Маше. Как женщин меняет любовь, вернее, моя любовь! Даже умыться не отпускает, привести себя в домашний вид не даёт, уже и губы опухли, куска в рот не положишь, не разжуёшь. Поужинав втроём, мы вдвоём удалились в собственные однокомнатные апартаменты и попытались с часок порешать, зевая, задачки, но не выдержали утомления и рано улеглись спать. В эту ночь у нас было всего один раз как надо, а всё остальное время бездарно прокемарили.
По расписанию автобусик отходит в 6.30, но шофера не знают расписания и поэтому отправляются, как только коробочка заполнится до отказа. На всякий случай выскочил из дома ещё шести не было в надежде заполучить пару стоячих мест, оставив Машу добирать самые ценные утренние полчаса. Уже на дальнем подходе понял, что опоздал: все плацкартные места заняты, и прибывающий народ уминался на проходных стоячих. Скольких бедолаг с самого ранья вызывают разные выспавшиеся начальники! Залезаю в низкую дверь, складываясь в три погибели, смотрю — Сарнячка сидит у окна, а рядом с ней баба с пацаном, разметавшимся во сне на коленях. Мне бы так!
— Возьми меня на колени, — пожелав доброго утра, прошу техручку, но она только недовольно отвернула хищную голову к окну. Другая бы — и не одна — за счастье почла подержать первого парня на коленях у груди, впрочем, у неё её нету, может, поэтому и не хочет. Придётся Атлантом всю дорогу удерживать на плечах трясущуюся крышу. Не прошло и десяти минут, как мы заполнились до ручки и покатили, опередив расписание настолько же. Только отъехали, как стоящая впереди, у самой спины шофёра, тётка с малолеткой на руках, не выдержав напряжения и обессилев, недолго думая, усадила малыша на колени шофёру. Пусть, говорит, посидит немного, все руки оттянул. Водитель, сжав колени, чтобы не уронить пассажира, обернулся к ней и предлагает: «Садись и ты, держись за руль, а я за что-нибудь другое». Весь сонный автобус пришёл в восторг, заржав так, что стало свободнее, а тётке за находчивость уступили место.
До экспедиции дошлёпали молча — ну, не получается у меня контакта с этой, мягко говоря, неприятной то ли девушкой, то ли женщиной, то ли с чем-то средним! Мы одинаково и прочно не терпим друг друга, хотя я никогда никакого повода к вражде не давал. Бывает любовь с первого взгляда, бывает, наверное, и такая же неприязнь. Нет искры, хоть убей!
Заходим к Гниденке, тот встречает, щерясь, и не поймёшь отчего, то ли от радости, то ли злорадствует заранее. Я ничего хорошего от начальства никогда не жду и заранее напрягся, а надо бы расслабиться. Сбегал он к Дрыботию, зовёт на поединок без судей. Заходим — два угла ринга заняты: в одном — хозяин кабинета, в другом — Антушевич, два остались нам, а Стёпа, надо понимать, будет у них секундантом. Приветствуем друг друга, как и полагается по ритуалу, пожатием рук, и Антушевич делает первый выпад:
— Вы, — обращается ко мне, — почему отказываетесь от составления проектной документации? — Первый раунд начался.
— Я вовсе не отказываюсь, — уклоняюсь от апперкота, — я отказываюсь от предложенных объектов работ.
— Вон даже как! — удивляется Антушевич. — А вам не кажется, что у вас чересчур гипертрофированное и ничем не обоснованное самомнение? — проводит он запрещённый удар ниже пояса.
Но меня, если я завёлся, с ног не собьёшь.
— А вы, — отмахиваюсь, — хотите, чтобы я с чужого мнения обосновал работы, в которые не верю? Боюсь, что у меня ничего не получится, — ухожу в глухую защиту.
— Что значит — не получится? — заходит с фланга Дрыботий. — Есть распоряжение экспедиции, и вы должны его исполнять. Вы на работе на государственном предприятии, а не в частной лавочке, — метит прямо в челюсть.
Отражаю хук как могу:
— Конечно, я выполню ваше распоряжение, — держу защиту, — но оно будет некачественным, поскольку мне придётся указать, что проектные площади не являются выбором автора и дать им собственную критическую оценку, которая будет явно не в пользу обоснования работ. По-другому поступить не могу.
В тайм-ауте все молчат, оценивая слабые и сильные стороны противника. Я явно выигрываю по очкам. Первым опять суётся Антушевич:
— У вас что, есть альтернативный вариант? — спрашивает заинтересованно, как геолог геолога, у мужика явно над начальническими амбициями преобладает разумное начало, в отличие от быкоподобного Дрыботия с угнетённым правым полушарием.
— Конечно, — с готовностью сознаюсь и наношу свой разящий удар, если не нокаут, то нокдаун точно, — иначе бы я не возникал против, — и делюсь: — Считаю необходимым проектные работы сосредоточить на северо-востоке, на продолжении регионального глубинного рудоконтролирующего разлома, к которому приурочены известные месторождения района, а также новые рудопроявления Детальные-1 и 2 и Угловое.
— Мы такого не знаем, — упорствует Дрыботий, и я не спорю — с начальством не спорят, его, по возможности, игнорируют.
Опять молчим, забравшись в тупик. Этот раунд явно за мной. Моя напарница затаилась в углу, готовая в любой момент, как засадный полк на Куликовом поле, выскочить на подмогу. И снова в атаку бросается экспансивный Игнат, который Игнасий Осипович, который Иосифович. Но что это за атака? Он трусливо выпускает против меня секунданта. Такого ещё в практике бокса за всю его мировую историю не было.
— Что скажете, — никак не может опомниться от моего удара, — Степан Романович?
И Стёпа срывается с цепи и бросается в психическую атаку, колошматя воздух впустую.
— Есть, — бормочет на повышенных тонах, — инструкция и рекомендации по составлению проектной документации, которые никому не дано нарушать. — Это всё мимо: я никаких правил не знаю. — Есть, — тарахтит без остановки, — техническая дисциплина, — которую, оказывается, тоже нельзя нарушать. Дрыботий согласно кивает, а я отворачиваюсь, пропуская лёгкий удар, как будто впервые слышу. И вообще, распаляется Гниденко, ему ничего, как это ни странно, не известно о каких-то гипотетических разломах, не закреплённых никакими документами и картами, и в практике проектирования допускается использование только опубликованных материалов и прогнозных оценок, утверждённых Научно-техническими советами и совещаниями при главном геологе Управления, а не фантазии доморощенных оракулов — съездил мне по затылку, и я понял, что это он, белобрысый благодетель, по бюрократической дурости гонит нас на пустой север, а Дрыботий и Антушевич, положившись на него, сами не разобрались толком в наших проектных площадях. И отступать не хотят. Короче, третий раунд закончился без ощутимых ударов и, пожалуй, вничью, а весь бой — явно в мою пользу. Поражения никто не хочет признавать. Вот и Антушевич, взяв инициативу продутого боя на себя, в панике обращается к моей затаившейся верной союзнице:
