Юрий Татаринов - Юрова гора

Юрий Татаринов

Юрова гора (Кревская легенда)

Глава 1. Тревожная весть

Все, кто в эти полуденные минуты августовского дня находился на городской площади перед зданием костела в Крево, сначала услышали громкий цокот копыт: со стороны Сморгонской улицы галопом несся всадник. По тому, как болталась его голова и сутулилось тело, можно было подумать, что это резвится подгулявший шляхтич. Одновременно в той стремительности, с которой приближался верховой, и особенно в той отчаянной страсти, с какой он понукал взмыленную лошадь, сквозила несомненная тревога и даже отчаяние. Гнать вот так, не жалея, бедное животное мог только безумец. Всадник находился еще далеко — а на площади уже воцарилась настороженная атмосфера: люди недоуменно переглядывались и готовы были встретить гонца криками осуждения.

Но скоро выражение недовольства на их лицах сменилось на выражение растерянности. Вдруг стало слышно, что всадник кричит. Еще нельзя было разобрать слов бедняги, а горожане уже почувствовали, что гонец несет им ужасное известие... Все знали, что на границе княжества орудуют алчные разбойники татары. Слухам об их деяниях не было конца. Говорили, будто татары не потребляют свинину, зато с удовольствием едят человечину, что они не слезают с коней и что в плен берут только женщин, причем не брезгуют даже старухами. Еще говорили, что злодеи не носят одежды и что задняя часть тела у них срослась с туловищем коней. Если правдой являлась хотя бы часть подобных слухов, то и она должна была вызвать у здешнего богобоязненного населения ужас...

Верховой приближался, теперь стук копыт его лошади начал вселять в души людей страх. По тяжелому цокоту все узнали боевую лошадь. Это умножило уверенность горожан в их ужасной догадке. В тяжелом цокоте и надрывных криках угадывались предвестники войны.

Несмотря на то, что его ждали, всадник появился на площади неожиданно, словно выпрыгнул из-за домов. Увидев его вблизи, все были поражены... Рыжая шевелюра несчастного была всклокочена и напоминала сорочье гнездо, налитые кровью глаза горели, как у взбешенной собаки, а лицо было подернуто пленкой красной пыли и напоминало маску палача. Одежды на бедняге были мокры от пота, оттого всем, мимо кого он проносился, казалось, что их обдавали брызгами воды. Но еще более жалкое зрелище представляла собой лошадь несчастного: ее морда, шея и грудь были густо облеплены сиреневой пеной. С боков, исколотых шпорами, сочилась кровь. Дышало бедное животное шумно и неровно. В иные мгновения лошадь вдруг начинало тащить в сторону. По всему было видно, часы ее сочтены, безумец уже загнал ее. Несчастная двигалась по инерции, как бык на арене, получивший смертельную рану...

Что-то дико кричавший до своего появления на площади всадник, представ перед людьми, вдруг притих. Может быть, пыл его умерили строгие контуры соборного костела? А может быть, бедняга потерял голос?.. Лавочники, старухи, обыватели — все, кто в эту минуту находился в центре города, бросились к нему. В глазах людей загорелась страсть — поскорее узнать, что за известие принес гонец...

Но всадник не остановился. На площади он круто развернул лошадь и, понукая, поскакал в сторону замковой башни.

— Что? Что случилось? — громко обратились к нему те, мимо кого он проносился.

— Татары, — выдохнул он ужасное по своему смыслу слово.

Те, кто услышал его, в один голос воскликнули: «Ах!» — и сейчас же подались в сторону, словно прибывший погрозил им. А те, кто не услышал, подбежали с вопросом к первым: «Что он сказал?..» Через минуту мирная площадь стала подобна потревоженному рою: иные побежали прочь, кто-то, задумавшись, остался стоять. Одно-единственное слово напрочь перечеркнуло намерения людей, поселило в душах страх. Женщины вдруг заголосили, заранее уверовав в свою гибель. А мужчины схватились за голову. Не сегодня, так завтра у людей должны были отнять не просто добро и кров — но будущее и даже саму жизнь.

Через четверть часа о принесенной вести знал весь город. Священник местного костела ксендз Лаврентий, понимая, что храм ожидает разграбление, поднялся на колокольню и начал бить в набат. Следовало срочно снять со стен и спрятать иконы и ценную утварь, а также вынести документы, хранившиеся в архиве... Но никто даже не оглянулся на костел: в эти минуты каждый думал о себе. В городе начиналась паника. Звучание колокола только множило людскую растерянность. Кто-то заперся в доме, кто-то мотался со двора во двор, передавая ужасное известие, а кто-то сидел на лавочке и ронял слезы, уже смирившись с мыслью, что горя не миновать. И там, и здесь говорили про плен, про высылку на чужбину, сетовали на судьбу...

Лишь немногие отреагировали на известие с достойным хладнокровием. Переодевшись в теплые одежды, эти направились в сторону старого, служившего еще Ольгерду, замка, надеясь переждать лихолетье за его стенами.

Их надежда не строилась на иллюзиях. Замок действительно еще способен был послужить. Его стены были высокими. На башне стояла пушка, а в арсенале хранилось достаточно оружия: сабли, пики, арбалеты. Горожане могли напомнить врагу, что они — потомки славных воинов, не раз отражавших нападение и более цивилизованных вояк. Следовало только хорошо организовать оборону и запастись всем необходимым. Люди шли в замок, надеясь, что сумеют помочь и себе, и другим. Они шли на чрезвычайный совет...

Глава 2. Его милость пан Петр

Ворота были открыты. Всякий, кто в эти тревожные минуты входил на территорию замка, видел посреди двора издыхающую лошадь и группу тех, кого послали избавить бедное животное от мучений... У деревянной лестницы, круто уводившей на верхние этажи так называемой Княжеской башни, расположилась кругом небольшая группа влиятельных особ города. Среди них, в длинном кунтуше, отделанном золотыми нитками, находился сам его милость пан Петр Скарга, волею короля — староста, то бишь главный распорядитель казенных земель княжества. Радом стоял его первый наместник пан Каспар Кунцевич. Здесь же присутствовали комендант замка сотник пан Богинец и местные купцы — высокий и худой, как жердь, пан Загорнюк и толстяк пан Рыбский, а также два самых богатых еврея города — Фейба и Матус. Всего было человек десять-двенадцать. Все молчали, слушали рассказ обессилевшего и охрипшего гонца.

— Нет сомнений, со Сморгони они двинутся сюда... Часть тамошних жителей уже бежит окольными путями в Крево, а часть разбрелась по лесам и болотам... Но от татар нигде не скрыться...

— Много их?

— Не видел, чтоб много. Не числом берут, а жестокостью. Тех, кто защищается, рубят на месте, а головы вешают на деревьях... На старых не глядят. Забирают только молодых и детей...

Слова вестника словно били хлыстом: люди вздрагивали и крестились после каждой его фразы...

— Забыла Литва, как умеет воевать, — с отчаянием продолжал гонец. — Людей, как овец, вяжут. Соберут сотню — и в Крым...

— Чего бояться, коль их немного! — не выдержал, воскликнул пан Загорнюк. — Выставим по горкам дружину и будем ждать!

— Они появятся там, где их не ждут, — уверенно ответил прибывший. — Ваши люди будут смотреть в сторону, когда татары вскочат им на спины. Это оборотни! Их можно одолеть только сообща! Они боятся больших отрядов! В Сморгони не объединились — и результат: в первый же день там перерезали половину населения!

Медвежьего склада, плечистый и сутуловатый, с глазами навыкате, сотник, человек крайне недоверчивый, скептик и упрямец, вдруг уверенно заявил:

— Нечего бояться каких-то дикарей! Мы имеем обученную дружину! Организуем охрану по всем дорогам!

Толстяк Рыбский, угадав в словах сотника легкомыслие хвастуна, тут же возразил:

— Преувеличиваете, пан Богинец, — сказал он. При этом ноздри его большого, картошкой, носа расширились и задрожали. — Ваши дружинники — дети! Иным нет еще и шестнадцати! Вот хотя бы сын его милости — тоже служит у вас... А вы раздайте оружие тем, у кого семьи, дети! Вот кто сумеет постоять за себя!

Все невольно оглянулись на старосту. Но тот сохранял молчание.

— Вы будете ждать их на дорогах, — между тем продолжал, обращаясь к сотнику, пан Рыбский, — а они придут с другой стороны. Вам же ясно сказали: это оборотни!

Сотник не терпел, когда с ним не соглашались. Привыкший иметь дело с подчиненными большей частью младше его лет на двадцать, он на свои указания всегда слышал один ответ: «Слушаюсь!» А всякое возражение воспринимал не иначе как оскорбление. Вот и теперь, выслушав купца, пан Богинец готов был кинуться на него, как бык на красное. Зло зыркнув на толстяка, он спросил:

— Вы сомневаетесь в моих воинах?

— Они не ваши, — резонно заметил на это пан Рыбский. — Это я отвечаю за их амуницию и обучение. Я один в городе плачу налог, какого достанет для содержания всего вашего бравого гарнизона!