Мюриэл Спарк - Избранное - Романы. Повесть. Рассказы
— Нам и так заплатили больше, чем причитается.
— Ну что за вздор: ты — и вдруг учительница.
— Это кажется вздором тебе, — ответила она в конце концов, — но не мне.
— Дора, ты серьезно решила взяться за эту работу?
— Да. Я так этого жду!
Отец не поверил ей, но сказал:
— Мне кажется, Дора, теперь я стал для тебя обузой. Пожалуй, я обессилею и умру.
— Как Оутс на Южном полюсе, — прокомментировала Дора.
Он посмотрел на нее, она — на него. Они любили друг друга и понимали друг друга с полуслова.
Среди учителей она была единственной женщиной, да и положение у нее было особое. В учительской у нее имелся свой угол, и, желая всячески показать мужчинам, что она не намерена навязываться, Дора обычно, если была свободна, клала перед собой какой-нибудь еженедельник и погружалась в него с головой, поднимая глаза, только чтобы поздороваться с преподавателями, которые входили в учительскую, держа стопки тетрадей под мышкой. Доре не надо было проверять тетради: она была как бы на отшибе, ее дело — ставить гласные. Сперва один учитель, а потом и другой заговорили с ней на большой перемене, когда она передавала им сахар к кофе. Некоторым учителям едва исполнилось тридцать. Рыжеусый физик только-только окончил Кембридж. Никто не спрашивал ее, как спрашивали, бывало, лет пятнадцать назад начитанные молодые люди: «Простите, мисс Каслмейн, вы не родственница Генри Каслмейна, писателя?»
Той же весной Бен после школы прогуливался с Кармелитой под деревьями Линкольнз-Инн-Филдз и смотрел, как играют дети. Бен и Кармелита были красивой парой. Кармелита работала секретаршей в Сити. Ее отец уехал в Марокко, а перед отъездом пригласил их на обед в ресторан, чтобы отметить их помолвку.
Бен сказал:
— У нас в школе работает одна женщина. Она преподает фонетику.
— Да? — сказала Кармелита.
Она нервничала, потому что, когда ее отец уехал в Марокко, Бен придал новый оборот их отношениям. Он больше не разрешал ей оставаться у него в Бейсуотере на ночь даже по выходным. Бен говорил, что воздержание пойдет им на пользу: летом они поженятся, а до этого им будет чего ждать. «И потом, я хочу понять, — добавлял он, — что мы значим друг для друга помимо секса».
Только тогда она почувствовала, как сильна его власть над ней. Кармелита думала, что Бен ведет себя так жестко потому, что хочет, наверное, еще упрочить свою власть. На самом деле он просто хотел понять, что они значат друг для друга помимо секса.
Как-то она без предупреждения зашла к Бену и застала его за чтением. На столе, словно ожидая своей очереди, лежали груды книг.
Кармелита предъявила ему обвинение:
— Ты готов от меня отделаться, лишь бы читать свои книжки.
— В четвертом классе проходят Троллопа, — объяснил он, указывая на роман Троллопа в стопке книг.
— Но ты же не Троллопа читаешь!
Бен читал биографию Джеймса Джойса. Он швырнул книгу на стол и сказал:
— Я всю жизнь читаю, Кармелита, и ты с этим ничего не сделаешь.
Она села.
— А я и не собираюсь, — ответила она.
— Знаю, — сказал Бен.
Он писал очерк о ее отце. Ей бы хотелось, чтобы отец проявил больше интереса к Бену. Когда отец угощал их обедом, лицо у него было светское — мальчишеское и улыбчивое. Кармелита знала отца и иным, когда он в приступе подавленности, казалось, не мог вынести даже солнечного света.
— Что с тобой, отец?
— Во мне разыгрывается комедия ошибок, Кармелита.
В таком настроении он целыми днями, ничего не делая, просиживал за письменным столом. Потом ночью вдруг начинал работать, а после спал допоздна, и постепенно, день за днем тоска его отпускала.
— Тебя к телефону, отец… насчет интервью.
— Скажи, что я на Ближнем Востоке.
— Что ты думаешь о Бене, отец?
— Милейший человек, Кармелита. По-моему, ты выбрала удачно.
— Он интеллектуал… а я, сам знаешь, люблю интеллектуалов.
— По типу он мне напоминает студента. Таким он и останется.
— Он хочет написать о тебе очерк, отец. Он прямо помешался на твоих книгах.
— Да.
— Может, поможешь ему, отец? Поговоришь с ним о твоей работе?
— О господи, Кармелита! Мне легче самому написать этот распроклятый очерк.
— Ну хорошо, хорошо. Я же только спросила.
— Не нужны мне ученики, Кармелита. Глаза б мои их не видели.
— Ну хорошо. Я и так знаю, отец, что ты художник, — нечего демонстрировать мне свой темперамент. Я ведь только хотела, чтобы ты помог Бену. Я ведь только…
Я ведь только хотела, чтобы отец помог мне, думала она, гуляя с Беном по Линкольнз-Инн-Филдз. Надо было сказать так: «Говори с Беном побольше, если хочешь мне помочь». А отец спросил бы: «Что ты имеешь в виду?» А я бы ответила: «Сама не знаю». А он бы сказал: «Ну, если сама не знаешь, то откуда мне знать?»
Бен говорил:
— У нас в школе работает одна женщина. Она преподает фонетику.
— Да? — нервно сказала Кармелита.
— Некая мисс Каслмейн. Она уже четвертый месяц работает, а я только сегодня узнал, что она дочь Генри Каслмейна.
— Он же умер! — вырвалось у Кармелиты.
— Я тоже так считал. А он, оказывается, не умер и живет себе в Эссексе.
— Сколько лет мисс Каслмейн? — спросила Кармелита.
— Она уже не молода. Ей за сорок. Даже под пятьдесят. Она милая женщина, классическая английская старая дева. Следит, чтобы мальчики не говорили «транвай» и «телевизер». Вполне могла бы жить где-нибудь в Глостершире и заниматься выжиганием по дереву. Только сегодня я узнал…
— Если тебе повезет, он, наверно, пригласит тебя в гости, — сказала Кармелита.
— Да она уже пригласила меня съездить к нему как-нибудь на выходные. Мисс Каслмейн все устроит. Она прямо расцвела, когда выяснилось, что я почитатель Каслмейна. Многие, наверно, считают, что он умер. Конечно, его книги принадлежат прошлому, но что за книги! Ты читала «Берег моря»?.. Это его ранняя вещь.
— Нет, но я читала «Грех бытия» — так, кажется? Это…
— Ты хочешь сказать «Грешник и бытие». Там есть великолепные места. Каслмейн не заслужил забвения.
Кармелита испытала острое раздражение против отца, а потом — отчаяние, и, хотя это ощущение еще не стало для нее привычным, она уже задумывалась о том, не то же ли самое чувствует отец, когда в полном унынии сидит целыми днями, глядя перед собой и страдая, а потом целыми ночами пишет, каким-то чудом изгоняя из себя боль и перенося ее в прозу, полную терпкого веселья.
Она беспомощно спросила:
— Каслмейн пишет хуже отца, правда?
— Да как их можно сравнивать? Каслмейн пишет иначе. Нельзя сказать, что один хуже другого, пойми же!
Взглядом теоретика он посмотрел на дымовые трубы Линкольнз-Инна. Таким она любила Бена сильнее всего. «В конце концов, — подумала она, — не будь Каслмейнов, для нас обоих все было бы куда сложнее».
— Отец, это ни на что не похоже. Разница в шестнадцать лет… Что люди скажут?
— Милая Дора, это плебейство. Какая разница, что скажут люди! Сам по себе возраст ничего не значит, если есть взаимное влечение, настоящее сродство душ.
— У нас с Беном много общего.
— Знаю, — сказал он и сел в кресле поглубже.
— Я смогу уйти с работы, отец, и снова быть тут с тобой. На самом деле мне никогда не хотелось там работать. А теперь твое здоровье пошло на поправку…
— Знаю.
— А Бен будет приезжать по вечерам и на выходные. Ты ведь с ним подружился?
— Бен — замечательный человек, Дора. Он далеко пойдет. Он восприимчив.
— Он мечтает спасти твои книги от забвения.
— Знаю. Ему нужно бросить работу, я ему уже говорил, и целиком посвятить себя критике. Он прирожденный эссеист.
— Ах, отец, пока что он не сможет уйти с работы, ничего не поделаешь. Нам нужны деньги. Без его заработка нам не обойтись, мы…
— Что? О чем это ты?
— Я о том, что его подстегивает работа в школе, он сам так считает, отец.
— Ты его любишь?
— В мои годы так просто не скажешь, отец.
— Для меня вы оба дети. Ты его любишь?
— Мне кажется, — ответила она, — что я его давным-давно знаю. Иногда мне чудится, что я знала его всю жизнь. Я уверена, что мы встречались раньше, быть может даже в предыдущем существовании. И этим все сказано. В том, что я выхожу за Бена, есть что-то от предопределения, понимаешь?
— Кажется, да.
— В прошлом году он был помолвлен, правда недолго, и должен был жениться на совсем юной девушке, — сказала она. — На дочери одного писателя, Кеннета Хоупа. Ты о нем знаешь, отец?
— Понаслышке, — ответил он. — Бен, — добавил он, — прирожденный ученик.
Она посмотрела на него, он — на нее. Они любили друг друга и понимали друг друга с полуслова.
Черная мадонна
Когда Черную Мадонну устанавливали в церкви Иисусова Сердца, освятить статую прибыл сам епископ. Двое самых кудрявых мальчиков-певчих несли шлейф его длинной порфиры. Когда он во главе процессии, распевавшей литанию святых, шествовал от дома священника к церкви, неожиданно разгулялось, и октябрьское солнце одарило их неярким светом. За епископом шли пятеро священников в белых облачениях из тяжелого, затканного серебром шелка; четверо должностных лиц из мирян в красных мантиях; затем члены церковных братств и нестройные ряды Союза матерей.
