Збинек Кованда - Палец на спуске
Мария ощущала странную тяжесть; ей казалось, что эта тяжесть от одиночества, которое она так часто испытывает в последнее время. Она выглядела какой-то одинокой в веселой и оптимистически настроенной компании коллег-учителей, среди которых были такие, которые решили, что у них уже выросли крылья. Другие предпочитали молча улыбаться. Но единства среди учителей не было.
Не обращался ли Якуб именно к ним?..
Звякнули ключи, дверь отворилась. Мария пошла встречать Ярослава. Она была удивлена, когда увидела рядом с мужем и его отца Алоиса. Тот сразу же озарился улыбкой:
— Марушка, дитя мое золотое!..
Ярослав только дольше обычного задержал взгляд на Марии; потом оба кивнули головой.
В ту же самую минуту двумя этажами ниже Гавличек решал важный для себя вопрос: зайти ему к Машину или не надо? Уже больше часа он не мог прийти к определенному решению. Подобное с ним случалось часто, особенно тогда, когда он пристально рассматривал собеседника. Товарищ Гавличек был управдомом. Первое время такой изучающий взгляд на самом деле оказывал действие на людей. Потом соседи узнали, что его взгляд является скорее визиткой, нежели проявлением чувств. Товарищ Гавличек некогда был вхож в высшее общество. Офицер по призванию, он до периода протектората дотянул только до капитана. Уйдя на пенсию, он любил, когда его называли паном капитаном. Этот человек был трижды женат и три раза овдовел. В жены он всегда брал еврейку с каким-нибудь доходным делом и домом, расположенным недалеко от центра. Завистливые коллеги распускали о нем ехидные слухи, что прежде, чем жениться, его офицерское величество всегда узнавало, достаточно ли богата его будущая жена.
Однако в общем пан Гавличек был настоящий чешский добряк и патриот. Когда у него уже не стало возможности содержать роскошную квартиру на втором этаже отделанного мрамором дома, он обменял ее на квартиру в панельном доме и за свою самоотверженность и доброту, а также за свою рассудительность получил место управдома еще до увольнения в запас. С некоторых пор, отсидев полгода за какие-то выкрики в трактире, он не говорит больше ничего такого, что кто-нибудь мог бы истолковать по-своему. Иногда даже казалось, что он радуется, если, обращаясь к нему, кто-либо называет его товарищем.
Несколько минут назад пан Гавличек внимательно выслушал всю радиопередачу — и редакторское вступление, и исповедь Якуба Пешека, — зная, что Якуб — отец пани учительницы Машиновой. А так как в последнее время управдом слышал несколько комментариев и рассуждений редактора Машина, и это были совершенно иные речи, нежели та, которую он услышал несколько минут назад из уст близкого родственника редактора Машина, Гавличека теперь распирало желание бросить все и навестить соседа. Чтобы, так сказать, все стало на свои места.
Мучился он, конечно, просто из врожденной деликатности и, галантности. С самой первой минуты он знал, что зайдет к Машиным. Он не стал ломать голову, придумывая повод для своего визита. Квартиросъемщики уже давно привыкли к визитам управдома, так как шустрость вчерашнего владельца трех домов в сочетании с заботливостью сегодняшнего управдома просто неодолима.
— Не помешаю? Могу ли я к вам на минутку?
Всякий раз, когда произносились эти слова, тело товарища управдома само по себе принимало определенную форму. Руки наполовину опущены к бедрам, на полпальца спрятаны за старческими бедрами, позвоночник изогнут, словно при больной пояснице, голова покачивается, как у кивающих псов, что ставятся в кабине автомобиля перед задним стеклом.
— Проходите и садитесь, пан Гавличек!..
Продолжительный и изучающий взгляд управдома остановился на Алоисе.
— Познакомьтесь, пожалуйста. Отец! — Ярослав указал на Алоиса. — А это пан Гавличек, наш управдом.
Час назад пан Гавличек слышал по радио выступление Якуба Пешека — отца пани учительницы Машиновой. Когда-то, в старые времена, каждый порядочный женатый человек имел двух отцов, а не отца и тестя. Здороваясь за руку с Алоисом, управдом был убежден, что перед ним Якуб Пешек.
Испытующий взгляд на этот раз был необычно долгим. Потом «кивающий пес» сказал:
— Я зашел просто так, немного поговорить. Несколько минут назад я слушал радио.
— По этому поводу не мешало бы и выпить, верно? — спросил Алоис, кивнув на стол, где уже стояли три рюмки и почти полная бутылка виски из запасов Ярослава.
Пан Гавличек не мог поверить своим глазам. Неужели этот человек, который сейчас выпил и аппетитно причмокнул, тот самый революционер, который час назад говорил, словно священник? А теперь?! Он берет бутылку, снова наливает и произносит: «А теперь и вторую, чтобы мы не хромали». Очевидно, этот сумасшедший думает, что час назад он гениально выступил по радио, и теперь по этому поводу хочет заложить за воротник.
Мария принесла тарелку с палочками к пиву и вину, а Алоис сказал:
— Как говорят, бог любит троицу! — И опять разлил виски по рюмкам.
Пан Гавличек перевернул в себя содержимое третьей рюмки тем особым способом, в котором уже только один отведенный и торчащий к потолку согнутый мизинец говорил о бывшем офицерском этикете и элегантности, и потом проговорил вкрадчиво:
— Могу ли я вас, пан Пешек, спросить кое о чем? Только что вы говорили о них, но мне не совсем понятно…
Ярослав удивленно взглянул на управдома и не мог не улыбнуться. Алоис вытаращил глаза и расхохотался. Уже давно он так не смеялся. Да разве не засмеешься от такого?!
— Это не Якуб Пешек, пан Гавличек! Это мой отец, Алоис Машин.
В это время зазвонил телефон. Ярослав встал и вышел в прихожую. Он поднял трубку и почувствовал, что за его спиной остановилась взволнованная Мария.
В комнате между тем происходило великое братание. О существовании Алоиса Машина и о главных этапах его жизненного пути управдом Гавличек знает уже много лет. Дело в том, что в многоквартирных домах происходят интересные вещи: очень часто при вселении там сходятся люди, которые никогда в жизни раньше не встречались, и через несколько недель оказывается, что мир очень тесен. Хороший знакомый жильца с первого этажа оказывается хорошим знакомым, например, пана Клоучека с пятого этажа, и сеть сведений о жизни какого-либо лица расширяется.
Время, когда людям становилось стыдно смотреть друг другу в глава из-за того, что кто-то из них на какое-то время становился страдальцем, уже прошло. Теперь, наоборот, казалось, что тот, кто провел в тюрьмах хотя бы небольшое время, становился почти героем. Поэтому достаточно было нескольких слов, чтобы оба старика поняли друг друга и крепко обнялись…
Ярослав держал телефонную трубку и почти все время молчал, кивая головой, как будто слушал сообщение прогноза погоды. Он повернулся так, чтобы и Мария могла по возможности что-нибудь услышать.
То, что услышала она, было отвратительно. И произнесено это было каким-то странным тоном. Временами тон был дружелюбным и веселым, но потом сразу же без какого-либо перехода он срывался в злобные выкрики.
Ярослав без слов положил трубку.
— Аноним? — спросила Мария.
Ярослав вздохнул. Те времена, когда ругательств позволяли себе только анонимы, уже, очевидно, прошли.
— Координационной комитет. Выдергивали друг у друга трубку, — сказал Ярослав. — Каждый хотел поговорить.
— А чего они, собственно, хотят?
— Я должен им дать понять, что с тем, что говорил Якуб, не имею ничего общего.
— А что будет, если ты этого не сделаешь?
Марии было понятно, что ничего подобного Ярослав сделать не может, но вид мужа говорил о том, что ему сейчас тяжело. Ведь еще не прошло и двух часов после того, как он хотел примирить обе стороны, найти и на той, и на другой недостатки и выделить то общее, что объединяет эти две точки зрения. Он, собственно, не делал ничего такого, что бы могло заслужить такие грубые окрики из координационного комитета. Может быть, это из-за речи в зимнем саду? Интересно, как бы вела себя Мария, если бы была там?
Он пожал плечами:
— Не знаю, что они предпримут, если я этого не сделаю. Я просто не в состоянии представить себе такое.
Из комнаты до них долетел громкий смех. Они переглянулись и пошли к гостям…
Как только Ярослав с Марией вошли, Алоис встал с рюмкой в руке (те несколько минут, пока супруги отсутствовали, он не терял времени даром: бутылка была уже почти пуста), поднял вторую руку и торжественно начал:
— Все, что я теперь скажу, будет моими и только-моими измышлениями. Дело в том, что пан Гавличек не хочет быть… нескромным, правильно я говорю, пан Гавличек? — Он заговорщически засмеялся. — Пан Гавличек совершенно определенно сказал, что это позор. Я имею в виду выступление Якуба. И я, Алоис Машин, спрашиваю: что сделает Ярослав Машин, чтобы не было этого позора? Я, Алоис Машин, говорю, что мой сын Ярослав Машин знает очень хорошо, как надо поступить, чтобы избежать позора, потому что он уже научен жизнью. Как говорится, что пожнешь смолоду… — Он опять довольно рассмеялся, не докончив предложения.
