Ольга Грушина - Очередь
Теперь он уже хохотал, и утирал губы рукавом, точь-в-точь как этот бродяга, и снова хохотал, раскрасневшись от удовольствия.
— Чего это ты — в одно жало? Делиться надо с коллективом, — напомнил бродяга. — Кстати, меня Николаем зовут, и давай на «ты», у нас тут попросту… Куда теперь двинем, браток?
Александр еще раз приложился к бутылке, прежде чем с ней расстаться. К нему вернулась прежняя эйфория.
— Знаешь, Николай, — сказал он, — есть у меня на примете место…
Спустя два часа они сидели плечом к плечу на ступенях железнодорожного перехода и смотрели, как поезда осмотрительно выбираются из депо и отваливают от перрона — дребезжащие, щелястые составы с разбитыми окнами курсировали между городом и ближайшими райцентрами, извергая из своего тряского, прокуренного нутра унылые пассажиропотоки, а с ними корзины, баулы, домашнюю живность, ведра, клетки и пыль; но изредка показывались и совсем другие поезда: их мягко освещенные окна были задернуты светлыми занавесочками кремового оттенка, бесшумно скользящие двери впускали маленькие горстки спокойных граждан с добротными чемоданами, а на вагонах красовались аккуратные таблички с названиями далеких пунктов назначения.
Александр сделался словоохотливым. По всей видимости, говорил он без умолку, потому что у него запершило в горле, хотя, возможно, и не от этого. Рассказывал он такую историю. Как-то раз поехали они с классом по железной дороге на двухдневную экскурсию. «Я тогда еще в школу ходил», — добавил он для ясности. Учитель взял с собой целую жареную куру, и они уминали холодную курятину в потемках, потому что в вагоне перегорел свет, но так было даже интереснее. В небе светила полная луна; он опустил оконную раму, и луна час за часом, час за часом преследовала поезд; в лицо бил ветер, приносивший незнакомые, удивительные запахи вольницы, — моря, росистой травы и бескрайних мшистых лесов. В какой-то момент на фоне черной долины мелькнули три-четыре скачущих бледных коня. Ему было невдомек, что в этих краях еще держат лошадей; он запел, а остальные подхватили. Проводница принесла поднос, на котором позвякивали чайные стаканы в красивых ажурных подстаканниках, и все стали пить чай в этой уютной полуночной ложбине. Спать никому не хотелось. Утром, по прибытии, выяснилось, что незнакомый город ничем не отличается от родного: безликие новостройки окраин, запущенные старые здания в центре, повсюду заборы, ларьки, разрушенные церкви; но поездка, сама поездка — это было что-то необыкновенное. До сих пор он никому в этом не признавался и теперь испытал облегчение, смешанное со страхом. Честно говоря, он бы не поручился за связность своего рассказа, потому что слова, по-видимому, довольно многочисленные, которые на удивление гладко и даже изящно соединялись у него в уме, то и дело спотыкались на выходе и проваливались в ямы, зиявшие в каждой фразе. Однако Николай слушал, кивал и пил, и Александр не отставал, а поезда прибывали и отправлялись, и окна их с наступлением ночи светились все ярче, зато вагоны почти растворялись в темноте, и стук колес будто бы сам собой уносил вереницы огненных квадратов к тайным пунктам назначения, к далеким-далеким неведомым городам.
Потом они долго сидели в молчаливом единении. Снегопад прекратился. У Александра приятно потеплело внутри. Людские толпы поредели, потом уплотнились, потом снова начали редеть.
— Кайф, — сказал он наконец. — Меня сейчас даже вопрос времени не колышет.
— В каком смысле?
— Ну, прикинь, тебе с самого детства отец талдычит: жизнь коротка, надо ставить перед собой цели, трудиться, короче, мозги компостирует, а не то, говорит, проснешься в один прекрасный день и поймешь, что время твое тю-тю, ушло… Эй, мне-то оставь, дай сюда… Так вот, я ему верил, когда, типа, шкетом был. Как будто время в руки взять можно, и потерять, и сберечь, и растянуть, и отнять, и на полку поставить. Помню, он еще сказал: его ценить надо, оно быстро бежит.
— Как песок в песочных часах. — Николай задумчиво кивнул. — В душе у тебя песочные часы встроены. Фигурально говоря.
Это повергло Александра в недоумение.
— Ну, как бы так, да, — сказал он, подумав, и опрокинул бутылку в рот.
— Отец-то знает что к чему.
— Не скажи. Работа у него фиговая, кругом одни неудачники. Ничего он не знает. Понимаешь, я так мыслю: жизнь — она не короткая. Жизнь — она длинная. Даже слишком. Не хочу я беречь время, а хочу его убивать. Прикинь, сколько у нас лишнего времени — дни, часы, месяцы, годы, потом эти… как их… но при этом ничего не меняется, как ни крути, понимаешь? По крайней мере, здесь… В других местах, может, не так… Там, наверно, по-другому, как ты считаешь?
— Ну, какие-то вещи меняются. — Николай отнял у него бутылку, посмотрел на свет, встряхнул. — Считай, приговорили.
Он то ли хохотнул, то ли рыгнул.
Александр неотрывно смотрел на рельсы.
— Я сюда часто прихожу. — Он посерьезнел. — Просто поглазеть. Но когда-нибудь накоплю денег, сяду на поезд — и сбегу… куда подальше. — Нащупав у себя в кармане мамин кошелек, он хмуро уставился в сумерки, которые на глазах припадали к земле волнующими, но тревожными узорами.
— На Запад, на Восток? — спросил Николай.
— Что-что?
— Бежать-то куда собрался — на Запад или на Восток?
Александр хмыкнул. На Запад никого не выпускали, разве что дипломатов да партийно-правительственные делегации; границу закрыли давным-давно. Впрочем, на Восток тоже просто никто не ездил: нужно было получить командировочное удостоверение, решить вопрос с пропиской, оформить проездные документы, пройти проверку по линии госбезопасности… во всяком случае, так ему представлялось — не зря же у пассажиров на посадке проверяли какие-то бумаги.
— Н-да, я и сам об этом подумывал, — признался Николай. — Эй, смотри, куда прешь — не видишь, тут люди сидят!.. Хорошо пошло, а? Я щас это… не возражаешь? На Востоке золотые прииски, тайга, в озерах вода, сказывают, синяя-синяя, вырви глаз, а деревья такие зеленые — я в твои годы до смерти хотел это повидать.
— А я дальтоник, — объявил Александр.
Николай разинул рот, запрокинул голову и опять выставил свой кадык, который заходил ходуном от смеха. От этого зрелища Александра почему-то охватило смутное беспокойство. Над перроном нависали гигантские часы, но цифры в какой-то враждебной подсветке сливались одна с другой и не давали разобрать время. Ему показалось, что он немного… да, совсем чуток…
— Дальтоник? Наследственное, что ли? От отца с матерью?
— Нет, они цвета нормально различают. Зато матери медведь на ухо наступил, ей… — Он хотел отпустить какую-нибудь колкость в адрес родителей, но вместо этого выпалил: — Ей билеты на концерт — как собаке пятая нога, правильно мы сделали, что эту очередь бросили… Она бы так и так не пошла.
Николай притих и больше не смеялся.
— А моя дочка любит музыку, — сказал он, помолчав. — Скрипки, симфонии всякие, плавные мелодии… В концерт, правда, редко выбирается. На симфонии на эти, когда билеты продают, на сегодня-завтра хрен купишь. А вперед стремно деньги платить. Кто его знает, что с нами станется в ноябре-декабре — может, нас уже… сам понимаешь…
— Отец с матерью надеются, что я осенью в университет пойду, — сказал Александр. — Сразу после школы. А я не собираюсь поступать. Смысла не вижу… Буду просто…
Его перебило загремевшее из динамиков непонятное объявление на каком-то гортанном наречии.
— Постой, ты слышал? — Николай схватил Александра за локоть.
— Это на каком языке? — с ухмылкой спросил Александр. — Ты что-нибудь понял? На каком…
— Да послушай ты, это же еженедельный поезд на восток, через всю страну. Отправление через два часа. Езжай. У тебя денег хватит. Езжай. Через неделю будешь ноги мыть в восточных морях.
— Не смеши. Там кучу бумаг надо при себе иметь, черта в ступе…
— При себе надо иметь только паспорт и билет. Тебе ведь шестнадцать есть уже, паспорт, небось, получил? За два часа как раз сгоняешь домой за вещами, одна нога здесь, другая там. Давай.
На Александра вдруг повеяло холодком осознания, в голове поднялся сквозняк, как будто там распахнули форточку, и все, что случилось в этот день, все, что происходило с ним прежде, как-то прояснилось: он знал, что так оно и будет, знал с того самого момента, когда у него в руках оказался кошелек — на какой-то неведомой улице, у забора, возле киоска, в очереди неизвестно за чем, где топталось одно старичье, но его там не было, нет, ему там не место, ведь он сейчас понял, а в общем-то и раньше знал, да, в самом деле, его место там, где холодные волны с плеском набегают на далекий, безлюдный, прекрасный берег, а диковинные птицы ныряют в глубину и взмывают к небесам, и шепчутся высокие серебристые деревья, и мчатся кони, и на поверхности моря рябью тянутся пути невидимых китов, и качаются баркасы, а над всем этим занимаются величественные рассветы, и он наконец-то увидит их огненно-золотистые цвета…
