Гюнтер Грасс - Собачьи годы
Скептики могут качать головами сколько угодно; но, как бы там ни было и какие бы мотивы ни повлияли на решение выпускать чудо-очки, успех этой сенсации сезона неоспорим и существенно повлиял на изменения социальной структуры западногерманского общества, независимо от того, были ли эти структурно-потребительские изменения намеренными, как уверяет Шельский[409], или нет.
Юношество начинает прозревать. Даже если большая половина сбытых очков уже вскоре после их приобретения уничтожаются родителями, ибо те ничего хорошего от новой детской забавы не ждут, — все равно остается примерно семьсот тысяч очкариков, которым дана возможность с чувством, с толком, с расстановкой разглядывать своих родителей в истинном свете. Особенно хороши для этого занятия минуты после ужина, семейные выезды за город, но и просто созерцание из окна — задумчиво, сверху вниз, в сад, где предок ходит кругами за газонокосилкой. Инциденты, так или иначе связанные с очками, регистрируются по всей территории Федеративной Республики; однако особая, пугающая их насыщенность отмечена только в федеральных землях Северная Рейн-Вестфалия, Гессен и Нижняя Саксония, тогда как на юго-востоке и в федеральной земле Бавария очки поступают в торговлю более равномерно. И лишь в федеральной земле Шлезвиг-Гольштиния, за исключением Киля и Любека, есть целые районы, где никаких происшествий с очками не зафиксировано, поскольку там в округах Ойтин, Рендсбург и Ноймюнстер местные власти не побоялись сходу, целыми коробками конфисковать очки у торговцев. А уж соответствующее «неукоснительное распоряжение» оформили задним числом. И хотя фирме «Брауксель и К°» удается взыскать возмещение ущерба, однако лишь в городах Киле и Любеке, да еще в окрестностях Итцехоэ очки благополучно находят покупателей, давая тем возможность увидеть образ, родительский образ, в истинном свете.
Так что же, если конкретно, видится сквозь эти чудо-очки? Проведенные опросы принесли не слишком интересные результаты. Представители юношества, родительский облик в чьих глазах благодаря очкам сильно преобразился, в большинстве своем просто отказываются говорить. Впрочем, все они признают, что чудо-очки раскрыли им глаза. Вообще же опросы на спортплощадках или у дверей кинотеатров проходят примерно так:
— Ну так скажите нам, молодой человек, как подействовало на вас ношение очков нашей фирмы?
— Да что тут говорить? В общем, после того, как я эти очки пару раз надел, я теперь все, что касается моих предков, очень ясно вижу.
— Нас интересуют конкретные детали. Говорите, пожалуйста, без стеснения и открыто все как есть. Мы представляем фирму «Брауксель и К°». В интересах наших клиентов и в целях дальнейшего усовершенствования очков…
— Нечего в них усовершенствовать. Очки в полном ажуре. Я же уже сказал. Пару раз глянул — и все ясно вижу. Так ясно, что дальше некуда.
И хотя все опрашиваемые от точных ответов уклоняются, одно не подлежит сомнению: невооруженный юношеский взгляд видит отца совсем иначе, нежели тот же взгляд, но в оптическом прицеле чудо-очков. Далее удалось установить: чудо-очки показывают пытливому юношеству прошлое родителей в череде сменяющихся картин, нередко — при надлежащем старании и навыке — в хронологической последовательности. С особой четкостью и наглядностью демонстрируются те эпизоды, которые по тем или иным причинам от подрастающего поколения утаивались. Но и в этом отношении опросы, проводимые как фирмой «Брауксель и К°», так и органами образования, почти никаких результатов не принесли. Тем не менее — и поразительным образом — есть основания считать, что с помощью чудо-очков открывается отнюдь не так уж много эротических тайн (тут обычно дело не идет дальше самых заурядных интрижек на стороне), но зато в двойном контуре чудо-очков «знай папу» воспроизводятся все насильственные действия, совершенные, допущенные, причиненные одиннадцать — тринадцать лет назад. Убийства, нередко сотнями. Пособничество к. Спокойный перекур и созерцание, покуда. Испытанные, награжденные, овеянные почестями и славой убийцы. Лейтмотивы красной нитью и кровью. С убийцами за одним столом, в одной лодке, в одной постели и в казино. Тосты и походные предписания. Записи в личных делах. И обязательно дохнуть на печать. Иногда это просто подписи и корзины для бумаг. Много путей ведут к. Слова и молчание могут. И каждый отец хотя бы одно скрывает. Многое почти что и не совершалось, так и осталось бы шито-крыто-позабыто, если бы на одиннадцатом послевоенном году не появились на рынке чудо-очки и не выставили бы всех злодеев на всеобщее обозрение.
Нет-нет, никаких частностей. Разве что тот или иной юноша соглашался на статистическую обработку ново-приобретенных познаний; но получаемый в результате материал держится от сыновей и дочерей в строжайшем секрете — точно так же, как хранившие скромное молчание отцы и матери запрятывали его куда подальше, на дно самых глубоких своих сновидений. Немаловажным затрудняющим фактором является порой и стыд. Внешнее сходство с отцом нередко порождает боязнь сходства не только внешнего. Кроме того, многие гимназисты и студенты не хотят подвергать риску свое образование, зачастую оплачиваемое родителями ценой немалых жертв, и поэтому предпочитают не требовать от родителей никаких объяснений. Не исключено, что кто-то — разумеется, не сама фирма «Брауксель и К°», — но тот, кто изобрел чудо-очки, сумев извлечь из слюдяных гнейсов слюдяные искорки и запустить их в оптические стекла, этот некто, очевидно, предвидел последствия своего изобретения и даже, возможно, возлагал на них определенные надежды. Однако опасаться восстания детей против родителей все же не стоит. Чувство семьи, инстинкт самосохранения, трезвый расчет, а также слепая любовь к своим как бы выставленным на поругание родителям — все это воспрепятствует новой революции, которая в противном случае подарила бы истории нашего столетия не один сенсационный газетный заголовок: «Новый вариант детских крестовых походов!» — «Организованные группы подростков заняли кельнский аэропорт Ваан!» — «Законы о чрезвычайном положении вступают в силу!» — «В ходе кровавых столкновений в Бонне и Бад-Годесберге силы полиции и подразделения бундесвера лишь к утру смогли…» — «Радио земли Гессен, за исключением нескольких примыкающих строений, находится…» — «К настоящему времени установлено сорок семь тысяч подростков, в том числе и восьмилетних детей…» — «Волна самоубийств бушует среди блокированных в районе Лауэнбурга на Эльбе…» — «Франция выполнит договор о выдаче преступников…» — «Малолетние зачинщики кровавого мятежа уже признались в том…» — «После завершения запланированных акций по очистке территории завтра с обращением к народу по всем программам…» — «Продолжается розыск коммунистических агентов — организаторов и руководителей восстания.» — «После первоначальных болезненных колебаний курса биржа…» — «В Цюрихе и Лондоне также зафиксирован спрос на немецкие акции и ценные бумаги…» — «Шестое декабря объявляется днем немецкого национального траура.»
Ничего похожего. Правда, увеличилась детская заболеваемость. Немалое число девочек и мальчиков не могут выносить вида родительских пальчиков. Они бегут из дома: заграница, иностранный легион, все как обычно. Некоторые возвращаются. В Гамбурге за короткое время зафиксировано четыре, в Ганновере два, в Касселе шесть самоубийств, что вынуждает фирму «Брауксель и К°» незадолго до праздника Святой Пасхи приостановить производство так называемых чудо-очков.
Прошлое, высветившись в течение нескольких месяцев, снова и, как можно надеяться, теперь уже навсегда, погружается во тьму. И единственно только Матерн, о котором здесь, в матерниадах, идет речь, несмотря на противодействие обстоятельств, приходит к вразумлению; ибо едва он успевает на дюссельдорфском рождественском рынке купить своей дочурке Валли эти модные чудо-очки, дитя тут же нацепляет их на нос: только что Валли еще смеялась и радостно грызла пряник, но стоило ей глянуть на Матерна через очки — и она тут же роняет пряник, бросает перевязанные золотой тесемкой пакеты с подарками, орет благим матом и кидается наутек.
Матерн с псом — за ней. Но оба они — ибо через очки Валли в жутком и истинном свете видит и пса — только еще больше пугают девочку, когда настигают ее уже почти у самых Ратингских ворот. Прохожие, сочувствуя захлебывающемуся криком ребенку, требуют от Матерна подтвердить свое отцовство. Возникают осложнения! Уже высказаны кое-какие гипотезы типа: «Ясное дело, чего он от ребенка хочет! Да вы только поглядите на него. У него на роже все написано. Ах ты поганец!» Тут, наконец, сквозь собравшуюся толпу пробивается полицейский. Требует предъявить документы. Выслушиваются свидетели — кто что видел, кто чего не видел. Валли по-прежнему в очках и все еще продолжает орать. Патрульная машина доставляет Матерна, пса Плутона и до смерти перепуганную девочку к дому Завацких. Но и в привычной обстановке родительской квартиры, в окружении своих многочисленных и дорогих игрушек, Валли по-прежнему не по себе, потому что взгляд ее все еще скован очками: и не только Матерна и его пса, но и Йохена и Ингу Завацких ребенок видит в новом, ясном и жутком свете. Ее крик заполоняет детскую, заставляя пса Плутона залезть под стол, а взрослых цепенеть от ужаса. Но это не просто крик, это еще и слова, пусть искаженные всхлипами, но вполне осмысленные. Валли что-то лепечет про снег и про кровь, много снега и кровь на снегу, и зубы, тоже в крови, и этот милый толстый дяденька, которого папа и дядя Вальтер, а с ними еще другие дяди, жуткие такие все, бьют и бьют кулаками, особенно дядя Вальтер, бьют и бьют милого толстого дяденьку, который уже не может стоять, только в снегу, потому что дядя Вальтер…
