Иван Шевцов - Любовь и ненависть

Так он торопливо и со свойственным ему жаром разматывал клубок воспоминаний, затем махнул резко рукой, сказал:

— Хватит об Инофатьевых, это уже все в прошлом. Лучше расскажи, как ты живешь, успехи как?

Нет, он ничуть не изменился, мой давний друг. В его глазах отражались душевная обида и радость, как-то по-своему уживавшиеся рядом.

Но мне все-таки хотелось услышать об Ире. И я спросил его. Он ответил без подробностей, не желал вдаваться в детали, а быть может, действительно о них не знал.

— Ира — женщина умная, видная, но тряпка. И за это я ее не люблю. Бросила бы его ко всем чертям. Не понимаю их. Играют какую-то комедию: расходятся, сходятся, снова расходятся… Она сейчас, кажется, уехала в Ленинград, и якобы насовсем. Не знаю, хватит ли у нее характера.

Должно быть, разговор о дочери Пряхина напомнил ему о нашем адмирале, и Валерка оживленно спросил:

— Кстати, как чувствует себя наш старик? В Североморске я случайно слышал, что его как будто переводят куда-то на юг.

Признаться, меня это сообщение огорчило.

Вскоре слух о переводе Пряхина подтвердился. Как-то я сидел в своем кабинете в штабе дивизиона. Дмитрий Федорович появился на пирсе внезапно, без предупреждения: он ехал от артиллеристов береговой обороны и, не зайдя в мой штаб — маленький, барачного типа домишко, у самого причала, — сразу прошел на флагманский корабль, которым теперь командовал Валерий Панков. Когда мне доложили, что адмирал прошел на корабль и ждет в моей каюте, я ужаснулся: на столе по-прежнему стояла фотография Иры.

Я бегом бросился вслед за командиром базы, но было поздно: он уже зашел в мою каюту и, по обыкновению своему, попросил крепкого чая. Тут у меня мелькнула слабая надежда отвлечь его от фотографии.

— Пожалуйте в кают-компанию, товарищ адмирал, там поуютней, — заикаясь, второпях предложил я. Он сначала недоуменно, затем пристально посмотрел в мое растерянное, смущенное лицо и, очевидно догадавшись, тихо сказал:

— Не нужно, пусть сюда подадут.

Адмирал грузно сидел на диване напротив стола и с веселым оживлением смотрел на карточку дочери. Мне стало неловко. Адмирал повернулся в мою сторону, но, глядя мимо меня — я благодарен ему за это, — спокойно сообщил:

— А я, Андрей Платонович, уезжаю. На юг переводят, погреть старческие кости. — И улыбнулся своей доброй улыбкой. Потом, подняв на меня взгляд и не обнаружив на моем лице удивления, спросил: — Вы что, уже слышали?

Я молча кивнул.

— А со мной не хотите на Черное море? Север вам не надоел еще? — любезно предложил он.

Я ответил как можно корректней:

— Мне бы очень хотелось послужить еще здесь года два-три. А потом, если представится возможность, я с превеликой радостью… к вам.

Он понимающе одобрительно покачал головой, сообщил, стараясь быть беспристрастным:

— Сюда приезжает командиром базы контр-адмирал Инофатьев Степан Кузьмич. Да вы, кажется, с ним встречались?

Может, он сказал это просто так, но мне послышалось в его словах вежливое предупреждение.

Пересев к столу в кресло, он взял в руки фотографию дочери и машинально прочитал надпись на обороте. Оправдываясь, сказал:

— Простите, нечаянно прочитал, — и немного погодя в задумчивости и с участием молвил: — Тебе счастья желала, а своего найти не смогла. Так-то оно бывает в жизни.

— Желать легче, это всякому доступно, — произнес я в раздумье.

Адмирал глянул на часы и сразу же переменил топ на строго официальный.

Подойдя к висевшей на стене карте, сказал, четко выделяя каждое слово, точно взвешивая его:

— Полчаса назад здесь обнаружена подводная лодка. Приказываю вам с одним кораблем выйти в море, произвести попек и атаковать "противника".

Я повторил приказ и тотчас же отдал необходимые распоряжения. Решил идти на флагманском корабле, которым командовал Валерий Панков. Дул порывистый норд-ост, море сильно штормило. Это усложняло задачу. В такую погоду мы обычно избегали выходить в морс. Правда, не так давно у нас с Пряхиным состоялся разговор на эту тему. Речь шла о максимальном приближении учебы к настоящей боевой обстановке.

— Подводные лодки врага будут действовать в любую погоду. А у нас почему-то как только в море крутая волна, так выход не разрешают, — сказал я тогда командиру базы.

Он ответил не очень твердо:

— Ты забываешь, что у тебя не крейсеры, а всего-навсего маленькие кораблики.

Разговор этим и кончился. Но я думаю, что результатом его и был наш сегодняшний выход.

Отошли мы довольно быстро и сразу зарылись в крутые волны, которые гнал нам навстречу холодный ветер, разгулявшийся в ледяных просторах Центральной Арктики. Давящие со всех сторон глыбы дымчатых и водянисто-синих туч сузили горизонт, и не поймешь — дождь идет или это крупные брызги морской воды долетают до мостика, где кроме меня, Панкова и нескольких матросов находился адмирал. Он сидел на своем излюбленном месте, облокотившись на поручни, изредка подносил к глазам бинокль и, когда брызги ударяли по стеклам и по лицу, протяжно выговаривал:

— Хо-ро-шо!

Чем дальше мы отходили от берега, тем чаще залетали на мостик соленые брызги. Я наблюдал за Валериком: он был спокоен, сдержан, энергичен.

Акустики доложили:

— Получен контакт.

Все мы хорошо знали, что в этом месте постоянно получается ложный контакт. Говорят, здесь на дне лежит затопленная еще в годы интервенции то ли баржа, то ли какой-то пароходишко.

— Надо бы обследовать, водолазов послать, — проговорил адмирал и, очевидно, вспомнил, что произносит он эту фразу всякий раз, когда мы проходим мимо этого места. Недовольно добавил: — Занятия без учебной лодки — только напрасная трата времени, лишний расход горючего.

— Панков говорит, что у них на Черном море была постоянно учебная подлодка, — заметил я.

— Обещают и нам. И самолет обещают, — доверительно сообщил адмирал, устремив взгляд в море.

Мне захотелось пройтись по боевым постам. Сосредоточенный сидел акустик Юрий Струнов. Сквозь толщу воды он прослушивал море, как прослушивает врач организм больного. Работал попеременно — на двух режимах: то прислушивался к глубинным шумам — это называется режим шумопеленгования, то посылал в толщу воды импульсы ультракоротких звуковых волн — это называется режим гидролокации.

Другое дело радиолокация. Богдан Козачина сидел, склонившись над маленьким экраном, по фосфорическому полю которого неустанно бродила стрелка, прощупывающая все пространство вокруг. От взгляда не мог уйти ни один значительный предмет, находящийся на земле, на воде и в воздухе. Только вода, такая прозрачная и чистая, не позволяла радиолокационным импульсам проникнуть в ее глыбы и заглянуть туда, посмотреть, что есть там.

Настроение у всех было приподнятое, несмотря на жестокую качку.

На верхней палубе, обильно окатываемой водой, бешеный ветер раздувал полы моей прорезиненной безрукавной плащ-накидки. Было похоже, что он старается сорвать ее и унести бог весть куда. Только я начал подходить к трапу, чтобы подняться на мостик, как глыба воды, с маху взлетевшая на палубу, ударила меня сзади с такой силой, что я не удержался на ногах, палуба в одно мгновение провалилась подо мной, и я очутился за бортом.

Я не слышал криков и команд на корабле: море ревело, заглушая все на свете. Первое, что я сделал, — это совершенно машинально освободился от плащ-накидки, которая мешала мне. В этот момент я еще не представлял всей серьезности своего положения. Корабль был рядом, рукой достать. Но уже в следующую секунду неистовая сила расшвыряла нас в разные стороны. Корабль то исчезал, скрываемый от меня волной, то снова появлялся. На мостике и на палубе суетились матросы.

Ледяной панцирь сжимал все мое тело, в голову пришла страшная мысль: только бы не судорога. Тогда пропал. Парализованный, беспомощный, в полном сознании, но лишенный возможности пошевелить руками или ногами, человек идет ко дну.

Только бы не судорога. "Я не хочу идти ко дну, я хочу жить, жить и жить, мне еще многое нужно сделать. Я ничего в жизни не успел".

Я поплыл к кораблю. Волна подхватывала меня, поднимала высоко на гребень, угрожая с размаху ударить о стальной борт корабля или выбросить на палубу. И даже такой исход меня больше устраивал, чем судорога, которая — я это отлично понимал — вот-вот схватит меня, потому что человек не может долго находиться в ледяной воде.

С корабля бросили спасательный круг. Он упал в воду невдалеке от меня, но тотчас же был отброшен в сторону. Я стал охотиться за пробковым кругом, который то исчезал, то опять появлялся. Наконец доплыл до него, уцепился обеими руками. Руки окоченели, пальцы стали непослушными. С трудом мне удалось надеть на себя круг.

Меня начали подтягивать к кораблю. Вот и борт. Конец натянут как струна.