Юрий Любопытнов - Мурманский сундук
— Куда же? — Мячик посмотрел на Сашку, на Соньку, но ничего не заподозрил.
— Ты не спеши, — сказал Лыткарин. — Погода хорошая. Вот познакомься! Это Соня Тришина.
Сонька протянула пухлую руку. Мячик пожал её.
— Я знаю.
— Откуда знаешь? — спросила Сонька и зарделась.
— В нанизке видал…
Они шли мимо пристанционного сквера.
— Пойдём, посидим, — предложила Сонька, взяв Мячика под руку.
— Мне надо домой, — хотел отказаться Мячик.
— Пойдём, пойдём! — Васька крепко держал его под руку с другой стороны и почти силком привёл и посадил на лавку.
— А вот там мой дом — указала Сонька вдаль, где около откоса в сгущающейся темноте серел крашеный суриком выцветший дом, низенький, с палисадничком.
Ребята посмотрели в ту сторону.
— А тебе далеко, видно, ходить? — спросила она Мячика, дотрагиваясь до его руки.
Коля не спеша ответил, что для бешеной собаки семь километров не крюк, но было видно, что Сонькины расспросы ему понравились.
Минут через двадцать после незначащих разговоров Лыткарин незаметно подмигнул Казанкину:
— Мы пойдём в «козел» за сигаретами сходим, — сказал он, — пока магазин не закрылся. Курить нечего.
— Мы скоро, — заверил Васька Мячика, видя, что тот всколыхнулся, собираясь составить им компанию.
— Мы не прощаемся, — сказал Лыткарин Тришиной. — Вы подождите нас.
Они удалились, идя по направлению к продовольственному магазину, который находился за полотном железной дороги и который в обиходе прозвали «козлом» по фамилии первых продавцов, осваивавших торговую точку.
Скрывшись за кустами, они громко рассмеялись и повернули налево, идя вдоль линии.
— Ты как думаешь, — толкнул Лыткарин приятеля, — сколько времени Коля просидит с Сонькой.
— От силы минут двадцать будет ждать нас. А когда поймёт, что мы не придём, тотчас же убежит.
— Сегодня уйдёт, завтра не уйдёт. Его Сонька обломает. Помяни меня. Самое страшное для Коли знакомство, оно — позади.
Шутя и смеясь, они шли вдоль насыпи и смотрели, как на небе, одна за другой, загорались звездочки. От Пажи поднимался лёгкий туман. Светящейся лентой мимо пронеслась электричка, сдувая с откоса жухлые листья.
13.
Неожиданно засорился мазутный трубопровод. Дежурным был Ермил. Он отключил печь, поискал в ящике и взял газовый ключ.
— Ты чего хочешь делать? — спросил его Колосов.
— Трубу посмотреть. Чего слесаря ждать. Вот тут вентиль закроем и эту часть снимем. Потом муфту открутим и посмотрим, в чём дело.
— Делай! — разрешил Колосов.
Ермил стал откручивать муфту. Сначала она не поддавалась, ключ соскальзывал. Но вскоре, как сказал мастер, «зажевало», и муфта стронулась.
— Осторожно, не облейся, — говорил Колосов, внимательно наблюдая за действиями подчинённого. — Давно говорил Родичкину, чтобы заменили патрубок. Смотри, видишь вмятину, там и застревает всё. Кусок толя попал — и пиши, пропало — не пойдёт мазут. А нынче он густой. И слесари, право, такие лодыри, говоришь, а бестолку, что об стенку горох. Еле-еле разворачиваются, день прошёл и слава Богу! Открутил? И что там?
Ермил подобрал с земли тополиную ветку и просунул в трубу. На землю упал толстый чёрный ошмёток.
— Что это? — спросил Колосов. — Пенка мазута что ли?
— Бумага, — ответил Ермил. — Она мешала.
Колосов облегчённо вздохнул:
— Теперь пойдёт. Закручивай!
Ермил наживил муфту, завернул до упора и открыл вентиль.
— Порядок. Можно работать.
Мастер ушёл. Ермил вытирал руки ветошью, когда сильно скрипнула дверь, выходившая во двор, и появилась тётя Женя — вахтёрша.
— Ермил? — позвала она. — Ты здесь?
— Здесь. А что?
Вахтёрша подошла ближе, чтобы удостовериться, что перед нею Ермил — у неё было неважное зрение — и сказала:
— Там к тебе… пришли.
Ермил перестал вытирать руки.
— Ко мне? — его лицо выразило удивление. — Кто?
— Иди, иди! Там узнаешь, — ответила вахтёрша и удалилась.
Ермил бросил ветошь в ящик под навес и пошёл на вахту. Шёл и думал — кто мог к нему придти? Родственников здесь в городе у него не было, с родины к нему никто не мог приехать. Наверно, ошиблась тетя Женя…
Он вышел в вестибюль, где у двери была отгорожена проходная. От стенки отделилась маленькая фигурка, и в просторном помещении раздался стук башмачов.
— Папка! — прозвучал детский голосок. Девочка уцепилась за руку Ермила.
— Вера, — произнёс Ермил, узнав недавнего найдёныша. Он стоял опешенный, опустив длинные руки вдоль туловища. — Как ты сюда попала? Ты…
— Я с тётей Юлей пришла.
Только сейчас Ермил заметил женщину, стоявшую у колонны. Тень от перегородки падала на неё, и её трудно было различить. Это была та самая женщина, которую они видели у Евдокии Никитишны, когда привезли Веру в деревню.
— Здравствуйте! — поздоровалась она с Ермилом. — Не ожидали? — Она посмотрела на Веру, державшую Ермила за руку. — Хорошая она девочка, — у женщины навернулась на глаза слезинка, она стерла её пальцем. — Зашла я сегодня к ним… Вера услыхала, что я в город иду, напросилась: «возьми меня с собой!», так упрашивала, что пришлось взять. Как сюда подошли, стала меня тянуть за рукав: зайдём да зайдём к папке. Да разве он папка, говорю я ей. А она мне отвечает: «Папка он мой». Вот и зашли…
Ермил не знал, как себя вести. Он стоял смущённый и озабоченный.
Подошли Казанкин, Лыткарин, за ними Фунтиков. Саша протянул девочке руку:
— Здравствуй, Вера!
Девочка улыбнулась ему, как старому знакомому, глаза засияли, а носик наморщился.
— Муана Лоа — дочь штамповки, — прокричал Казанкин, и все рассмеялись.
— Ребята, по местам, — сказал Фунтиков и, дотронувшись до плеча Ермила, добавил: — А ты побудь, побудь, раз пришли к тебе!..
Минут через пятнадцать Ермил вернулся на рабочее место. Все штамповали, и никто не произнёс ни слова. Первому надоело молчание словоохотливому Мишке Никонорову.
— Ну как простился с дочкой? — не без ехидства спросил он.
— Простился, — ответил Ермил. Ответил он таким голосом, что бригада обратила на это внимание.
После прихода Веры работа у Ермила явно не ладилась. Сначала ему показалось, что бусы штампуются косые. Он посмотрел «камешек»: вроде косина есть. Подбил пуансон, но, видно, перестарался — косина стала заметнее, но уже с другого бока. Пока подбивал, забыл вытащить жигало из печки, и стекло свалилось вниз да вдобавок треснула облепка. У него тряслись руки, а сердце никак не могло найти места в груди, скакало из стороны в сторону. Так, не наштамповав и десяти тысяч до конца смены, он вычистил печку и, одеваясь в прихожей, сказал Саше:
— Вы у меня с Казанкиным ни разу не были. Может, зайдёте?
Лыткарин удивился приглашению Ермила, но, не задумываясь, ответил:
— Зайдём. Сейчас Ерусалимскому скажу.
Они втроем вышли из штамповки и направились к Ермилу.
— А тебе что так захотелось пригласить нас? — спросил дорогой у Ермила Саша.
— Не хочу быть сегодня один, — серьёзно ответил Прошин.
Они пересекли речку, поднялись на гору к школе и свернули направо на булыжную старую дорогу, пересекли железнодорожный путь и остановились у обветшалого двухэтажного дома в окружении таких же обросших мохом деревьев.
— Значит, здесь живёшь? — Васька присвистнул, сдвигая кепку на лоб. — Мы с тобой почти соседи. Я на 1-й Рабочей живу.
Ермил достал ключ, открыл дверь, провёл друзей в коридор.
— Это хрошо, что ход отдельный, — промолвил Казанкин. — Если с ночной пришёл, не надо будить хозяев. Это ценно.
— Хозяйку зовут Полиной Андреевной, женщина хорошая, — сказал Ермил. — Она мне, как мать. Проходите в комнату.
Сашка с Васькой сняли ботинки, прошли в жилище Ермила.
Комната была небольшая, в одно окно, которое выходило в небольшой сад. Под окном росли высокие «золотые шары», кусты акации, георгины, отцветшие, пожухнувшие, но ещё не выкопанные. Сбоку была лужайка с изумрудно-зелёной, сочной, видно, за лето не один раз кошенной молодой травой.
В комнате стояла кровать, накрытая серым одеялом, стол, три стула, тумбочка, на которой лежала раскрытая книга. Саша взял её. Это была «Цусима» Новикова-Прибоя.
— Читаю в свободное время, — сказал Ермил, видя, с каким вниманием Лыткарин разглядывает книгу. — Давайте перекусим, ребятки. Вы посидите, я сейчас быстро… Колбаски поджарим да чайку попьём. Я хозяйке скажу, она всё сделает, а мы поговорим.
Пока Ермил ходил к хозяйке, на её половину, Сашка с Васькой рассматривали фотографии на стене, в светлых полированных рамках. На одной из них была изображена светленькая девочка, лет пяти-шести, с бантом в волосах, в платьице с белым вышитым воротником.
Вернулся Ермил, подмигнул ребятам:
