Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

Такова судьба всех торговых народов и стран! и всех рынков!.. И всех торговцев!.. И всех всесильных банкиров!.. Увы! Да!..”

…Я показал статью Анне…

Анна!.. Но ведь у нас на родине происходит сто тысяч убийств в год!..

Значит, сто тысяч живых убийц бродят средь нас… И каждый год их становится еще больше! И мы становимся народом убийц и убиенных!..

Анна!.. И я среди них… И я не хочу быть убиенным… И потому стал убийцей…

Мы стояли на берегу моря…

Анна отвернулась от меня и прошептала:

— И я убийца…

Я переспросил ее:

— Что ты сказала?..

Хотя я знал, что Ангел Серебряные Власы сказала…

О Боже, на нынешней Руси и ангелы стали убийцами… и серебряные власы обагрились кровью?..

…И я с ужасом вспомнил рассказ тех милиционеров на туманной дороге:

“Гуляет тут юная проститутка… Льняная русалка-ведьма… берегиня с Блудовых болот!..

Вот едет мужик на дорогой тачке — а она манит его… “Сударь, не желаете ли женщину? Хотите отведать древнюю русскую любовь в медовом стогу с золотой медовухой, с песнями и плясками, древнерусскими хороводами полузабытыми? Я все умею!.. А копна русского сена! А сеновал с жучками щекочущими! Ни одна постель в мире не сравнится с качливым, колыбельным, терпким, родным сеном! Айда! Гойда! Как в пуху полежим! погуляем!..”

Вот мужик, сладко предвкушая, идет с ней в сеновал — она голая пляшет, извивается, чарует!.. Древнюю песню поет: “Скакал казак через долину…”

А потом легко, умело из сена выхватывает новенькие, наточенные вилы и нагого, распаленного мужика прокалывает, нанизывает насквозь, навыворот на вилы эти в сене медовом, глухом, золотом…

Вот он и истекает удивленно рдяными струями на золотую солому…

И ни один не сошел! не упасся! не сорвался с хитрых, хищных вил! Ни один?.. Доскакал казак до вил последних своих… да!”

…Анна!.. Это ты?..

Но я молчу…

И она молчит…

Это я про себя говорю или шепчу… или думаю, вспоминаю…

…Ах, Анна!.. А мы тут предались беспечной, забывчивой, вечной приморской любви?..

Айи! Ай, хороши!..

…Так текли наши волны-ночи, переходя в волны-дни…

И истекли…

…А на море уже начались зимние кипрские дожди…

И сразу море окунулось в хмарь, в сирость, в мглистость, в серую наволочь — одна большая небесная вода посыпалась бесшумно на другую, земную воду и охладила её…

И!..

И солнечное, ликующее бессмертие на ликующих, серебряных, горячечных песках и на лазоревых, малахитовых волнах, волнах сменилось моросящей тоской русских, извечно снежных иль дождливых, сеногнойных долин, долин, холомов…

Да!

Но наши русские снега куда хмельней, праздничней и веселей, чем эти утлые, чужие дожди, и сырые, серые, неуютные волны, сразу утратившие живительный, упоительный, живородящий, текучий аметист, опал, коралл, хризолит, бирюзу…

Я улыбнулся и сказал Анне:

Девочка! Аня, Анечка!.. Дожди серые начались, а у нас деньги веселые кончились!..

Анечка, вернемся на наши алмазные, родимые, бесплатные снега-жемчуга!..

Она сказала:

— Я давно уже скучаю по нашим снегам!.. Даже когда солнце палило и море бархатное, парчовое, лазоревое млело…

Царь Дарий! Здесь рай — но я бы тут умерла…

Но я выросла на Блудовом святом болоте, и там во время войны погибли тысячи наших молоденьких, нерасцветших, нераспустившихся солдат…

И там самая крупная! самая малиновая! самая гранатовая, отборная клюква!

И я там умру и стану клюквой!..

Царь Дарий!.. И ты похоронишь меня там… там… там… и отведаешь мою клюкву…

Она улыбается далеко, призрачно, нездешне:

Там мне будет хорошо! Там много молоденьких наших русских полегших солдатиков — с ними мне будет веселей, чем на земле…

Я их там развеселю…

Они же на земле ничего не успели… вот и ждут меня… а я умею и петь, и плясать, и любить… и убивать мне их не надо… они уже убитые… и Святые!.. и Бессмертные!..

Я глядел на Анну и дивился её нездешним словам… Это были слова убелённых старцев… а не девы…

Ангел Серебряные Власы!..

— Анна!.. А знаешь, я вчера вечером шел по улочке лимассольской, задумался и вдруг на меня огромный, переспелый апельсин свалился прямо на голову задумчивую…

Больно… Даже осколки слез посыпались от неожиданности из глаз…

Но весело мне стало!..

И я подумал: вот на голову хмельных, улыбчивых греков падают лишь золотые плоды!.. Они тут в вечном виноградном празднике живут! Везде кафе, рестораны, свадьбы, гулянья, музыка гортанная! животная! море вечное! почти весь год — тепло…

Я на Кипре много раз бывал — ни разу не видел похоронной процессии… Словно они тут не помирают…

А у нас каждый русский человек вместо золотого апельсина падучего носит на плечах огромную Тысячелетнюю Чашу! то — полную слез! то — полную крови!..

Так и рождаемся с этой Чашей на плечах — так и носим Ее всю нашу быструю русскую жизнь!..

Но я эту Чашу не променяю на все золотые апельсины!..

Айа!..

Анна!..

Поедем домой!..

Поедем к Чаше нашей…

К Чаше Святой Русской Истории…

Под Которой мы все будем свято погребены…

Но свято бессмертны… как наш Распятый и Воскресший Спаситель…

Воистину!..

Глава двадцать первая

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ

…За тысячу лет Крещенья Иисус Христос сделал Русь чистой, тихой, кроткой, и потому бес

легко взял Ее…

Разве можно соблазнить матерую гулящую бабу?

Только деву можно соблазнить…

…По той же дороге, чрез эту же местность,

Шло несколько ангелов в гуще толпы…

Незримыми делала их бестелесность,

Но след оставлял отпечаток стопы….

…Рождественская ночь нощь над Русью так тиха чиста так среброзвонна переливчатая

среброзвездна

Рождественская нощь над Русью так тиха чутка и на холомах свежепосеребренных так моленно

млечна

Что явно чисто слышен тот сребристый первоплач новорожденного Младенца

За две тысячи лет и за десять тысяч пеших, святых верст от Вифлеема

И снежный среброзвонный среброзвездный шелест тех младенческих родительских пелен

Которым и поныне нету моли нету тлена…

…И вот мы вернулись с Анной с золотого Кипра-апельсина на Русь — Чашу бед и слез, в наш притихший дом среди снегов наметенных, девьих, нетронутых…

Уже зима была глубокая… протяжная..

Уже январь-просинец стоял…

Уже была Святая Ночь Рождества!..

— Анна!.. Ты знаешь светлый ветер в Ночь Рождества?..

Теплый, Иерусалимский, благовонный ветр с запахом дальных, ливанских, кедровых, мускусных смол?..

Теплый, нежданный ветр средь наших заснеженных, чудящих холмов и полей?..

А знаешь, зачем Господь насылает этот нежный ветер-весновей средь ледовых полей?..

Это Господь посылает щедрый, теплый Ветр, чтобы наша Богоблаженная Богородица Покровительница Заботница Руси Святой Роженица не застудила, не заморозила новорожденное Дитя средь русских снегов… О!..

И вот теплый Ветр средь полей, как летучее, овечье, пуховое одеяло летит на плечи рамена Ея…

Да!

В Рождественскую Ночь по Руси бродят, машут на заре павлиньи хвосты древнеарамейских одеял…

А!..

…Мы сидели с Анной у горящего камина и пили вино…

А за стенами нашего сиротского дома сияла, ликовала Ночь Рождества… Без нас…

И тут я вспомнил старуху Марфиньку, которая спасла меня от смертной тоски по ушедшей матушке моей и рассказал Анне о ней…

…Сынок, сынок… Тут, по нашим лесам золотым, наша Божья Матерь бродит, летает, дерева золотые задевает, осыпает!..

Она, Вечная Матерь, посещает наши брошенные деревеньки, как больницы…

И Она всем недужным, одиноким помогает…

А тех, кто совсем одинок и занемог — Она сама в Царствие Небесное забирает, провожает…

А я совсем одинока нынче стала, и ноги отсырели, не ходят…

Вот и жду Её, Спасительницу…

— Анна!.. А ведь я обещал старухе, что буду навещать её… каждый месяц…

— Царь Дарий! а поедем к ней! сейчас! по Ночи Рождества?..

И мы нежданно собрались и поехали, словно кто-то позвал нас…

Ах, Боже…

…Ах, кто встречал Ночь Рождества в русских заснеженных полях, полях, полях?.. Ах!..

Вот она — Ночь Рождества!..

Аааааа…

А ночь звездиста, огниста ворожила необъятно в полях, полях…