Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака
— Спи, спи… Я сама.
31
Сколько я себя помнила, я проживала свою жизнь для того, чтоб о ней рассказывать. Порой меня слушали вежливо, порой с интересом, иногда говорили «тебе надо писать», но кто бы на моем месте отнесся к этому всерьез! Я писала письма — своему шефу, друзьям, бывшей студентке, любимой учительнице. «Нашла способ уничтожать рукописи», — фыркнул как–то Майоров, узнав, что мой профессор выбрасывает письма. Я переписывалась с шефом с тех пор, как уехала из Москвы, шеф был рассказчиком похлеще меня, да и мало ли было рассказчиков похлеще! Сама я просто любила зайти откуда–то сбоку, сделать петлю, сменить направление, чтоб все уже думали, я заблудилась, так порой и случалось в первородной моей болтовне, тем эффектнее было вынуть зайца из рукава, обнаружить рояль в кустах, внезапно вырулить на моторке.
Несколько лет назад, в эпоху поиска памперсов, я увидела «Криминальное чтиво» и неожиданно испытала зависть, разъедающую и жгучую. Долго пыталась понять, что меня гложет: я не снимаю кино, не пишу сценариев, я вообще ничего не пишу!.. Какие шикарные диалоги… И в устном жанре так историю не запутаешь… Я взяла ручку, чтоб выстроить схему событий, но неожиданно принялась передразнивать речь соседки, тасовать эпизоды… Стесняясь этого увлечения, я прятала тетрадку в тумбочку, раз в год что–то в ней поправляла — и вдруг Чмутов распалил меня не на шутку. До пяти утра я набирала свой текст на компьютере, не зная, зачем это делаю: «Лариса так не говорит, люди вообще так не говорят, да ведь Лариса же и сказала, что я должна заниматься творчеством!»
32
Все рухнуло. Меня не позвали на «Дилетантские танцы». Я случайно позвонила Майорову, Марина сказала, что Андрей ушел.
— На «Дилетантские танцы». Там Пьюбис танцует, и Чмутов, и эта его знакомая… Я не пошла, нет, сомневаюсь, что будет что–то хорошее. Тем более сейчас пост, а завтра в Каменск.
Завтра в Каменск!! Леня отказался, меня не звали ни сегодня, ни завтра. Я свернулась в кресле у телефона. Бил озноб, тот обидный, весенний, когда знаешь, что эта весна не для тебя. Через час вернулся Майоров. Позвонил.
— Да не переживай ты, у Фаины в передаче все будет. Родионовская сестра танцевала… Диану–охотницу, чуть юбкой мне фотик не снесла. Такой темперамент в хилом теле! Ключицы торчат, а кажется, схватит и унесет. Чмутов разделся до трусов… Нет, позорненько. Если б хоть черные… И связочный аппарат у него слаб… Завтра? Езжай, если хочешь… Автобус от площади, но как с местами, не знаю. Нас–то Нетребко позвал.
Я не могла двинуться из кресла. Что ж такое, меня без Лени не зовут. Все поедут: Майоровы, Чмутовы… Так мне и надо — мне же нравился телефон?..
Я схватила трубку, едва она дрогнула.
— Але, Ирина?.. Ты так быстро ответила… Иринушка, а поехали завтра в Каменск?
Завтра в Каменск??!! Я что–то мычу, скрывая радость.
— Там Нетребко поставил спектакль. Хрен его знает, что происходит с искусством… Восемь спектаклей покрыли весь город… Каково, а? Бродвейский принцип. Теперь хана, спектакль снимают. Дезафишируют! Он хочет, чтоб хоть мы напоследок увидели. Это будет зрительская гастроль, похороны спектакля…
Хорошо, что он не видит мое лицо: я ликую, как в детстве, когда впервые увидела негра. Объясняю: поехать, увы, не смогу, надо больничный закрыть, и Лелю не с кем оставить…
— Поехали, Иринушка, будет славно. Все ты сможешь, у тебя же такая воля!.. Я подсмотрел твой гороскоп. Ну, с кем ты Лелю обычно оставляешь?
Он проявляет заботливость и осведомленность, неожиданную для человека без трудовой книжки. Я вдруг признаюсь, что написала… что–то такое написала, не знаю, как лучше назвать — не рассказ, не сценарий… Текст, подсказывает он, хорошее слово — текст. Я рассказываю про Тарантино, про Омутова, про то, как он побудил меня тыкать пальцем в компьютер… Он ухватывается совсем не за то, он срывает вьетнамские заплатки, но я разыгрываю из себя пожилую немецкую даму, стойко пытаюсь удержать его в своем формате. Это развлекает. Почему бы и нет? Я поддакиваю, подхмыкиваю, временами не слушаю.
— Ну, это уже секс по телефону, — обрываю.
— А что, ласточка, испугалась?
— Не испугалась, мне про тебя что только уже не рассказали. Говорят, ты детей своих на карниз ставил, женщину добивался.
— А ты поверила?
— Да нет, конечно.
— Еще не знаешь меня, Иринушка.
— А мне кажется, знаю. Есть такая иллюзия.
Мы болтаем долго–предолго. Он в удивительном расположении духа, энергичном и щедром. У него какой–то черноземный голос.
С утра я мчусь в поликлинику, отвожу Лелю к маме, наряжаюсь в новое пальто и английскую шляпу, потрясающую английскую шляпу, с бархатной лентой, с большими полями, я привезла ее из Лондона, в таких шляпах леди ходят на скачки, но я надела эту шляпу в Каменск. Сбор у памятника Ленину, мне до площади идти пять минут, я вышла заранее, купила розу и, постукивая каблуками, доставила ее к месту сбора. Увидев меня, Майоров ахнул. Чмутовы пошли в Дом актера за пивом — сообщил он небрежненько, Игорь сказал, что ты поедешь, но мы не поверили. Он поставил меня к дереву фотографироваться, он не догадывался, что я пришла на свидание. Как же долго Майоров целился, и как напряженно я вглядывалась в Дом актеров — Майоров так никогда и не показал мне этот снимок.
Автобуса не было, Чмутова не было. Я прохаживалась со своей розой у памятника, бросая взгляды из–под полей. Наконец герой показался, за ним две дамы. Странная троица. Чмутов в длинном пальто — с его ростом лучше бы не носить такое, и опять небрит, и волосы примяты хайратником. На Ларисе красный берет и просторные клеши — издали кажется, будто Лариса в матроске. С нею эсерка в кожаной куртке с ремнем, в кожаных брюках заправленных в сапоги, русые волосы забраны под косынку… Чмутов заметил меня, вскинул брови, поставил глазами акцент:
— Привет, Ирина… — и тут же отвернулся. — Господа, водки никто не взял? Очень хочется водки!
Вчера про водку речи не было. Вчера он услышал мой «sos» и позвонил, пригласил… С женским злорадством подмечаю, что Ларисе не идут румяна. Солнце слепит, ветер полощет ее клеши. Лариса выглядит несчастливо и немолодо. Исподтишка разглядываю эсерку. Щеки бледные, под глазами круги… Будто всю ночь теракт готовила.
— Чмутовская подружка, — объясняет Марина Майорова.
Вчера он не говорил про подружку… Что значит чмутовская? Ларисина? Игоря? Лицо бледное, помада ярко–красная.
— Лера Гордеева, она тоже писательница.
— Лера Гордеева?! — я уже слышала про нее. Давным–давно, от философини Эльвиры: Родионов и Чмутов дрались у Гордеевой… Два писателя. Я и не знала, что она тоже пишет. — А с Ларисой что?
— И ты заметила? Лариса расстроена, Игорь начал пить, восемь лет не пил, только ел мухоморы…
33
Подъезжает автобус, мест не хватает, мужчины уходят в Дом актера за стульями. Мы с Мариной устраиваемся впереди, за нами Лариса со своей спутницей, все рассаживаются в радостном оживлении, приносят стулья, расставляют в проходе, и, словно заботливый гид, суетится режиссер Нетребко. Ждут Джемму Васильевну, чиновницу от культуры. Прибегает бодрая пожилая женщина с ностальгически культмассовым голосом.
— Ну, что, все в сборе? Замечательно! А где именинник, Нетребко где? Федор, скажите, во сколько спектакль?
— В восемь.
Вот это да!.. Я обещала в восемь вернуться, но звонить уже некому. Разглядываю пассажиров. Суетливый Розенблюм, главреж драмы, взял с собою двоих детей. Вон тот, весь в черном — из Питера, говорят, режиссер, но он больше похож на постаревшего актера–студийца… Фотограф Поярков с новой женой, прелестной восторженной женщиной. По слухам, она уже бабушка — как удается так сохраниться? Я заметила Аллу Пояркову на выставке пейзажа, ее нельзя не заметить: темные волосы приспущены на уши, узел на затылке, гибкая шея, тонкие запястья — красота гимназистки, литературная, русская… Платье в талию. Она обернулась ко мне:
— Встаньте рядом, пожалуйста! Что вы чувствуете? Куда вы смотрите?
Я что–то промямлила.
— Чувствуете, откуда идет энергия? В этом углу, вот здесь, поближе… От той чудесной картины — вы ощущаете, какое поле?
На картине был ствол дерева, я не помню, называлась ли картина «Сосна» или цвет вызывал такие ассоциации: теплый рыжий цвет, даже у корней, — таких сосен вообще не бывает! Муравьи черненькими штрихами. Сосна. Леня пошел узнавать цену. Алла настаивала:
— О чем вы думаете? Только искренне!
Ответить искренне я не могла: я думала, что в углах нашей квартиры скопилось немало картин, что они падают, Майоров их реставрирует, а Диггер может и ногу задрать…
