Мануэл Тиагу - До завтра, товарищи
Маркиш жил вместе со старушкой матерью. Худая, подозрительная, она бесшумно ходила по дому. Маркиш привел друга в комнату. Карта на стене и маленький столик с аккуратно уложенными книгами и бумагами резко выделялись среди общего беспорядка в комнате. Кровать была не убрана, на подушке лежали пила и рубанок, со стула свисали грязные брюки и носки, на полу валялись сапоги в засохшей глине. Маркиш набросил на подушки истертое покрывало, сел на край кровати и предложил другу стул.
— Если бы Центральный Комитет был правильно информирован, он бы никогда не дал такого указания. Результаты налицо.
Поблескивая очками, которые почти скрыли его худое лицо, он медленно вынул из кармана листок зеленоватой бумаги, аккуратно расправил его и положил перед Рамушем. Это было постановление органов власти, с обратной стороны еще виднелись следы клея и известки. Согласно постановлению помещики, платившие батраку больше 15 эскудо в день, подвергались штрафу.
Маркиш с явным нетерпением следил за Рамушем. Когда Рамуш прочел до конца, Маркиш заговорил горячо и властно:
— Вот первые результаты. Вместо ожидаемой прибавки к зарплате — репрессии и установление предельной платы.
Эти слова не произвели на Рамуша желаемого впечатления. Прежде всего он поинтересовался, что говорят крестьяне. Маркиш сообщил, что все члены партийной организации, ознакомившиеся с постановлением, придерживаются единого мнения. Рамуш положил ему на плечо руку и сказал:
— Товарищи ошибаются, и ты тоже, старина. То, что ты выдвигаешь в защиту своей точки зрения, как раз подтверждает правильность политики партии. И очень четко подтверждает! — Рамуш помолчал и даже не обратил внимания, что лицо Маркиша исказилось от гнева, глаза за стеклами очков пылали, как раскаленные угли. — Ты не прав, — повторил он. — Вмешательство органов власти, установивших тариф для помещиков, которые платят больше, безусловно, подтверждает, что крестьяне требуют и добиваются повышения платы. Это видно невооруженным глазом.
Произнеся последнюю фразу, Рамуш засмеялся и дружески похлопал Маркиша по плечу. Его снисходительный жест не понравился Маркишу.
— Ответь мне на следующие вопросы, — сказал он слегка дрожащим голосом. — Тебе не кажется, что помещики под нажимом правительства будут платить батракам меньше не столько из страха перед штрафом, сколько воспользовавшись удобным предлогом?
— Нет, не кажется. Ты даже не уловил то, что угрозы направлены не против рабочих, а против помещиков. Знаешь, что означает это постановление? Оно означает, что хозяева, латифундисты, напуганы успехами крестьянского сопротивления, которое вынудило часть помещиков пойти на уступки. И теперь они хотят организовать свой класс на ответные меры и притормозить послабления. Нужно показать постановление всем трудящимся как яркое свидетельство успехов, достигнутых в результате следования линии партии. Путь указан: создать комиссии на площадях и через эти комиссии добиваться лучших условий труда для батраков. Ты допустил оплошность, старик, и должен признать это.
Маркиш мрачно молчал. Когда он заговорил вновь, то уже не возвращался к вопросу о комиссиях.
— Часто наши ошибки, — сказал он, — происходят оттого, что нам не оказывают должной помощи. Районные комитеты нуждаются в политически грамотных наставниках, способных объяснять и обосновывать решения, мало пользы в тех, которые просто передают информацию да инструкции.
Маркиш посмотрел на Рамуша, словно спрашивая: «Продолжать?» Легкая улыбка на губах Рамуша, казалось, говорила: «Продолжай, продолжай, я же знаю, куда ты клонишь».
После минутного колебания Маркиш снова заговорил. По его мнению, Важ не подходит для своей роли: навязывает решения Центрального Комитета без всякого обоснования, не умея разрешить сомнения и ответить на вопросы товарищей. Маркиш приводил пример за примером, было видно, что он заранее тщательно подобрал их и запомнил.
— Честно говоря, — заключил Маркиш, — любой товарищ из районного комитета политически более подкован, чем Важ, который руководит ими.
— Это ты так считаешь, — сухо сказал Рамуш.
— Нет, это не только мое мнение. Товарищ Витор тоже так считает.
— Товарищ Витор? — переспросил Рамуш, озадаченный, кто же это пользуется таким авторитетом, и вспомнил Витора, медленно выпускающего струйки дыма. — Что-нибудь у тебя еще?
— Да, — ответил Маркиш раздраженно.
И доложил о работе среди женщин, о движении на джутовой фабрике, о том, что было ошибкой увозить Марию, так как она очень нужна здесь.
— Движение на джутовой фабрике можно считать ликвидированным, — заключил он.
— А какие меры вы приняли, узнав об отъезде Марии? — спросил Рамуш.
— Меры? Какие меры?
Голоса гулко раздавались в доме, и старуха молча появилась в дверях, подозрительно оглядывая их.
— Хорошо, — сказал ей Маркиш и понизил голос.
Рамуш тоже старался говорить тише, отчего его речь казалась еще взволнованней. Он разъяснил возможность и необходимость продолжать работу среди женщин на джутовой фабрике, несмотря на отъезд Марии; подчеркнул, что все организации должны считать своей святой обязанностью помощь центральному аппарату.
— Эгоизм в секторах, местничество — это те серьезные недостатки, с которыми мы боремся. Некоторые товарищи забывают, что они члены единой партии, а не местечковых организаций.
Проговорили допоздна. Потом легли, накрылись одним одеялом. Рамуш тотчас уснул, а Маркиш еще долго лежал с открытыми глазами.
Рано утром, еще до рассвета, Маркиш собрался уходить. Рамуш брился и был в хорошем настроении.
— Ну, старина, — сказал он, улыбаясь и положив руку на плечо Маркишу, — мы еще вернемся к нашему разговору.
— Да, вернемся… — ответил Маркиш, бледный от бессонной ночи.
Рамуш провел утро в доме Маркиша за бумагами. Около двенадцати за ним зашел Афонсу, чтобы познакомить его с Марией.
4
Поезд шел медленно, подолгу стоял на каждой станции. Это был товарный состав с единственным пассажирским вагоном. В купе, слабо освещенном тусклой лампочкой, их было трое. Какой-то старик, положив на мешок руки, дремал, его голова на худой шее качалась от вагонной тряски. Мария и Рамуш сидели друг против друга.
Прислонившись к деревянной стенке, Мария разглядывает красивое лицо Рамуша и вспоминает события этого особенного дня. Она видит отчаяние Афонсу, когда он остался там, позади, одинокий на пустынной дороге. Видит Рамуша с чемоданом и портфелем в руках, как он решительно и ловко вскакивает в автобус. Как они выходят на полдороге, сидят в сосняке и едят бутерброды, которые где-то купил Рамуш. Видит каждый поворот дороги, их долгий путь до маленькой станции. Из всех воспоминаний одно она пытается прогнать: лицо старого отца, молча покусывающего кончик седого уса. (Странно, отец, который плакал по любому поводу и без повода, не плакал в момент прощания.)
О, какой беспомощной и одинокой, ужасно беспомощной и одинокой, она себя чувствовала в первые часы путешествия! Автобус ей казался ненавистным и душным, а место, где они вышли, мрачным и враждебным. Сколько раз за эти часы она спрашивала себя, как могла решиться на этот шаг и не было ли согласие на конспиративную работу непоправимой ошибкой. Сколько раз она, забыв про все, спрашивала себя, кто этот высокий смуглый человек, который распоряжается сейчас ее судьбой.
Рамуш говорил и смеялся, подбадривая ее, шутил по поводу бутербродов, рассказывал смешные истории. Мария понемногу успокоилась и смогла улыбнуться. Они вышли из сосновой рощи. Чтобы выбраться на дорогу, нужно было перепрыгнуть глубокую канаву.
— Перепрыгнешь? — спросил Рамуш.
Мария колебалась. Тогда Рамуш прыгнул первый с чемоданом и портфелем в руках. Он поставил чемодан на землю и, раскрыв руки, крикнул:
— Прыгай!
Она неловко прыгнула, он мгновенно схватил ее, она почувствовала его крепкое тело, покраснела, опустила пушистые ресницы и отодвинулась.
5
В вагоне Мария чувствовала, что ей будет жаль расстаться с товарищем через несколько часов. Она уже так привыкла к его присутствию, его манерам. Почему она должна работать не с ним?
После горьких утренних прощаний это новое расставание будет дня нее тоже болезненным. Рамуш сказал ей, что только проводит ее, а работать она будет с другим товарищем.
— И я никогда больше тебя не увижу? — спросила Мария. Рамуш рассмеялся в ответ и сказал, что они увидятся еще много раз. Мария, немного смутившись, стала вызывать в памяти образ Афонсу. Но Афонсу, меланхоличный, всегда почтительный, ребячливый, с вечно спадающей на лоб прядью волос, казался ей сейчас очень далеким. Его заслонил человек, сидящий напротив. Смуглый, сильный, веселый. Каким будет другой? Вдруг это Важ? В нее закрался страх при мысли, что ей случится работать с таким сухим человеком, как он.
