Збинек Кованда - Палец на спуске
Как будто сегодня ему был отмерен каждый шаг.
Как будто вообще все шаги ему уже были отмерены.
Такие мысли время от времени посещают каждого человека. Для молодого они могут послужить толчком, а для старого — горькой расплатой. Якуб никогда не уклонялся от таких мыслей, и как бы ни была горька его расплата, а он принадлежит к тем обычным людям, которые лучше помнят то, что им не удалось. Говорят, человек умирает, а дело его остается. Ну а что, если человек остается, а дело его рушится?
В такие моменты в голову может прийти все что угодно.
Что, если вытащить свою браконьерскую винтовку? Не помешало бы жаркое из испуганной косули. Что бы по этому поводу сказали пан заведующий почтой и Войтех Кабоурек? Что Якуб снова браконьерствует?
Когда же он стрелял последний раз?
В голове у Якуба словно под дуновением ветра чехардой понеслись годы, события двадцативосьмилетней давности. Тот вчерашний день, чистый и точный, как гравировка по стали, не пожелтел еще до сих пор.
В тот день он шел с товарищем по Пльзеню. Они спешили, их пути вскоре должны были разойтись. Шесть лет они не были дома.
Якуб и его товарищ подошли к перекрестку на городской окраине. Сверху от кладбища по Пражскому шоссе приближалась необычная процессия, и любопытные уже собирались на тротуарах. Шли примерно полторы сотни немецких военнопленных, в большинстве своем пожилые люди, среди которых несколько десятков женщин в военной форме. Это были расчеты зенитных батарей, расставленных на холмах вокруг Пльзеня. Процессию сопровождали американские солдаты с карабинами наперевес, выгодно выделяющиеся на серо-зеленом фоне гитлеровцев. Трудно сказать, что произошло в этот момент в голове товарища, шедшего рядом с Якубом. Может быть, всплыло какое-нибудь воспоминание из бухенвальдской жизни, которое мучило его, или побеспокоил осколок под кожей, а может, задела случайная схожесть лица или он ощутил неожиданный прилив чувства свободы и мщения. Якуб сделал несколько шагов по направлению к пленным и плюнул в лицо одному из пленных. В тот же миг ближайший американский солдат взмахнул своим карабином и сильным ударом свалил друга Якуба на землю. К счастью, главный удар пришелся в плечо. Приклад скользнул к уху, и из него потекла кровь. Когда процессия скрылась из виду, направляясь к мосту через реку, товарищ уже поднялся на ноги, растерянно улыбаясь и благодаря всех, кто помог ему встать.
Неизвестно почему, но у Якуба с того времени остался неприятный осадок на душе.
Во второй половине дня, после небольшой задержки при переходе из американской зоны в советскую, он пришел домой. Его радостно встретили. В старом сарае он при помощи долота и молотка вытащил свою браконьерскую винтовку. Дома не удивились его неожиданному желанию пройтись вверх по ручью.
Там, где между склонами кончается долинка, по которой уже сотни лет течет ручей (трудно поверить, чтобы эту долинку, расположенную прямо посреди неожиданно взметнувшегося холма, проделал только он), начинается равнина с просторными полями и лугами, которая, как калач-леденец, разделена ровно посередине рядком лип и шоссе. Первая из лип находится от Якуба в нескольких десятках шагов. Якуб оперся о камень, омывая который устремился в узкую ложбинку ручей, и хорошим прицельным выстрелом засадил пулю в потрескавшийся дорожный знак, висевший на могучем стволе липы. Долго стоял Якуб с закрытыми глазами, держа палец на спуске. Едва смолкло эхо выстрела, как раздался грохот и на дороге появился танк.
Он подъехал прямо к Якубу и остановился. Наверху откинулся круглый люк, появилась черная голова.
— Это ты стрелял?
— Да, я, батюшка! — Якуб заботливо хранил в памяти те несколько русских слов, которые он выучил в конце первой мировой войны.
Черная голова удобно легла на руки, сложенные на танковой башне, как будто это был плюшевый валик в театральной ложе, и внимательно посмотрела на Якуба.
— А зачем ты стрелял? Это запрещено!
Якуб поднял повыше свою винтовку и протянул руку по направлению к танку.
— Ты хочешь взять мою винтовку? Я — рабочий класс и без винтовки буду словно олень без рогов!
Черная голова несколько секунд оставалась без движения, потом человек рассмеялся. Рука сорвала замасленный кожаный шлем, и из башни вылез длинноногий парень. В течение нескольких минут продолжались соревнования по стрельбе. Мишенью служила пустая канистра, так как стрелять в липу парень не разрешил. Якуб выиграл соревнование с большим преимуществом и за победу получил полные карманы патронов. Закир Измайлов, так звали парня, был кавказцем. Через несколько месяцев, прощаясь с Якубом, на своей фотографии рядом с автографом он нарисовал вершину Эльбруса и парящего орла…
В тот солнечный ясный день Якуб выстрелил в последний раз. Было бы смешно отправляться сейчас браконьерствовать. Смешно! «При мысли об этом у меня даже желудок запрыгал», — пробурчал Якуб и начал торопливо обуваться.
По его движениям Лесан понял, что они пойдут за калитку, и начал бить своей короткой лапой по ботинкам Якуба. Вскоре они вышли со двора и отправились вверх по ручью.
Неожиданно Якуб подумал, что местность вокруг ручья совсем не меняется. Он ходит сюда пятьдесят лет и каждый раз набирает или новые почки, или цветы, или букет пожелтевших листьев. В природе все закономерно: одно время сменяется другим.
Однако Якубу вдруг показалось, что это постоянство, эта регулярно повторяющаяся одинаковость смеется над ним. День клонился к закату. Местность вокруг Якуба выглядела мертвой, как поверхность Луны. Мысли о том, что дело рушится, в то время как человек, создававший его, еще живет, его уже не волновали. Эти мысли — частица постоянного кругооборота, и от них никуда не уйдешь. Однако сейчас кругооборот остановился. Незаметно и сам по себе. Остановился, очевидно, в тот момент, когда Якуб забыл подвинуть свой мундштук по солнцу. Он остановился, и старые бабки начинают говорить, что близок конец света.
Поскольку человек вступает в жизнь, не имея обдуманного плана, и бежит в том направлении, откуда его притягивает магнит, называемый целью, он не может даже на закате дней своих подвести черту своей деятельности. Собственно, сделать это он может, но зачем? Зачем нужны такие подсчеты, которым он научился, когда увидел, что пришло время подведения итогов? Ведь до сих пор же он жил? А что, собственно, такое этот магнит? Может, это обычное стремление к жизни? А какая же тогда разница между человеком и скотиной?
Ах, Якуб! Ты не философ, ты никогда им не был. Месяц на небе не выкрасишь, а ручей течет только потому, что почва имеет наклон. Нет никакого смысла искать здесь истину!
В 1950 году, когда Якуб находился на длительной партийной учебе, он услышал, что человечество развивается по спирали и, только пройдя большой круг, попадает на то же место, только немножечко повыше. Якуб тогда разочаровался:
— Что же это за чертовщина такая? Почему вы тогда ничего не предпринимаете, если знаете об этом… если это правда?
Все сидящие в зале рассмеялись, а лектор серьезно спросил:
— А что предложили бы сделать вы, товарищ Пешек?
— Я?
Минуту стояла тишина, потом лектор произнес:
— Дело в том, товарищ Пешек, что это сказал Карл Маркс.
Якуб сел. Он не стал говорить, что он бы, например, взял эту спираль за концы и растянул бы ее, чтобы она стала прямой, как натянутая проволока, и тогда все пошло бы быстрее.
Нет, Якуб, ты не философ. Но не кажется ли тебе, что эта спираль вдруг оборвалась? Натягивал ты ее, натягивал, Якуб, и вдруг — бац! В руках у тебя уже нет ни спирали, ни проволоки. Руки твои стали свободными!
Может, кажется тебе бессмыслицей и то, что ты идешь сейчас за форелью, чтобы встретить Вацлава, а главное — его жену Милену?..
Ах, Якуб! И кто тебя научил брать на себя все грехи людские? Ты уже не в том возрасте, когда стоило тебе встать и пойти туда, где трудно, на место испытания, как грехи мира сразу начинали бледнеть.
Якуб оперся о камень, омываемый ручьем, устремляющимся в долину, о тот самый камень, который служил ему опорой при первом выстреле в свободной Чехословакии. Он оперся о камень и стоял, пытаясь понять, почему ему сегодня хуже, чем когда-либо в прошлом.
Вероятно, только некоторые журналисты да патетически настроенные учителя верят в заманчивую сказку о том, что есть люди, которые идут за свои убеждения на смерть без всяких колебаний. Только они нам упорно преподносят в качестве примера то, что не существует: человека, которому все ясно и который поэтому на своем пути всегда добивается успеха. Такой тип человека мог возникнуть только в их слабых душах, потому что к такому человеку можно быстро привыкнуть, с ним легко жить, с ним и сам чувствуешь, что становишься сильнее.
Как хорошо знает Якуб моменты слабости! Он испытал ее в первые дни в лагере, а потом были еще многие другие такие дни, которые большей частью приходили неожиданно, как куриный мор… В такую минуту, когда не найти соломинки, за которую бы можно было ухватиться, хотя нет воды, в которой человек может утонуть, когда нет ничего, кроме пустоты и страха за жизнь, люди молчали и собраний по этому поводу не проводили. Письма, полные воли и решительности, пишутся только для преодоления своей слабости. Такие моменты, как правило, утаиваются. Но они существуют. Их больше, чем это можно себе представить. И как раз они дают необъяснимую силу той решительности, которая появляется у человека, словно развернувшийся цветок над замерзшей землей. Потому что неуверенность и страх — это как волк, гриф и гиена: они все сжирают и уничтожают. Но потом все же может пробиться новая жизнь, если она еще есть. Если она еще есть!
