Дэвид Эберсхоф - Пасадена
Линди привыкла не обращать на это внимания, так же как привыкла к болезненным приступам лихорадки. Заворачиваясь в полотенце после ванны, которую она принимала в день приступа, она всей душой верила, что к ней вернется здоровье; холодные руки Розы ложились на ее плечи, и Линди сжимала ее пальцы, как бы говоря: «Вот мы и еще один одолели. Скоро я совсем выздоровею!» Свет, отражавшийся от ярко-зеленой плитки, бросал отсветы на спокойное обнаженное тело Линди, и она говорила: «Ну вот, еще четыре дня свободы».
Вчера вечером, приняв ванну после шестого приступа — температура у нее никогда еще не поднималась так высоко, — Линди сказала: «Завтра. Завтра я туда поеду». И Роза, вытирая Линди насухо, ответила: «Я знаю».
Соленый ветер влетал в открытую машину, Зиглинда так и сидела, не поворачиваясь к матери, и Линди ехала, щурясь на солнце. Лечение дошло до половины: оставалось перенести еще шесть таких же приступов, и Линди нисколько не сомневалась, что у нее это получится. Когда-нибудь температура поднимется очень высоко, с ней даже может случиться короткая кома, и будет казаться, что она лежит в ледяном гробу. Линди ожидала такого и знала, что не только может, но и должна перенести все это. Она была готова.
— Мы что, правда едем на эту вонючую старую луковую ферму? — спросила Зиглинда.
Она вынула карту автомобильного клуба, развернула ее и сделала вид, будто внимательно ее изучает. Линди попросила сложить карту, сказала, что ее может унести ветер, но Зиглинда не слушалась, и, когда Линди повторила свою просьбу, ветер поднял карту, и она улетела, точно огромная белая чайка.
Когда они добрались до грязной лужайки, Зиглинда спросила: «Мам, а мы где?» — а Линди увидела табличку:
ГНЕЗДОВЬЕ КОНДОРА
ВХОД ЗАПРЕЩЕН!
Заброшенный «Дом стервятника» стоял на дальнем конце поля, двор и все постройки тоже выглядели запущенными. Русло пересохло, и, если не знать, что его уже когда-то перегораживала плотина, различить остатки было бы невозможно. Линди вышла из машины, Зиглинда побежала вверх по утесу, и Линди испугалась — она увидела, что дочь стоит на самом краю обрыва и из-под ее ног рыхлыми комками сыплется песчаник. «Чья это ферма?» — спросила Зиглинда, но Линди не ответила. Она подошла к двери старого дома, однако дверь оказалась заперта. Линди посмотрела в окно и увидела железную спинку кровати, шкуру пумы на полу, и на нее нахлынули воспоминания, но ненадолго. Другие дома тоже были заперты, казалось, что здесь никто не живет, и Зиглинда спросила: «Мама, а кого мы ищем?»
Вместе они посмотрели вниз с обрыва и увидели остатки недостроенной лестницы. Во дворе так и стоял стол с изрезанной столешницей; Линди и Зиглинда присели на скамью рядом. Над океаном простиралось бесконечное небо, ни единого облачка не было видно между «Гнездовьем кондора» и островом Сан-Клименто — над ними точно растянули тускло-синий полог. В ушах свистел ветер, и Зиглинда спросила:
— Мы ищем этого дядю?
— И тетю Лолли.
— И Пэла?
— И Паломара.
— И дедушку?
— И Дитера.
Когда после последнего тяжелого приступа в голове у Линди прояснилось, она приняла решение. После того как лечение закончится, она уйдет от мужа. Она вовсе не печалилась. Наоборот, она радостно думала о своем будущем. Никаких планов у нее не было. Эта поездка в «Гнездовье кондора» помогала ей приготовиться. Она не знала еще, что сделает и куда отправится, но как-нибудь вечером они с Зиглиндой проедут через ворота и в зеркале заднего вида она увидит, как ранчо будет уходить все дальше и дальше. Они возьмут с собой Дитера, посадят его на крошечное заднее сиденье «золотого жука» и уедут — она все хорошо обдумает к тому времени, когда закончится лечение. Линди знала, что выздоравливает, знала, что начнет действовать к концу осени. Она уедет. Она возьмет с собой все свои драгоценности и деньги, которые складывала в конверт; там лежало три тысячи долларов, «на всякий пожарный случай» — так она говорила. Она бросит все. Она даже откажется от своей фамилии. Подписываться теперь она будет «Линда Стемп».
Линди и Зиглинда зашли в амбар, заглянули в окна «Дома стервятника», спустились в сухое русло. «Может, они на берегу?» — сказала Зиглинда; Линди взяла дочь за руку, и они пошли обратно к машине. «Может, сходим на берег, мам?» — спросила дочь.
Но Линди хотела еще съездить в город. Может быть, она найдет дом, где они все поселятся.
Они двинулись обратно по пыльной грунтовке, проехали мимо указателя и тюльпанного дерева, а потом Линди въехала в деревню, не зная еще, что ей искать на Лос-Киотес-стрит. Что делать, если она вдруг увидит, например, как Брудер с Лолли лакомятся индейкой на веранде гостиницы «Твин Инн»? Остановиться и поздороваться?
Когда стало понятно, что пожар не угрожает ранчо, Уиллис вернулся домой и прочел записку Лолли, он обругал сестру, его искаженное злобой лицо застыло, как у человека, который распрощался со всякой надеждой; и Линди в тот миг он напомнил Эдмунда. Потом Уиллис прошел в комнату Лолли, скинул с кровати матрас, разрезал подушки с наволочками из лавандово-синего шелка, велел Розе выкинуть из шкафа все вещи Лолли и даже ленты для волос выбросить вместе с вешалкой розового дерева, которую когда-то вырезали специально для них. Он сорвал крышку с ее перламутровой шкатулки для драгоценностей и увидел, что все бархатные отделения пусты. «Убери все ее с глаз долой», — велел он Розе, и она тут же принялась складывать платья из тафты, фарфоровых кукол и тетради со стихами в выстланные бумагой ящики. Утром ящики унесли на чердак, а Линди еще долго прятала от Уиллиса выпуск «Америкен уикли» с броским заголовком:
АПЕЛЬСИНОВАЯ НАСЛЕДНИЦА
СБЕЖАЛА ИЗ СЕМЬИ К ЛЮБОВНИКУ
Статью написал мужчина, который теперь вел колонку вместо Черри, но он ничего не понял. Ведь на самом деле это была любовь. А собственно, какая разница? Что еще можно было сделать, как не вырвать из газеты страницу и сунуть ее в один из ящиков? Пусть разбирается будущее поколение. Роза с Линди заколачивали ящики старым молотком Дитера, одним ударом загоняя шляпки гвоздей в желтые сосновые планки.
Засуха подкосила Приморский Баден-Баден. Минеральный источник пересох, туристы больше не приезжали, а за ними исчезли и торговцы недвижимостью. Половину номеров «Твин Инна» пришлось закрыть, на двери болталась потертая табличка «Есть свободные места», и когда Линди с Зиглиндой подошли к двери, в ней открылось оконце и мужской голос спросил: «Номер нужен?»
— Я хотела посмотреть, есть ли кто-нибудь в столовой.
— Закрыта столовая, с прошлой зимы еще закрыта.
Линди потрогала пыльные обои, а Зиглинда потянула ее за рукав и сказала:
— Пошли отсюда, мама.
Они ехали по Лос-Киотес-стрит, и на тротуарах не было ни единого человека, а дверь старой лавки Маргариты замуровали еще в начале лета.
Старая, потрепанная ветром вывеска объявляла о распродаже товара: рулонов тканей, кремов «Принцесса», шляпок с перьями. «ВСЕ НА ПРОДАЖУ» — гласила она.
Линди и Зиглинда проехали минеральный источник, но на площадке вокруг сочащейся водой скалы никого не было, киоски, где продавалась вода в бутылках, не работали, ванны стояли закрытыми. На ветру хлопала поблекшая от солнца вывеска: «Глоток чистой апельсиновой воды ИЗМЕНИТ ТВОЮ ЖИЗНЬ!»
Линди ехала дальше и не представляла, где еще искать; дорога шла по кромке бухты Агва-Апестоса. В лагуне стояла низкая мутная вода, ил покрывал сероватый налет морской соли. Он блестел на солнце, и Зиглинда, высунув голову из машины, показывала на него пальцем. Они доехали до конца бухты, и Линди подумала, что, наверное, нужно показать дочери школу и низкий кустарник вокруг нее, который ей велела косить мисс Уинтерборн; Линди знала, что Зиглинда ни за что не поверит, что так жила в детстве ее мама. Но, завернув за эвкалиптовую рощу, она не увидела старой школы. На ее месте стояла заправка, похожая на молельный дом, ее не достроили и забросили, так и не заправив ни одну машину. Эвкалиптовая роща отбрасывала пятна теней на здания, и два насоса с округлыми головками походили на призраки маленьких детей без лиц. От такого странного сравнения у Линди по спине пробежал холодок, и она испуганно подумала — а вдруг это начинается седьмой приступ; она провела по голове и почувствовала, что лоб горит, а щеки пылают. Но ее не трясло, и она сказала себе, что все в порядке. До седьмого приступа было еще три дня; доктор Фримен пообещал ей, что между приступами будет по четыре дня, всегда именно по четыре. «Как по календарю», — сказал он ей, и она поверила.
В окне заправки отражался «золотой жук», на железном столбе висела вывеска, на которой никто ничего не успел написать, и пустой белый прямоугольник хлопал на ветру.
— Мама, ты что, здесь в школу ходила? — удивилась Зиглинда.
