Розамунда Пилчер - Сентябрь
Он остановился, обернулся и увидел девушку, которой не был формально представлен, но знал, что это Кэти Стейнтон, ее показала ему Алекса. Белокурая, очень тоненькая, с типично английским лицом: свежий румянец, длинный подбородок, голубые глаза и маленький ротик. Одета в атласное платье под цвет глаз и держит за руку кавалера, которому явно не терпится поскорее увести ее обратно в комнату, где мигает синий крутящийся фонарь и играет музыка.
— Да? Здравствуйте.
— Вы ведь Ноэль Килинг, верно? Друг Алексы?
Почему-то Ноэль почувствовал себя немножко глупо.
— Да.
— Она в шатре. Я Кэти Стейнтон.
— Я понял.
— Она танцует с Торквилом Гамильтон-Скоттом.
— А, спасибо, — это прозвучало слишком торопливо, и Ноэль тактично добавил: — Чудесный бал. Восхитительный. Я очень вам признателен за приглашение.
— Ну, что вы! Как хорошо… — ее уже уводили, — что вы смогли у нас побывать!
Мимо торопливо прошел лакей, держа на подносе доверху наполненные бокалы с шампанским. Ноэль изловчился, на ходу снял один и прямо с шампанским двинулся через библиотеку в шатер. Оркестр Драйстоуна снова играл, с каждым тактом набирая темп и звучание: шел второй раунд очередного шотландского танца. Ноэль остановился на верхней ступени, ища глазами Алексу, но поневоле, несмотря на собственное нетерпение, увлекся удивительным зрелищем. Он никогда особенно не любил танцы, тем более шотландские групповые, но сейчас самый воздух был наэлектризован и словно дрожал от возбуждения. Кроме того, профессионал в Ноэле не мог оставаться равнодушным к тому, что разворачивалось перед глазами. Вот бы запечатлеть кинокамерой эти бешено вращающиеся разноцветные круги! В шотландской кадрили была своя воинственная симметрия, четкая и яростная, чем-то даже сродни армейским построениям на плацу. Дощатый настил пола гудел под ударами сотни пар ног, с безупречной синхронностью отбивающих лихорадочный ритм, а в центре каждого круга была как бы воронка, засасывающая одного за другим танцоров с периферии и через секунду уже мощной центробежной силой выбрасывающая их обратно. Девушки с обнаженными руками потирали ушибы и царапины от серебряных пуговиц на обшлагах кавалеров, но видно было, что они зачарованы сложными фигурами этого танца и сосредоточенно следят, чтобы только не пропустить своей очереди и опять очутиться в адской воронке.
Наконец Ноэль разглядел Алексу. Она кружилась, не подозревая о его присутствии, в паре с молодым офицером, щеки ее рдели, волосы разметались, цветастый подол вздулся колесом. Партнер ее — угольный брюнет в ярко-красном парадном мундире. Алекса танцевала упоенно, с восторгом, запрокинув смеющееся лицо.
Алекса.
— Ничего танец, а?
Ноэль вздрогнул от неожиданности и, оглянувшись, увидел, что рядом с ним стоит человек, тоже, по-видимому, подошедший полюбоваться на танцующих.
Он ответил:
— Да уж. Как он называется?
— Кадриль Пятьдесят первой дивизии шотландских стрелков.
— Никогда не слышал.
— Его придумали в немецком концлагере для военнопленных.
— Он кажется очень сложным?
— А чего же ему не быть сложным? У них там было времени пять с половиной лет, чтобы все придумать.
Ноэль вежливо улыбнулся и стал снова с нетерпением наблюдать за Алексой. Он не мог дождаться, когда же кончится танец. Еще минута-другая, и конец наступил: последние взволнованные аккорды, и раздалась оглушительная финальная россыпь барабанной дроби. Тут все принялись хлопать в ладоши и громко выражать благодарность музыкантам, но Ноэль не стал терять времени. Поставив пустой бокал в ближайший цветочный горшок, он плечом проложил себе в толпе дорогу и подошел к Алексе в тот миг, когда разгоряченный партнер нежно и благодарно прижал ее к сердцу.
— Алекса.
Она подняла глаза, увидела Ноэля, и ее разрумянившееся лицо осветилось радостной улыбкой. Отстранив объятия кавалера, она протянула Ноэлю руку.
— Ноэль. Где ты был?
— Сейчас объясню. Пойдем выпьем чего-нибудь.
Он взял ее за руку и решительно потянул за собой с танцевального помоста. Уходя, она оглянулась и через плечо поблагодарила за танец молодого офицера, но не оказала сопротивления властно увлекавшему ее Ноэлю. Он вышел с ней из шатра, пересек библиотеку в поисках укромного уголка и решил, что, в конце концов, поговорить можно и прямо на лестнице.
— Но я думала, мы собираемся пойти чего-нибудь выпить?
— И пойдем через одно мгновение.
— Но ты ведешь меня в дамскую комнату.
— Нет, мы дальше не пойдем.
Они остановились на промежуточной площадке. Здесь было безлюдно и полутемно. Он уселся на широкую, застланную узорчатым ковром ступеньку, усадил Алексу рядом, взял в ладони ее голову и стал целовать разгоряченные мягкие щеки, лоб, глаза и, наконец, открытый смеющийся свежий рот, пресекая всякие возражения.
На это ушло немало времени. Но вот они перестали целоваться и сели смирно бок о бок. Ноэль сказал:
— Я смотрел, как ты танцевала. Но хотел только вот этого.
— Я тебя не понимаю, Ноэль.
Он улыбнулся.
— Я тоже.
— Что случилось?
— Я отвез домой Пандору.
— А я-то думала, куда ты делся?
— Я тебя люблю…
— Искала тебя, но…
— …и хочу, чтобы ты всегда была со мной.
— Я и так с тобой.
— Покуда не разлучит нас смерть.
Она вдруг вздрогнула, посмотрела испуганно.
— Ну, что ты, Ноэль…
— Пожалуйста.
— Ведь это… навечно.
Ему припомнились старые супруги, в осенней ночи рука об руку уходящие домой. Всегда вместе.
— Конечно, — сказал он. Никогда в жизни он не был так уверен в своей правоте, никогда так твердо не знал, чего хочет, и не испытывал ни малейших опасений. — Милая Алекса, разве ты не понимаешь? Я прошу тебя стать моей женой.
Пандора закрыла за собой дверь. В доме было темно, шторы задернуты, большой холл освещен только алеющими углями в прогоревшем камине. Пандора осталась одна. За всю свою жизнь — впервые одна в Крое. До сих пор здесь всегда кто-то был. Арчи, Изабел, Люсилла, Конрад, Джефф. А еще гораздо раньше — родители, их слуги, неиссякаемый поток гостей, знакомых, родственников; все время кто-то приходил, уходил. По дому разносились голоса, звучал смех.
Пандора зажгла свет. Поднялась по лестнице, прошла по коридору до своей комнаты. Внутри все, как она оставила: раскиданная одежда, смятая постель, стакан из-под виски на столике у кровати рядом с приемником и растрепанной книжкой в бумажной обложке. Туалетный столик заставлен флакончиками и баночками, припорошен рассыпанной пудрой; дверцы шкафа распахнуты, на полу валяется обувь.
Она бросила сумку на кровать, подошла к пузатому секретеру. Тут лежало письмо, которое она писала и оставила, когда почувствовала глубокую усталость и прилегла на кровать отдохнуть. Теперь она перечитала его, там было всего несколько фраз. Потом сложила листок, засунула в конверт, лизнула, заклеила. Конверт положила на бювар.
Зашла в ванную. Здесь тоже был привычный кавардак — на мокром коврике брошены влажные полотенца, на дне ванны киснет забытое мыло. Пандора подошла к раковине, налила в стакан воды из-под крана, медленно выпила, глядя в высокое зеркало на свое отражение. Под зеркалом на полочке стояли пузырьки с ее лекарствами. Она взяла один и по неосторожности — или рука дрогнула — столкнула флакон французских духов, который стоял рядом. Он покатился и полетел вниз, а она стояла, словно застыв, и смотрела, как все это происходит, постепенно, последовательно, словно в замедленном кино. И только когда флакон уже упал в раковину и разбился вдребезги, Пандора протянула руку, чтобы его поймать.
Поздно. Безвозвратно. Раковину засыпали мелкие стеклянные осколки, и густой, концентрированный аромат золотых духов дурманом дохнул в лицо…
Но неважно. Не имеет смысла выбирать стекло, она только изрежет пальцы. Изабел сама уберет. Утром. Завтра утром Изабел все приведет в порядок.
Она упрятала пузырек с таблетками на дно кармана своего норкового манто, погасила всюду свет и, аккуратно закрыв за собой дверь, спустилась по лестнице и вошла в гостиную. Здесь повернула главный выключатель, большая люстра, свисавшая с середины потолка, вспыхнула тысячью хрустальных граней. В гостиной камин тоже почти догорел, но было тепло и по-уютному не прибрано. Знакомый выцветший штоф на стенах, увешанных старинными портретами и картинами, которые Пандора знала всю жизнь. Все это было так мило ее сердцу. Вытертые диваны и кресла, разномастные диванные подушки, зеленая бархатная скамеечка для ног, на которой она малюткой сидела, когда папа читал ей перед сном книжку. И рояль. Мама часто играла по вечерам, а Пандора и Арчи пели под музыку старые песни. Шотландские песни. О верности, любви и смерти… почти все ужасно печальные.
