Максанс Фермин - Амазонка
— Слушай, может, заглянем в таверну Родригиша? — предлагал кто-нибудь.
— Давай, а то правда, на что нам эти деньги в джунглях?
— Да уж, ты прав: у нас по магазинам не разгуляешься.
— Еще ограбит кто-нибудь, нет уж, лучше их сразу пропить.
— Идет. А заодно можно будет послушать того парня... ну музыканта... как там его зовут?
— Какой-то Амазон... Амазон Стейнвей, что ли.
— Ну вот и славно, выпьем по стаканчику и послушаем волшебный рояль Амазона Стейнвея.
— Говорят, этот рояль механический и на самом деле он играет сам по себе.
— Неужели правда?
— Кто его знает. Но одну вещь я тебе скажу точно: этот тип — единственный черный на всю Амазонию, который играет на белом рояле.
Стояла ночь полнолуния, изнурительная жара, с истоков реки Солимоэнс налетели полчища москитов, в воздухе пощелкивали электрические разряды. Подходящая ночь, чтобы напиться вдрабадан, растратить все до последнего и забыться между женскими ляжками. Ночь, когда можно жить в полную силу. Такая же, как на прошлой неделе, и такая же, как на следующей. Ночь праздника в амазонских джунглях.
Когда индеец толкнул дверь таверны, музыка стихла. Очень странная вещь. Никто не понял: то ли это Амазон отдернул руки, то ли рояль просто взял и перестал играть, но все почувствовали, что произошло что-то необычное. С тех пор как Амазона занесло в эти забытые Богом места и он начал играть в таверне на белом рояле, ему ни разу не случалось прервать игру, не доведя мелодию до конца. В его глазах это было святотатство, которого он себе никогда не позволял. А тут индеец вошел прямо на середине джазовой темы — и музыка оборвалась. Разом. Как будто роялю перерезали струны и у него пропал звук. Все видели, как пальцы музыканта пробегают по онемевшим клавишам, подбадривают их только ему одному ведомой лаской, берут сексты, септимы, ноны, а в ответ — ни звука. Как будто Амазон Стейнвей вдруг решил сыграть мелодию тишины. Совершенно невесомую и неуловимую для человеческого уха.
Стало ясно, что вечер этот — не простой и без скандала не обойдется. Это поняли все до единого, даже пианист. В таверне было человек сорок мужчин, взмокших от пота, они разбрелись по залу: кто-то цеплялся за стойку, словно спасая собственную жизнь, кто-то резался в карты, и все они вместе спорили и всё больше напивались. Когда вошел индеец и музыка прервалась, все замолчали и удивленно посмотрели на пианиста. В зеркале его глаз они увидели отражение. Оно и было ответом на их вопрос. Отражение человека, стоявшего в дверях таверны.
Все разом обернулись к дверям и в давящей тишине взирали на странное явление. Казалось, даже москиты замерли в воздухе. В эти места редко заглядывали незнакомцы, и каждое появление нового человека становилось событием, которое потрясало даже насекомых.
Индеец пару секунд постоял на пороге, потом отпустил створки дверей — раздался жуткий скрип, а он спокойным, неторопливым движением поправил шляпу и сделал шаг вперед. Теперь на него падал свет, и всем стало видно, какой он высокий и какая у него необычная внешность. Бежевый полотняный костюм придавал ему редкую в здешних местах элегантность. Но прежде всего бросалось в глаза то, что, несмотря на удушающую жару, на невыносимую влажность, он выглядел абсолютно спокойным и невозмутимым.
Он постоял на свету, потом медленно двинулся вперед. Семь шагов. Нарочито неторопливых. Казалось, на семь шагов у него ушла целая вечность.
Первый раз в Эсмеральде видели индейца яномами.
Индеец остановился перед стойкой.
— Мне кашасы. С перцем. Перца побольше.
Так он сказал. Потом достал из жилетного кармана сигару, чиркнул спичкой, неторопливо прикурил, бросил горелую спичку на пол и затянулся. Все это — в полной тишине. Только звук его шагов, потом голос, чирканье спички, а вокруг — сорок затаивших дыхание мужчин, которые не сводили с него глаз и не решались произнести ни слова.
Индеец яномами, одетый как белый, и больше того, с сигарой, — на это стоило посмотреть, у всех прямо дух захватило от любопытства.
— Боже правый! — воскликнул Жесус Диаш, — в жизни такого не видал!
Бармен, а это был не кто иной, как Сервеза, с неохотой налил индейцу кашасы. В грязный стакан.
— Вот.
Индеец бросил ему мятую и грязную купюру, Сервеза взял ее, недовольно буркнув.
— Что тебе здесь надо, индеец?
Это был голос Родригиша. Прямо у него за спиной. Для полковника все индейцы были дикари: они годились только на то, чтобы выкачать их скудные деньжата, а потом выставить за дверь. Индейцев яномами Родригиш вообще терпеть не мог, а этот ему особенно не понравился. Однако индеец ничего не ответил Родригишу и не спешил оборачиваться. Он поднял стакан, поднес его к губам и медленно выпил. Допив, он поставил стакан, вытер губы тыльной стороной ладони, но и после этого не соизволил обернуться.
Родригиш стоял посреди таверны, зажав в зубах сигариллу, рука нервно поглаживала кобуру револьвера, лицо напряженное, взгляд холодный и злой, — полковник начинал нервничать. Он был не один. По бокам от него стояли трое молодцов, изнывавших от нетерпения. Все они были вооружены, и чувствовалось, что пальцы у них так и чешутся нажать на курок.
— Еще кашасы. И перца еще больше, — сказал индеец. Он так и не обернулся. Он смотрел прямо перед собой, хотя ничего интересного там не было. Даже зеркала не было. Несколько грязных полок с бутылками виски. Но он продолжал смотреть туда так пристально, словно с того места, где он стоял, открывался вид на всю Амазонию.
Он чувствовал за спиной дыхание этих людей, запах их пота, ненависть и терпкий вкус сигариллы Родригиша. Скверный табак. Не то что настоящая гаванская сигара. Бразилец явно был не очень-то важной птицей.
Он знал, что тех — четверо и у каждого по паре шестизарядных пистолетов, значит, в сумме ему причиталось сорок восемь пуль, выпущенных в упор, прямо в спину. Тем не менее он не двигался с места.
— Не валяй дурака, индеец. Всех, кто когда-нибудь пытался хитрить с Родригишем, выносили ногами вперед.
Мертвая тишина.
— Я к тебе обращаюсь, индеец. Тебе лучше обернуться. Не люблю стрелять людям в спину.
Он ничего не ответил. И не подумал обернуться. Еще рано.
— На счет «три» стреляю...
Опять тишина. Даже не шелохнулся.
У Родригиша на лбу выступил пот и насквозь промокли подмышки. В его зловонном дыхании различался запах прогорклого лука, вымоченного в уксусе.
— Один... Два...
Родригишу не удалось досчитать до трех. Индеец открыл, наконец, рот и спросил:
— Полковник, это от вас так воняет?
Бразилец побелел. Этот тип его оскорбил. Хуже того, ему было известно его звание. Родригиш понял, что индеец явился, чтобы расквитаться с ним за старое. Он затрясся и рявкнул:
— Будь ты хоть самим чертом, ты убедишься на собственной шкуре, что все, кто ищет Альвару Эмилиану Родригиша, его находят!
Палец полковника лег на курок револьвера.
Индеец медленно развернулся на каблуках— теперь они с Родригишем стояли лицом к лицу. Лицо индейца было красивым и безмятежным, а все эти люди так давно не сталкивались с красотой, что замерли от удивления. Родригиш стоял, разинув рот. Он будто оцепенел и не мог даже шевельнуться, только потел да сопел, как боров.
— Будь я на вашем месте, полковник, я бы сказал своим людям, что стрелять мне в спину не стоит.
Он выпустил дым от сигары прямо в лицо Родригишу, тот закашлялся.
— Опустите оружие, — приказал он. — Чтоб не позориться, полковник добавил: — От твоей сигары воняет, индеец. Ты бы лучше табак жевал.
— Надо же. Мне и в голову не приходило, — отвечал тот с неподдельной невозмутимостью.
Он оглядел Родригиша, а потом продолжил:
— Пожалуй, единственное, что здесь воняет, — это вы, полковник. Но мне повезло: запах такой тяжелый, что выше пола ему не подняться.
Индеец был высоченный, а полковник ростом не вышел: было очевидно, что они и в самом деле дышат разным воздухом.
Родригиша охватил приступ ярости. Но его мучил страх, и он не решался дать отпор этому верзиле, который неизвестно откуда взялся.
— Что тебе надо? Убить меня хочешь? Предупреждаю, один выстрел в мою сторону — и живым тебе отсюда не выбраться.
Индеец невозмутимо сделал очередную затяжку, медленно отвел руку с сигарой: он явно не спешил.
— С чего это мне убивать вас, полковник?
— А зачем тогда тебя сюда принесло?
— Я должен уладить одно дело.
Долгая пауза. Двое мужчин смотрят друг на друга в упор.
— Подумайте сами, полковник. Желай я вас прикончить, я сделал бы это сразу, как вошел.
— Не боюсь я вашего брата из Белена. Плевать я на вас хотел.
— Кто вам сказал, что я из Белена?
Родригиш недоверчиво вытаращил глаза:
— Тебя не правительство послало?
