Юрий Любопытнов - Мурманский сундук
— Я за этим сюда и приехал, — сказал фотокор. — В районе трикотажная фабрика первая откликнулась на этот почин, потом сообщили, что и вы поддержали…
— Поддержали, поддержали, — откликнулся мастер, стоявший за Родичкиным. — Комсомольцы выступили застрельщиками. Можете посмотреть наши соцобязательства — они висят в красном уголке.
— Сначала сфотографирую бригаду, — сказал фотограф. — Надо встать вместе… Здесь тесновато, пойдёмте в коридор или красный уголок…
Он всех разместил в коридоре, в центр посадив мастера и бригадира. В первом ряду сидели Казанкин, Лыткарин и Коля Мячик, во втором стояли остальные. Мишка хотел сфотографироваться с жигалой, но Колосов не разрешил.
— Почему? — Мишка был недоволен. Его курносый нос сморщился. — Вон Стаханов завсегда на фотках с отбойным молотком. Это его орудие труда. А я что не могу со своим орудием труда сфотографироваться? А то прочитают в газете и не поймут — кто такой штамповщик бус.
— А с жигалой поймут? — усмехнулся Колосов.
— Я вас одного сфотографирую с орудием труда на память, — пообещал фотокор.
Это устроило Никонорова.
— Я понял, — сказал он. — Фотография в семейный альбом. Годится.
Потом фотограф ушёл с мастером к Родичкину. Через полчаса появился снова и стал расспрашивать Фунтикова. А тот через некоторое время отослал его к Казанкину с Лыткариным.
Фотокор был не старый ещё человек, среднего роста, подвижной и худой. Через плечо болтались два фотоаппарата.
— Так кому пришла мысль работать по-коммунистически? — спросил он парней. — Все говорят, что от вас двоих она изошла.
— Кто теперь помнит, кто первый сказал, — ответил Казанкин.
— И какое это имеет значение, — поддержал его Лыткарин. — Мы все как прочитали в газетах, так и подумали, а что если и нам бороться за это звание… Потом сказали мастеру. Он нас поддержал. Приняли обязательства и работаем.
— Работаете лучше, чем раньше? — уточнял фотограф.
— Стараемся работать лучше. Знаем, что боремся за высокое звание. Если сорвёмся, нам его не присвоят…
Фотограф спросил, сколько им лет, откуда они, где живут, какие у них интересы, и только задав десяток вопросов, отложил ручку в сторону.
Вернувшись к станку, Саша сказал Ермилу:
— Работать легче, чем интервью давать.
— Выходим в люди, — кричал весёлый Мишка. — Пётр Алексев? Где он?
— Ушёл к себе, — ответил Фунтиков. — Не горлопань.
— Хочу ему предложить нам премиюшку подкинуть, — не унимался Никоноров. — Видишь, о нас в газете будет пропечатано.
— Цыплят по осени будут считать, — ответил Фунтиков. — Тебе сейчас премию выпишут, а завтра ты возьмёшь да свихнёшься.
— Нет, теперь, сынки, баста! На работу я, как штык, и с работы, как положено. Мишка врать не будет. Мне приятно сидеть в газете, чем в другом, каком месте. И я настроен на хороший лад. Я с вами вожусь, как говорит моя дочка. Мне с вами по пути, ребята… Ты знаешь, дядя Ваня. Мне вот в последнее время стало казаться, что бригада такое дело… Она всё может. Вот раньше, мы все по одному работали, только вместе выпивали. Отработали смену и каждый, куда хочет. И здесь работали как волки одиночки. Сам знаю, а никому не помогу. А теперь как-то всё сообща. А это мне греет сердце… Раньше кто мне скажи, что я в самодеятельности буду участвовать — плюнул бы ему в глаза. А сейчас хожу вместе с нашими ребятишками, — он кивнул на Сашу и Васю, и знаешь, жду этого дня. Это я — не пацан, а женатик не один год. И не только мне попеть там охота, вращаюсь среди людей, мне весело, интересно, попою, поспорю. Как я раньше жил — работа да бутылка. А теперь у меня интерес давний к книгам пробудился, я в библиотеку записался. Читаю. Так что я за коммунистический труд…
19.
Прошли крещенские, афанасовские морозы, наступил февраль — кривые дороги. Метель каждый вечер бросала в стёкла штамповки горсти жесткого снега, а внутри было тепло и не верилось, что за стенами трещит 20-градусный мороз.
Ермила смену не было — его вызвали в районо. Когда он на следующий день пришёл на работу, его окружила вся бригада.
— Как дела? — спросил Футиков. — Зачем вызывали? Что решили?
— Чего решили. Что суд решил, то так и остаётся. Будут Веру отправлять в детский дом. Бабушка слегла, да она бы и не довезла её. Вера не хочет ехать ни в какую. Только если со мной. Вот меня и командировали отвезти Веру в детский дом…
Это всё, что смогли узнать от немногословного Ермила.
— Ну и хорошо, — сказал Фунтиков. — Вере там будет лучше, чем здесь. Бабка старая, болеет. За ней самой нужен уход, а Вера ещё ребёнок. Это хорошо, что так устроилось. Какие ребята вырастают в детских домах — учёные, инженеры….
— И когда надо девочку везти? — спросил Ермила Лыткарин. — Ему самому стало как-то не по себе от известия, что Веру увезут в детский дом.
— Как только документы оформят и поеду. Сказали, что спешить не будут.
— А далеко ехать? Где детский дом?
— С Курского вокзала. Километров сорок…
Пришёл из нанизки Колосов, прислушался к разговору, ничего не сказал, что бригада не работает, а стоит, слушает Прошина.
Вечером была получка. Мишка похрустел полученными деньгами, покидал глазами по сторонам, но никто не замечал его понятного поведения. К нему подошёл Фунтиков и сказал:
— Чего бумажки крутишь. Давай десятку мне.
— Ты чего, дядя Ваня? — изумился Никифоров. — Тоже коллективистом стал, третьим будешь?
Но денег не дал.
— Я не об том, Михаил, — ответил Фунтиков, доставая из кармана свою получку. — Ты меня не так понял. Тому делу мы давно отрубили голову, раз и навсегда порешили — на работе не пьём.
Он положил деньги на тумбочку.
— Надо девочке платье купить. Давай складывайся…
— Дядя Ваня, а ты голова, — проговорил Мишка. — Всё ты помнишь. Правильно. — И он положил свою десятку рядом с десяткой бригадира.
— Правильно? — усмехнулся Фунтиков, — А кто её назвал дочерью штамповки. Не ты ли?
— Я, — выпятил грудь Мишка. — Моя заслуга в этом. Я не отказываюсь. Платье так платье. Наш подарок….
— И голубые ленты в косы, — добавил Лыткарин и тоже положил десять рублей.
Подошёл Коля Мячик.
— На доброе дело жалеть денег грех, — сказал он.
Сосчитав собранные деньги, Фунтиков отдал их Ермилу.
— Держи! Это ото всех. Купи девочке какую обнову. Пусть едет на новое место в новой одежде. Подбери что-нибудь в магазине. Зайди к моей, она поможет, если ты затрудняешься сам.
— Разберёмся, — прошептал Ермил и ушёл к своему станку.
— Переживает Ермил, — сказал Фунтиков штамповщикам. — Привык он к Вере. А теперь надо расставаться. Не простое это дело…
На следующий день Колосова не было всю смену. Появился он к вечеру усталый, серый, но глаза горели неизъяснимо молодым огнём. Окинул глазами бригаду, посердился, но как-то вскользь, «для галочки», как сказал Мишка. Постоял в дверях, посмотрел, как они работают, прислушался к разговорам и, казалось, чего-то ждал. Через некоторое время ушёл, но вскоре вернулся. Перед Фунтиковым выложил из газеты два плоских куска голубовато прозрачного стекла.
Штамповщики оставили свои места и сгрудились вокруг Фунтикова и Колосова. Стекло переходило из рук в руки. Было оно лёгкое, без острых углов.
— Вот это стёклышко! — воскликнул Лыткарин, жадно вглядываясь в его переливчатую глубину. — Где вы такого достали, Пётр Алексеевич?
— Где достали? — повторили остальные и вопросительно посмотрели на мастера.
Тот не отвечал.
— Хитрый наш мастер, — покачал головой Мишка. — Не отвечает. Тогда скажи: ты нам: его принёс полюбоваться или для дела какого-то?
Колосов пригладил свой ёршик:
— Я так подумал: а что если ермиловой девочке бусы организовать… Как память о нас. — Он обвёл глазами бригаду.
— Ты хорошо придумал, — сказал Фунтиков. — Неужели из-за этого стекла сегодня и мотался?
— Какое это имеет значение, — ответил Колосов и отдал стекло Ермилу: — Штампуй на память девочке бусы, от всей бригады, от всей штамповки….
— А почему должен это делать только один Ермил? — возмутился Мишка. — А мы что — рыжие? — Он просунул свой острый нос между плеч ребят. — Мы-то должны что-нибудь сделать? Я правильно говорю? — уставился он на штамповщиков.
— Правильно, — поддержал его Фунтиков.
— Конечно, правильно, — добавил Лыткарин. — Мастер стекла достал, Ермил штамповать будет, а мы в стороне выходит?
— Почему в стороне? — улыбнулся Фунтиков, положив руку на плечо Ермилу. — Пусть он на моём станке работает, я его так налажу, что ни одной горбатой бусинки не будет.
— А я жигало дам, — сказал Мишка. — Знатное жигало я сделал. Пусть и моя доля участия будет.
— А я оплавлю бусы, — вступил в разговор Коля Мячик. — Во, будут камешки! — Он поднял кверху большой палец.
