Чабуа Амирэджиби - Гора Мборгали
Я встретился с ним в пятьдесят втором, мы пробыли вместе полтора месяца. Меня вызвали. Я попрощался с Силой. Знал, куда меня ведут. Пошел, присоединился к другим. Поодаль собирали лагерников, чтобы вести на работу... Вдруг поднялась суматоха, гогот - надзиратели волокли Силу.
– Вы не заставите меня, я в жизни не работал! Я вор и вором умру!.. А сапоги пусть чистят ваши жены-бляди!.. Вон кошкоеды - выводите их, пусть они вкалывают! - грохотал он густым басом.
Я не разглядел, отпустили Силу или он ускользнул, я только видел, что он припустил как заяц, продолжая издали материть надзирателей. Мне и в голову не приходило, что доведется когда-нибудь снова свидеться с ним, однако через год судьба свела нас на полуострове Таймыр, на строительстве города Норильска.
Меня перевели из одного лагеря в другой. Здесь, как и в прочих местах, зэков, возвращавшихся с работы, обыскивали так: заключенный раздевался и стоял нагишом, пока шмонали сначала одежду, потом его самого. В условиях Заполярья эта процедура, естественно, производилась в крытом помещении, поскольку тюремщикам нужны были рабочие руки, а не больные с воспалением легких. Подошел мой черед, я разделся. Стою, жду. И тут я впервые за время заключения увидел профессионального чистильщика обуви! Он сидел в углу на колоде, в кресле перед ним восседал офицер; чистильщик работал с удивительным мастерством и блеском. Я, вроде Ашны, испытываю особое уважение к профессионалам, именно их я считаю элитой человечества... Меня обыскали, я оделся. Чистильщик посадил в кресло человека в хромовых сапогах - привилегированного зэка, чекистского холуя. Я подошел к чистильщику, он на мгновение поднял голову, и я с изумлением узнал Силу. Мне припомнилось, как в Карабазе надзиратели волокли его, а он вопил что есть мочи: "Пусть сапоги чистят ваши жены-бляди!"
– Сила, здорово, как ты? - Бог свидетель, я обрадовался ему.
Сила вскинул на меня глаза и, смутившись, выдавил:
– Я умею варить ваксу... Лучшую ваксу...
Вот как жил Сила. Сидел, драил ботинки, копил денежки, рубль к рублю. Сколотив семьдесят пять рублей, совал нарядчику взятку - двадцать пять рубликов, и его отправляли в город на стройку с какой-нибудь бригадой. Там Сила договаривался с шофером, тот доставал ему за пятьдесят рублей пол-литра спирта. Сила выпивал и начинал склонять слоны[13], после чего надзиратели волокли его в карцер. Больше двух суток Сила никогда не сидел, он был нужным человеком - начальник лагеря страдал комплексом надраенных сапог. Вышвыривали Силу из карцера, и все начиналось по новой.
Однажды кто-то из лагерников заскочил в хижину бригады Лео Анчабадзе сказать, что бедняга Сила замерз возле бетонного завода, там, где бревна валяются. Я содрогнулся, бросился бежать.
Сила лежал навзничь на бревнах с примерзшей к рукам пустой бутылкой из-под спирта, лицо и ворот были в блевотине.
Беда стряслась с Силой на двадцать четвертый год его непрерывного заключения. Что было делать? Я взвалил его на спину и понес в медпункт. Там равнодушно констатировали, что Сила предпочел отправиться в лучший мир. Я воздел руки и громко, во всеуслышание, взмолился: "Господи, отпусти грехи по части сахара, гармони и других соблазнов рабу своему Силе, ведь он был продуктом государства и общества, созданных волею Твоею..."
Неприятный осадок от встречи с Полиной Цезаревой долго мучил Гору. К тому же в воздухе несколько раз появлялся вертолет, без сомнения следовавший его маршрутом, что тоже, естественно, не располагало к веселью. Выходило, что контакт Цезаревой с Митиленичем уже состоялся. Нужно было свернуть с дороги, вернее, с реки, затаиться на несколько дней и потом идти только по ночам. Груз - дары Цезаревой - "потяжелел". Воспоминания, даже забавные, тоже не могли поправить настроения. До встречи в условленном месте оставалось много дней, больше нужного. Поэтому Гора позволил себе свернуть в лес, устроиться в берлоге и полежать в ней до ночи. Вертолет покружился и улетел. Гора дождался сумерек, вытащил сани на ледяную гладь реки и двинулся дальше.
"Знаю, Митиленич, что у тебя на уме. Воображаю, в какую ярость ты впадешь, когда обнаружишь, что я ускользнул от тебя. Ничего не поделаешь, я мужчина и должен довести до конца свое дело... Ты доводи свое... Я приду в то место, где ты будешь ждать меня, приду, но ты сядешь в лужу, - увидишь, так оно и будет... Я всего раз видел тебя, но запомнил, и знаешь, кого ты мне напоминаешь?.. Михаила Михайловича Колоснова... Только внешне. Доведись тебе побывать в тюрьме, ты, пожалуй, стал бы другим, не таким, как Колосков... Тюрьма полна Колосковых, опустившихся интеллигентов. Это - в основном бывшие большие люди... Сам он так представлялся: "Бывший главный инженер Главснаба Совета Министров СССР". Начальствовал в упомянутом учреждении Лазарь Михайлович Каганович. Это была одна из его должностей. Любовница бедняги Колоскова, супруга первого секретаря одного из московских райкомов, вдруг призналась мужу в своей неверности уже после того, как ее роман с Колосковым лопнул. Колосков получил двадцать пять лет, за "бытовое разложение", срок основательный, ничего не скажешь. Он сидел и все время что-то писал. Раз я спросил его, чем это он занимается на досуге. Он на полном серьезе объяснил: "Должен доказать, что мой следователь агент американской разведки!.." В ту пору бывшие шишки собирались в отдельные бригады, их направляли на легкие работы. Колосков нажимал на какие-то кнопки - это и была его работа, как будто чистая, однако спал он все равно в носках, стало быть, с черными от грязи ногами - он вообще не мылся. Однажды я и Котэ Кахидзе, бригадир этих шишек, сидели после работы, играли в нарды. К нам подошел Колосков и, едва не плача, пожаловался на то, что ему не дают хлеба! Котэ объяснил, что люди выполняют его распоряжение. "Ступайте, искупайтесь, тогда получите". Колосков молча помчался в баню. Мне стало жаль его, но Котэ считал, что надо заставить Колоскова хоть раз стать под душ! Местность изобиловала горячими источниками, лагерная баня была просторной, душей на тридцать, в ней всегда была теплая вода... Колосков вернулся через несколько минут, по лицу его стекали черные струйки. Котэ поднял на него глаза: "От него все равно толку не будет" - и велел выдать ему хлеб... Если не ошибаюсь, Колосков освободился по реабилитации. Мы узнали стороной, что он там и ушел в носках, с черными подтеками на лице... Гора, что ты выматываешь душу, сдался тебе весь этот мусор, изжеванный вонючим ртом и зубами. Дело, как говорится, заладилось. Мы шагаем сами по себе, Митиленич сам по себе. Пусть гонит, сколько влезет, свои вертолеты, оборудованные самыми современными приборами, он ведь только и хочет, чтобы моя поимка зачлась ему за артистизм: словил, как хотел и где хотел! Поглядим - увидим!.. Потому, любезный, прибавь шагу. Лед толстый не проломится! Нечего портить себе настроение, а через него и организм, поразмышляем о приятном... Как хорошо думается во тьме... Хотя... Когда я закрываю глаза, прошлое встает как в тумане, я не могу припомнить даты, фамилии, имена. А ты не закрывай глаза! Погоди, о чем повспоминаем? Об Испании? Да, о Томи и еще о многом, не так ли?"
Митиленич, одетый в кожаную куртку на меху, сидел на чемодане, в полном смысле этого слова - на фибровом чемодане среднего размера, в своем кабинете и только ждал звонка шофера, чтобы тронуться в путь.
Он сидел не сводя глаз с физической карты Обь-Енисейского бассейна. Путь заключенного Иагора Каргаретели был отмечен красно-синей кривой, которая прерывалась на Дальневосточной железнодорожной магистрали и венчалась жирным восклицательным знаком. Хотя Митиленич был твердо уверен в том, что Гора именно в этом месте должен выйти на железную дорогу, тем не менее он волновался, вдруг не удастся осуществить поимку по задуманному плану.
Дверь открылась. Входить без стука в кабинет полковника значило нарваться на резкое замечание. Сотрудники Управления знали об этом. Митиленич сидел спиной и даже не обернулся на дверь, только слегка повернул голову, как бы спрашивая: кто это? В ответ раздался стук женских каблучков.
– Почему входите без разрешения? - Митиленич, по-прежнему не оборачиваясь, смотрел на карту.
– Перестань, не порчи!.. - Это была Мара, супруга Митиленича.
– Что-нибудь случилось, дорогая?
– Случилось, прочти! - Мара, улыбнувшись, бросила папку на стол и подбоченилась в ожидании эффекта. Митиленич бросил взгляд на папку.
– Это из отдела учета. Как она попала к вам, снабженцам?
– Нина принесла, Коротилова.
– Что-нибудь для меня?
– Да! Открой.
Митиленич открыл...
Пробежав первую страницу, побледнел, обмяк, потом подпер рукой подбородок и устремил взгляд на снежные просторы за окном. Прошло довольно много времени. Митиленич взялся за папку и стал читать. В ней было три-четыре страницы...
