Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы

— Не выдумывай, поставь на место. Зачем мне твой шкаф…

— Хочешь примус? — спрашиваю я.

— И примус не нужен. Хватает керосинки, чтоб она пропала… Кстати, хорошо, что ты напомнила, надо идти за керосином.

— Больше у меня ничего нет…

Мама читает письмо, переворачивает листочки, вздыхает, качает головой.

— Вот, — говорит она, — отец поздравляет тебя с днем рождения.

— У меня тоже есть день рождения?

— У каждого человека есть день рождения. — Она отдает мне рисунок, который прислал папа.

— Что это?

— Заяц, наверно.

— А это?

— Не знаю. Свинья какая-то.

— А сколько мне теперь будет годов?

— Не годов, а лет. Пять лет… Да, бежит время… Подумать только — я так ясно помню, как мне самой исполнилось пять лет. Был такой чудесный праздник…

— Тебе тоже было пять лет?..

— Ну конечно. Ты что, думала, что я так и родилась сорокалетней? И пять было, и семнадцать было. Все было, да все прошло… И у тебя пройдет — не успеешь оглянуться.

— Мне тоже будет сорок лет?

— Ну конечно!

— И я буду такая большая, как ты?

— Будешь, будешь…

Вот это да! Вот это — да! Я буду такая же, как она! Если только она не обманывает…

— Наташа как раз приехала из Италии, — погружается мама в воспоминания, — привезла такие дивные подарки… Куда все это кануло? Исчезло, растаяло, как фата-моргана…

— А ты что мне подаришь?

— Я? Что же я могу тебе подарить? А, я знаю, — говорит мама. — Я тебе подарю твой шкаф. Ты ведь его мне дарила? Ну вот, теперь я тебе его возвращаю.

Весна. Светит солнышко, во дворе лужи, по улицам бегут ручьи. Мы идем из магазина. Теперь нужно ходить очень осторожно, чтобы не промочить ноги. Если я промочу ноги, мама сделает из меня котлету.

— Надо бы попытаться найти Талю, — рассуждает мама. — Хоть узнать, что с ним… Каждый день просыпаюсь с мыслью, что надо этим заняться. И все никак не соберусь… Что за жизнь такая проклятая — не успеешь оглянуться — вечер…

Мы уже недалеко от нашего дома. Мимо нас проезжает трамвай и вдруг останавливается со страшным скрежетом и визгом.

— Что такое? Боже мой, что такое? — пугается мама.

«Наверно, опять сошел с рельсов», — думаю я. Только что на улице никого не было и вот — толпа народу.

— Что такое? Что случилось?

— Девушка! Девушка! Молоденькая совсем! — визжит какая-то женщина.

— Насмерть?

— Насмерть, насмерть, пополам!

— Это же Нона, Нона! Полонской дочь! — кричат женщины.

— Боже мой, боже мой! — говорит мама. — Нет, нет, я не могу этого видеть! Идем, идем отсюда! — Она бежит и тянет меня за руку. — Боже мой, какое несчастье, какой ужас! — говорит она уже в подъезде. — Буквально на глазах! Взрослая девушка, в восьмом классе…

— Как же это случилось? Вы видели? — спрашивают соседки.

— Я не знаю, не помню… Боже мой, я вся дрожу…

— А мать где?

Все, все собрались — и тетя Наташа, и Наина Ивановна, и Людмила Аркадьевна, и Лера Сергеевна. Все соседки тут, все толпятся у дверей Полонских.

— Спрыгнула, — объясняет кто-то, — спрыгнула и попала под прицеп.

— Да нет, какой прицеп! Головным ее задавило!

— Подумайте — такая умница, отличница, красавица!

— Боже, какое горе, какое горе!..

— А мать-то где? Сама-то где?

— Вышла куда-то. Не знает. Еще узнает.

— Вот так — растишь, растишь, а после раз — и нету… В минуту…

— Ужас, ужас!..

— А на фронте сколько поубивало…

— Спаси и помилуй… Подумать страшно…

На нашей улице зажгли фонари, они висят на проволоке над мостовой. Синие круги плавают в воздухе. Снежинки залетают в них и становятся голубыми. Мы идем домой вместе с Лерой Сергеевной и Инной.

— Ах, боже мой, — вздыхает мама. — Ведь было уже совсем тепло, и опять снег…

— Каждый год так, — говорит тетя Лера. — Вы что, не помните: «Взбесилась ведьма злая и, снегу захватя…» Зато теперь хоть освещение есть! Как-никак, а на душе веселей… Идешь от фонаря к фонарю, и дорога короче.

— Разве это освещение? — вздыхает мама. — Так, одно недоразумение… В мирное время, помните? — вся улица сияла…

— Ничего, скоро опять засияет… Не в этом счастье, Нина Владимировна…

— Какое счастье, бог с вами, Лера Сергеевна, о чем вы говорите?.. Кто сегодня думает о счастье… Лишь бы уж дотащиться как-нибудь до могилы…

— Мама, как это — война кончится?

— Ну как? Должна же она когда-нибудь кончиться…

— Почему?

— Что значит почему? Все, что имело начало, должно иметь и конец.

— Почему?

— Ну что — почему, почему! Потому что так устроено. Иначе не бывает.

— А что начнется, когда война кончится?

— Мирное время.

— А потом опять будет война?

— Нет, почему? Не обязательно.

— Но ведь все, что имело начало, должно иметь и конец. Значит, когда мирное время кончится, начнется война.

— Я уж, бог даст, до этого не доживу…

— Иди, причешу тебя, — зовет мама из кухни.

Она варит суп на керосинке и боится, чтобы не убежало. Тетя Наташа тоже что-то варит — на своей керосинке — и поет:

— Темная ночь, спят облака… Ты не спишь и, над детской кроваткой склонившись, вздыхаешь…

Беззубый гребешок раздирает свалявшиеся волосы. Я потихоньку ною:

— Больно…

— Ничего, потерпишь, — говорит мама.

— Больно! — Я начинаю реветь в голос.

— До тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага! — поет тетя Наташа.

— Замолчи сейчас же! — сердится мама. — Сейчас же замолчи, скотина, пока я за тебя не взялась как следует!

— Господи, чего вы ее мучаете и сами мучаетесь? — говорит тетя Наташа. — Давно бы остригли, и дело с концом. И вшей меньше…

— У нее нет вшей, — отвечает мама и продолжает терзать мою голову. — Что, что ты хочешь? Хочешь ходить нечесаная, как пугало огородное?

— Отрежь мне косы!

— Не говори глупостей! Никто такие волосы не режет.

— Почему?

— Потому что красивые.

— Разве я виновата, что красивые?

— А, что с балбесом разговаривать — только время терять.

— Суп ваш бежит, — говорит тетя Наташа.

— Ах, боже мой! Что же это такое?! — Мама кидается к кастрюле. — Ведь специально приоткрыла крышку… Ну что за несчастье! И суп убежал, и чисть теперь эту проклятую керосинку! Делаешь самый маленький огонек, и все равно бежит…

Тетя Наташа уходит к себе в комнату.

— Все из-за тебя, из-за твоих капризов дурацких! Всю душу вымотала, паршивка! Дрянь, скотина! Хочешь для нее же что-то сделать, так нет — фордыбачится! Стой как человек, не смей хвататься за гребень! Еще реветь мне будешь? Это я должна реветь!

— Больно!!!

— Больно? Так тебе и надо, что больно! Так тебе и надо! Дрянь такая! У всех дети как дети, а у меня урод проклятый!

Я изворачиваюсь, выхватываю у нее гребень и с силой швыряю об пол.

— Что?.. — Мама отпускает мои волосы и замирает над гребнем. — Боже мой… Какое варварство… Три зуба… Последние три зуба! Что же это такое? Что за сволочь такая… Отдаешь последние силы…

Я выскальзываю потихоньку в коридор и прячусь в уголке между двумя дверями.

— Нина Владимировна, наши войска вступили в Румынию! — сообщает тетя Наташа, выскакивая из своей комнаты. — Сейчас по радио сказали!

— Какое мне дело до этой чертовой Румынии! — отвечает мама. — Пусть она сквозь землю провалится! Когда я уже сдохну, наконец!.. Когда избавлюсь от этого всего!

— Да ладно вам, Нина Владимировна, — говорит тетя Наташа. — Нашли, ей-богу, из-за чего убиваться — расческа вшивая! Ей так и так пора на помойку!

— Как вы легко рассуждаете! Как будто мне кто-то даст новую! Волей-неволей приходится держаться за то немногое, что осталось… Но какая редкостная мерзавка!.. И главное, не знаешь, куда от нее деваться. Хоть беги из собственного дома! Я только спрашиваю себя, где был мой разум? Как я могла обречь себя на такую муку?

Хорошо бы убежать от нее, думаю я, вжимаясь в стенку. Но куда? На улице нельзя жить — очень холодно… Может, спрятаться в метро?..

— Нина Владимировна! На Пресне калоши дают! — объявляет Наина Ивановна, появляясь в квартире.

— Что вы говорите? — откликается мама. — Давно?

— Не знаю. Пока, говорят, есть.

— Так надо мчаться… А не слышали, только взрослые или детские тоже? Мы идем разыскивать дядю Талю. Мы никогда еще не ходили так далеко. Мама писала в разные места, и ей ответили, что дядя Таля живет теперь в Тушино. Мы идем в Тушино.

— Видишь столбик? Да вот, вот! Куда ты смотришь? Вот! Видишь — цифра, единица? Такими столбиками отмечают километры. Раньше отмечали версты, а теперь — километры.

— Что это — километры?