Збинек Кованда - Палец на спуске
Как хорошо знает Якуб моменты слабости! Он испытал ее в первые дни в лагере, а потом были еще многие другие такие дни, которые большей частью приходили неожиданно, как куриный мор… В такую минуту, когда не найти соломинки, за которую бы можно было ухватиться, хотя нет воды, в которой человек может утонуть, когда нет ничего, кроме пустоты и страха за жизнь, люди молчали и собраний по этому поводу не проводили. Письма, полные воли и решительности, пишутся только для преодоления своей слабости. Такие моменты, как правило, утаиваются. Но они существуют. Их больше, чем это можно себе представить. И как раз они дают необъяснимую силу той решительности, которая появляется у человека, словно развернувшийся цветок над замерзшей землей. Потому что неуверенность и страх — это как волк, гриф и гиена: они все сжирают и уничтожают. Но потом все же может пробиться новая жизнь, если она еще есть. Если она еще есть!
Да, минуты слабости и нерешительности хорошо известны Якубу!
Пятидесятые годы! Свирепствовала холодная война, и строгость смела улыбку с лица всей страны. Но был ли другой, лучший путь? Совершались, конечно, и ошибки. Партия вела себя, как мать, которая в страхе за своих детей слишком туго заматывает свивальник. Но укажите нам другой, лучший путь! Укажите нам его, но только такой, чтобы на другом конце его не было миллионов мертвых!
Тогда сомнения компенсировались действием. Партия выступает всегда в нужный момент, и нет никакой надобности уяснять, что мир — это спираль. Чем больше была мука от неуверенности, тем сильнее потом разгоралась жизнь.
Но сегодня?
Тогда везде была партия. А сегодня? Есть еще партия? Неужели Якубу суждено дожить до полного одиночества?
Говорят, что жизнь многолика и переменчива. Однако ничтожество и смерть так же многолики и переменчивы. Якуб, возможно ли такое, что ты впервые в жизни оказался один? Может, это оттого, что ты стал старым? Смерть как будто начинала посматривать на него.
Он прикатил два валуна и сбросил их в узкое русло потока так, чтобы они образовали преграду. Просветы между камнями он закрыл кусками дерна и стал ждать, пока озеро наполнится до краев, чтобы потом, когда вода снова сбежит, собрать из мелких луж форелей. Он снова оперся о камни, на этот раз сбоку, так как вода хлынула на открытое пространство и через минуту достигла бы его щиколоток.
А потом он неожиданно испугался, когда уловил слова, донесшиеся до него справа:
— А что, если они подохнут в то время, пока ты тут спишь?
Медленно (у одних людей реакция от испуга убыстряется, а у других замедляется) Якуб повернулся на голос. Рядом с Якубом улыбался Пепик Шпичка.
Пепик Шпичка был сыном Эмана, того самого, который когда-то давным-давно спросил Якуба: «А что ты думаешь насчет того, чтобы вступить в нашу организацию?» Взбалмошный и сумасшедший Пепик Шпичка был лет на шесть моложе Якуба. Однажды на собрании Якуб заявил ему прямо в лицо, что он не товарищ, а авантюрист, на что Пепик, рассмеявшись, ответил, что тем не менее остается другом Якуба.
— Что ты здесь делаешь? — спросил его Якуб.
— Твои куры сказали мне, что ты пошел вверх по ручью. — И он сделал «бабку», то есть выпятил подбородок вперед, а потом наверх и нижней губой коснулся кончика носа. Он умел это делать еще в школе, и учитель Кабоурек говорил, что у него или выбита из сустава челюсть, или же эта особенность дана ему самим богом.
— А почему ты пошел за мной?
— Захотелось, приятель, вот и пошел!
Если бы Пепик знал, что вся эта болтовня не только не забавляет Якуба, но и утомляет его! А чего еще от него можно ожидать? Еще не прошло и десяти лет с того дня, когда Якуб, вернувшись с собрания, не смог попасть домой, так как кто-то сменил ему замок. Пока Якуб раздумывал, над забором возникла голова Пепика и до него долетел голос:
— Ты член районного комитета партии. Пока не достанешь обещанный комбайн, домой не попадешь. В сарайчик я тебе принес охапку сена. Ну, спокойной ночи!
В тот раз Якуб был готов убить Пепика. Но тот предусмотрительно не пришел домой ночевать. Шпичкова дала Якубу ключи от его собственного дома, и Якуб в течение месяца выбил комбайн.
— Так зачем ты сюда пришел? Хочешь подлить масла в огонь?
— А чего же еще, старик. Кто-нибудь уже подлил?
— Если ты намерен убеждать меня, что я сделал глупость, то лучше исчезни!
Пепик Шпичка уже на третий срок был избран председателем партийной организации.
После января он сначала увлекся, полагая, что все, что делало руководство, было правильным. Однако уже в апреле он приумолк и в течение двух месяцев не провел ни одного заседания комитета. И только в июле он начал мыслить немного иначе.
— Ворчи, сколько хочешь! Но я тебе только скажу, что обошел половину членов комитета. Завтра мы собираемся. Из-за тебя! С одной стороны, получишь положенную трепку за то, что сделал это без нас. Хотя ты со мной и договаривался, но все равно надо было подождать решения комитета. Но с другой — мы собираемся для того, чтобы сказать тебе, что мы с тобой согласны. Во всяком случае, мы пятеро. Ну а теперь можешь себе глазеть в свою лужу хоть до завтра.
Он помахал рукой около козырька кепки и ушел.
— Грубиян! Получишь, видите ли, трепку!
И цветы вокруг Якуба стали словно позванивать, а вода, которая тихо, без бульканья собиралась в запруде, начала отсчитывать время.
Через несколько минут Якуб пособирал своих форелей, среди которых были и те три, которых он сам посадил сюда в позапрошлом году.
Уже десять минут Ярослав сидел между холодильником и столом, молча глядя на газовую плиту. Мария, опершись о шкафчик для сушки посуды, казалось, наблюдала за Ярославом. Но ее взгляд, обращенный на безразличное, застывшее лицо мужа, проникал куда-то дальше, гораздо дальше этого знакомого лица. В той дали в теплых тонах рисовалось нечто такое, что в последние годы было почти забыто. Это был склон холма напротив окон родного домика, это были простые и в то же время такие милые лица соседей, а может, это была связка лука, висящая на балке у двери. Марии вдруг стали бесконечно дороги эти полузабывшиеся образы. Они помогали ей обрести уверенность.
Ярослав поднял взгляд от плиты на Марию, пробежал по ее бедрам и плечам и остановился на глазах. Ему казалось, что она думает о том же. Но слова были еще далеко. Они приближались и уже были готовы сорваться с языка, но прежде, чем они прозвучали, в прихожей снова зазвонил телефон, да так громко, что они даже испугались.
Мария подошла к телефону первой. Ярослав шел за ней. Алоис только приоткрыл дверь комнаты, махнул, словно оправдываясь, рукой и снова исчез.
Мария спокойно стояла у аппарата и в необычной для себя манере только тихо поддакивала и кивала головой. На ее губах играла усмешка. Затем она без единого слова положила трубку и рассмеялась. Ярослав слышал такой смех всего лишь несколько раз за все те почти двадцать лет, что они живут вместе.
Затем они опять так же расположились на кухне, как и перед телефонным звонком: Ярослав между столом и холодильником, а Мария — около сушильного шкафа.
— У меня тоже есть свои заботливые друзья… — Только теперь это была совсем другая улыбка. — Звонил заместитель директора школы…
О чем он говорил, нетрудно было догадаться. Ярослав вдруг с мучительной болью подумал о том, что надо оградить Марию от оскорблений.
Как договорить все те начатые предложения и недосказанные слова? Чувство стыда закрывало им обоим рот.
Вацлав хотел ехать сразу после того, как послал телеграмму. У него было такое чувство, словно он должен отца от кого-то защищать, охранять. Потом, однако, он просидел дома целый час в кресле перед погасшим экраном телевизора (Милена еще не вернулась из города от врача). Он был как тот глупый черт из сказки, которого хитрый портной липкой лентой приклеил к стулу. Слыша голос отца, Вацлав сразу пришел к выводу, что надо что-то сделать. Когда отец кончил говорить, он решил, что поедет к нему в Бржезаны. Вацлав не безрассудный человек, но за двадцать лет службы в армии он понял, что в жизни бывают случаи, когда действие, пусть даже несовершенное, лучше, чем пустое и долгое раздумье.
Дома Вацлав смекнул, что при выступлении отца должен был присутствовать и Ярослав. И как это ему раньше не пришло в голову? Желание немедленно навестить отца сразу же пропало. Представление о том, что разъяренные группы людей будут осаждать отца и возникнет необходимость защищать его собственной грудью, было, конечно, наивным и смешным. Он размышлял о том, кому и какую пользу принесло выступление отца. Чему оно способствовало? Одновременно Вацлав спрашивал себя, что делать дальше. Поставить перед домом отца вооруженную охрану? Написать на избе: «Прикасаться запрещено»?
Ведь все это уходит куда-то в совершенно другую сторону, вот что самое ужасное. А Ярослав должен был присутствовать при этом!
