Ник Келман - Девочки

И может быть — только может быть, — она спросит, не хочешь ли ты взглянуть на ее комнату. И именно в этот момент ты должен принять решение. Именно в этот момент ты спрашиваешь сам себя, что ты здесь делаешь и что собираешься делать. Именно в этот момент ты осознаешь, что не думал об СВНП с того времени, как начал играть в бильярд, осознаешь, что не думал о том, как откроешь входную дверь своего дома с того времени, как начал разговаривать с этой девушкой и ее подругами.

Но когда ты оказываешься в ее комнате, комнате с постером какого-то неизвестного тебе фильма и плюшевым мишкой на кровати, комнате с единственной фотографией ее матери и братьев с сестрами на столе, комнате со стареньким семейным компьютером, то понимаешь, что чувствуешь себя неловко, неуместно, как будто ты не должен здесь находиться, как будто тебе стыдно здесь находиться. Ты начинаешь размышлять, что, возможно, совершил ошибку, недостойно себя повел. Но ты забываешь обо всем, когда она одним плавным, привычным движением стягивает через голову платье, являя твоему взору груди, готовые вот-вот выпрыгнуть на свободу из своего заключения, когда она в одном нижнем белье подходит к тебе, встает на цыпочки и засовывает свой язык тебе в рот и начинает расстегивать твой ремень.

И может быть — только может быть, — под трусиками у нее татуировка в виде красного медвежонка, шагающего в профиль на задних лапках. И может быть — только может быть, — видя, как это возбуждает тебя, она дрочит тебя на него. И может быть, затем она собирает немного твоей спермы и, глядя прямо на тебя, слизывает ее с кончиков своих пальцев. Годы прошли с того времени, как твоя жена — твоя удивительная, понимающая жена — делала что-то, хоть отдаленно похожее на это.

Тот ненавистен мне, как врата ненавистного ада,

Кто на душе сокрывает одно, говорит же другое.

Даже самые хорошенькие девочки, с которыми мы спим, те, которых мы считаем самыми очаровательными, те, о которых нас расспрашивают наши родственники — «а что же случилось с Дженни, она была такой милой», — даже они любят, когда мы жестоко насилуем их в постели. Да, насилуем их. Даже они задают вопросы вроде:

— Я твоя шлюшка? Твоя потаскушка? Твоя грязная сучка?

А затем содрогаются, когда мы отвечаем:

— Да… да.

Даже они просят привязать их, завязать им глаза, пользоваться ими.

А если они не любят этого, если, когда ты произносишь эти слова, они замирают, кладут руку на твои губы и просят: «Не говори этого… не используй это слово… мне это не нравится», — если они заявляют, что не хотят быть прикованными наручниками к вешалке для полотенец в ванной комнате, — они никогда не будут хороши в постели.

Они могут быть замечательными. Они могут быть прелестными. Они могут быть остроумными, очаровательными и т. д. Они могут делать что-то для женского освобождения (от чего? от кого?). Но они никогда не будут хороши в постели.

И это не потому, что мы чувствуем угрозу, не потому, что они берут верх. Беда не в этом, к тому же в действительности они вовсе не берут верх. Каждому мужчине время от времени нравится доминирующая женщина, женщина, которая приказывает ему, говорит, что ему делать в постели, говорит: «Полижи мою киску». И потом: «Хорошо. Теперь трахни меня. Но не смей кончать, пока я не разрешу». Некоторым мужчинам такое положение вещей нравится все время.

Нет, эти девочки никогда не будут хороши в постели потому, что они хотят равновесия сил. Они хотят равноправия. Они никогда не будут хороши в постели потому, что они не понимают — хороший секс не имеет никакого отношения к равноправию.

Может показаться несущественным, когда вы оставляете официантке чуть большие чаевые за то, что у нее милая улыбка.

Может показаться несущественным, что корпорации нанимают в отдел продаж более красивых женщин, чем в другие подразделения.

Может показаться несущественным, что чья-то фотография на развороте журнала — абсолютно логичный путь к известности.

Все это может показаться таким несущественным.

Когда мы начали присматривать дом, ты влюблялась во все подряд. Ты влюбилась в дом со слишком тесной кухней. Влюбилась в дом без сада. Влюбилась в дом, расположенный рядом со школьным двором.

В конце концов я поддразнил тебя по этому поводу, и тогда ты сказала:

— Это все потому, что в любом месте станет замечательно, если мы будем жить там вместе, поэтому не имеет значения, как оно будет выглядеть.

В итоге я позволил тебе выбрать дом самой, ведь для меня тоже не имело значения, как он будет выглядеть.

Ты настояла, чтобы мы занялись сексом в каждой комнате, прежде чем завезем в дом мебель.

— Чтобы окрестить его, — сказала ты. — Сделать его особенным.

Все здесь равно, умирает бездельный иль сделавший много!

Что мне наградою было за то, что понес я на сердце,

Душу мою подвергая вседневно опасностям бранным?

Словно как птица, бесперым птенцам промышляючи корму,

Ищет и носит во рту и, что горько самой, забывает, —

Так я под Троею сколько ночей проводил бессонных,

Сколько дней кровавых на сечах жестоких окончил,

Ратуясь храбро с мужами и токмо за жен лишь Атридов!

Я кораблями двенадцать градов разорил многолюдных;

Пеший одиннадцать взял на троянской земле многоплодной;

В каждом из них и сокровищ бесценных, и славных корыстей

Много добыл; и, сюда принося, властелину Атриду

Все отдавал их; а он позади, при судах оставаясь,

Их принимал, и удерживал много, выделивал мало;

Несколько выдал из них, как награды, царям и героям:

Целы награды у всех; у меня ж одного из данаев

Отнял и, властвуя милой женой, наслаждается ею

Царь сладострастный! За что же воюют троян аргивяне?

Рати зачем собирал и за что их привел на Приама

Сам Агамемнон? не ради ль одной лепокудрой Елены?

Или супруг непорочных любят от всех земнородных

Только Атрея сыны? Добродетельный муж и разумный

Каждый свою бережет и любит, как я Брисеиду:

Я Брисеиду любил, несмотря, что оружием добыл!

Ты смотришься в зеркало — ты следишь за собой, но складки плоти по-прежнему при тебе, там, где они выросли, — вдоль боков. Конечно, они вовсе не ужасны, но они полнят. Ты не можешь от них избавиться.

Каждый второй брак заканчивается разводом.

Четверо из пяти супругов признаются в измене своим партнерам, и неизвестно, сколько из оставшихся двадцати процентов просто-напросто в этом не признаются.

Мужчины, имеющие достаточно денег, нанимают на работу тысячи людей — на работу в спортивные клубы, на съемки фильмов и в различные компании — ради «заботы» о женах. Якобы смысл работы этих людей — сделать жизнь жен счастливой и удобной, завлечь их походами за покупками, будь то местный бутик эксклюзивных, расписанных вручную шарфов или далекая деревня, известная своей покрытой голубой глазурью керамикой. Но в реальности смысл работы этих людей — помочь удержать жен подальше от мужей, когда последние хотят «поразвлечься». И, по правде говоря, большинство жен прекрасно знают, за что платят этим «помощникам», большинство жен не питают иллюзий.

Тогда кто же тот, кого мы якобы обманываем?

Она позволяет тебе, нет, она хочет, чтобы ты сделал ее непристойную фотографию.

— Давай! Только для тебя, — говорит она, — будешь смотреть, когда мы не сможем быть вместе.

И вот ты здесь. Спрятавшись от жены. В среду ночью, в одной из своих одиннадцати ванных комнат, со спущенными до колен брюками от Армани. Сорокадвухлетний мужчина, обладающий миллионами долларов, король, мастурбирующий, как школьник над страницей, выдранной из «Хастлера». Потому что ты не можешь дождаться выходных.

Только это не страница из журнала. Это ее снимок на пляже. У тебя есть и другие ее фотографии, но эта — твоя любимая. Она прислонилась к большому камню. Шероховатый, железистый, огромный блестящий валун. Слева от него, на самом краю снимка, вдалеке, на белом пляже, можно различить загорающих, целые семьи загорающих. Пляж такой белый, что кажется нарисованным на куске бумаги. Ты не помнишь, как там все располагалось, наверное, людей и вправду можно было разглядеть, но ты почти уверен, что это тебя не интересовало. Она в бикини, которое ты купил ей, бикини за 340 баксов, состоящее по большей части из тоненьких веревочек. Правой рукой она приподнимает свою левую грудь, выскакивающую наружу, приподнимает ее к своему маленькому рту, к своему вытянутому, изогнутому язычку. Голова склонена вниз, насколько это возможно, ее светлые волосы ниспадают, прикрывая правую сторону тела до живота. Ее глаза прикрыты. Левую руку она запустила к себе в плавки. Ее волосы и язык блестят точно так же, как самые гладкие, самые металлизированные края камня, отливающий паутинкой позади нее. Если присмотреться получше — и ты делаешь это, — можно увидеть отблески солнца на ее языке. Сверкающее, приносящее тебе мучения местечко.