Эмилиян Станев - Тырновская царица
И что так быстро остудило его любовь — болезнь или трезвая рассудочность, которой чужды возвышенные чувства? Боязнь всю жизнь ухаживать за больной женой, которая не сумеет рожать детей и вести дом? У него защемило сердце, он презирал себя теперь за эту холодную расчетливость и походил на человека, который торгуется сам с собой и не знает, какую назначить цену…
Охота заняла его мысли, но ненадолго — пока не стало припекать солнце, и старый пес, не в силах больше рыскать по лесу, поплелся у его ног, высунув язык, облепленный бодяком и репейником. Доктор подстрелил трех молодых куропаток и одного зайца и поспешил укрыться в тени ореха неподалеку от разложенного Исмаилом костра. Отстегнув патронташ, он повесил свои трофеи на ветку и сел на солнышке, чтобы обсохнуть.
Как ни ругал он Марину, ему было жаль ее. И песня жнецов, доносившаяся с пожелтевших нив на холме напротив, и одинокие стога, трепетавшие в знойном мареве, и сизая цепь Балканских гор, сиявшая в невыразимом блаженстве, и панорама города, хранившего скорбные тайны минувших времен, — все каким-то странным образом говорило ему о ней. И такая навалилась тоска, будто его обобрали и бросили одного средь поля…
После обеда он попытался вздремнуть, но сна не было, и он лежал, заглядевшись на изумрудную крону грецкого ореха. Мысли устремились к дочерям тех семейств, где он бывал, к барышням, с которыми танцевал на вечеринках в городском клубе. Жениться бы на одной из здешних девиц и послать к черту все свои амбиции, или же на иностранке. Как ни крути, жениться — единственный выход из создавшегося положения… Впрочем, приближается война, бог весть сколько она продлится и чем окончится…
Он с трудом дождался трех часов — времени, когда прилично нанести визит, и час спустя его коляска уже катила по заросшей травою пустоши, которая вела от шоссе к загородной вилле Смиловых. Доктор увидел, что госпожа Смилова идет ему навстречу, потом заметил швейную машинку на вынесенном в сад столе, стоявшем в тени дома. При виде меланхоличной улыбки и озабоченного лица этой высокой худой женщины, всегда в черном, он снова подумал о том, что над этой семьей тяготеет какой-то злой рок, что их печаль вызвана не только болезнью дочери.
— Привез вам дичи. Как наша больная? — произнес он своим звучным баритоном, рассчитывая, что Элеонора услышит его.
— Она стала такой капризной, доктор… Сама измучилась и мучает нас… Как хорошо, что вы к нам заглянули…
— По-прежнему не хочет ехать?
— Поговорите с ней, поговорите, может, хоть вам удастся ее вразумить!
Он отказался войти в дом и присел к столу.
— Не следует долее откладывать отъезд. Думаю, излишне вас убеждать в этом, сударыня, — сказал он, каждую минуту ожидая услышать на лестнице шаги и украдкой поглядывая на окно Элеоноры. Присутствие матери смущало его. Снова станет приставать с вопросами, придется ее успокаивать различными советами и обещаниями, в которые он и сам не верит. Мог ли он сказать ей: «Ваша дочь не уезжает оттого, что влюблена в меня». Он знал, что Элеонора сейчас занята своим туалетом, и мысленно видел, как она стоит перед зеркалом, слушая его голос, радостно улыбается и замирает от счастья. Даже не скрывает своих чувств, потому что родители тоже видят в нем ее будущего супруга… Ведь он врач и будет лучше всех беречь ее слабое здоровье, а они со своей стороны отдадут ему все, что имеют… Тем не менее она уедет и не вернется, по крайней мере живой. В этом доме угнездилась смерть. В нем все одиноки и отчуждены от местной среды, так же как и он чужд всем в этом городе и, несмотря на профессию, живет обособленно, в постоянном конфликте с самим собой…
— Естественно, ей нужны развлечения, чтобы не предаваться мрачным мыслям. Но какие же развлечения здесь? В швейцарской санатории она скучать не станет…
Приходилось повторять одни и те же советы, одни и те же доводы, упирать на приближающуюся угрозу ' войны — не столько для матери, сколько для дочери, которой был слышен этот разговор — только бы она поскорее уехала, избавила его от обязательств и, главное, от связанных с нею искушений.
Улегшаяся у его ног собака выгрызала прилипшие к шерсти колючки. Его охотничий костюм пропитался запахами пота и трав, и поэтому аромат кофе, поданного служанкой в синих чашечках с золотым ободком, был особенно приятен. Отбрасываемая домом тень удлинялась, от нее веяло прохладой. Над лужайкой, куда Исмаил пустил пастись лошадей, с пронзительным криком пролетел зеленый дятел.
Госпожа Смилова говорила о долгом путешествии в поезде. Элеоноре следует по пути заехать в Вену. У ее отца там много добрых знакомых — известных торговцев фарфором, у которых он обычно гостит, когда приезжает за товаром и для заключения сделок. В одном из венских банков на ее имя положена довольно крупная сумма. Разумеется, поедет она не одна, а с отцом. Отчего она так упрямится?
Он прятал глаза. Понимал, что ему предстоит убедить дочь. Он мог пообещать ей все. Вернется здоровой — тем лучше, тогда он женится на ней. А если умрет — он свободен от всех обязательств. Таким образом он выпутается из этой нелепой истории с Элеонорой и той, другой, которая, возможно, уже забрала из дому свои пожитки… Он будет свободен, избавится от страха перед скандалом и, в зависимости от обстоятельств, устроит свою жизнь…
Наконец на лестнице послышались шаги, и он увидел Элеонору. Она кинулась к нему. В радостных звуках ее голоса он уловил тот же трепет, какой испытывал сам, и, как при каждой их встрече, постарался сдержаться, твердя себе, что он врач и не должен поддаваться своим влечениям.
— Вы были на охоте, каковы же трофеи? — спросила она и крепко сжала его руку.
— Я поехал просто так, рассеяться, — сказал он, оборачиваясь к ее матери. — У меня неприятности с прислугой. Пришлось рассчитать мою помощницу. Бе муж устраивает сцены, которые ставят меня в неловкое положение.
Элеонора залилась краской, и доктор заметил, что она пытается перехватить его взгляд.
— Как хорошо, что вы приехали. Нам с мамой скучно. Здесь такая глушь, так печально вокруг. И гости бывают редко.
— Доктор привез тебе куропаток. Поблагодари его, — сказала мать.
— Как я рада! Спасибо, большое спасибо… — воскликнула она. — Однако как выпачкалась ваша собака! Стала такая некрасивая. — А знаете, я видела у нас на винограднике большого зайца. Можете его поймать? Никогда не видела, как охотятся. Пустите за ним собаку… Мне любопытно посмотреть…
— Доктор устал. Нора. Дай ему отдохнуть.
— Если это позабавит вас, отчего же, — нерешительно пробормотал он, но уже в следующую секунду сообразил, что ему представится удобный случай уговорить ее уехать.
Он велел Исмаилу принести из коляски ружье, свистнул собаке, и вдвоем с Элеонорой они двинулись вдоль ограды.
— Ваше упрямство тревожит и ваших родителей и меня, — сказал он, пытаясь придать голосу озабоченность и сердечность. — Полагаю, что тому причиной я. Вы не уверены в моих чувствах. Неужели вы не понимаете, что моя сдержанность вызвана заботой о вашем здоровье? Малейшее волнение скверно отразится на течении болезни.
Он решил говорить открыто, заверил, что будет ждать ее и попросит руки, как только она возвратится в добром здравии; сказал, что ему тоже тяжело, поскольку он искренне любит ее, но чем дальше, тем неубедительней звучали его слова для него самого, оттого что он не верил в ее выздоровление. «Но она имеет право быть любимой и любить хоть раз за свою недолгую жизнь, прежде чем болезнь затуманит эти дивные глаза и высушит ее тело», — неотступно вертелось в мозгу.
Элеонора шла впереди, потупив головку, и он знал, что она внимательно его слушает и всему верит. В жарком воздухе стоял терпкий запах близкой акациевой рощицы, упоительно звенела мошкара. Где-то впереди, за медно — красной овсяницей, назойливо стрекотала цикада, за соседским плетнем вились усы тыквы с желтыми цветами, в винограднике свистел вспугнутый собакой дрозд. Доктор Старирадев слышал, как стучит в висках кровь, едва он останавливал взгляд на девичьей фигурке, очертания которой проглядывали сквозь тонкую ткань платья.
Элеонора обернулась и, удостоверившись в том, что из дому их не видно, взяла его под руку и прижалась к нему.
— Никакого зайца я не видела. Выдумала, чтобы мы остались одни… Как я рада… Милый, ты не любишь меня так, как мне хотелось бы. Я неразумна… Но ты, правда, прогнал ту женщину? — Как я терзалась… Поцелуй меня, скорее поцелуй!
Ее волосы касались его плеча, он видел нетронутую солнцем шею, вдыхал запах ее тела. В трепещущем от зноя июльском воздухе девушка показалась ему частью окружающего мира. Он закинул ружье за спину и поцеловал ее жадные, горячие губы. И вдруг услыхал:
— Я не хочу умереть девственницей^. Обручимся, и я умру твоей невестой… О, как мне будет покойно там…
