Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику
— Индейцы?
— Ага.
— Но я же заплатил за первые две бутылки. У меня ведь были деньги, помните? — сказал Сигбьерн. — И Гринслейд заплатил за свою, так ведь? Или нет?
— Он-то заплатил. Только он ушел, когда вы покончи ли с первой бутылкой. И пил он немного. Взял свою бутылку и ушел. А вы никак не уходили. Вы хотели взять две бутылки домой, чтобы распить их с женой, помните? Но тут явились индейцы, и вы начали их угощать, а это к добру не приводит. Сами знаете. Индейцы же. Может плохо кончиться. Я места себе не находил.
— Мне очень жаль, если я доставил вам какие-нибудь неприятности, — сказал Сигбьерн.
— А, пустяки, приятель. Только я никогда еще не видел, чтобы человек столько выпил и остался на ногах. Индейцы-то наклюкались. Один валялся на полу — вон там, помните? И начал задираться… ну, знаете, как это у них бывает, когда они хватят лишнего. Обижаются, оскорбляются.
— Да, — сказал Сигбьерн. — И, черт возьми…
— Ставить индейцам выпивку — это последнее дело. Я сначала уговаривал вас уйти, а потом стал уговаривать прилечь, а вы сказали: «Я прилягу и просплю ровно двадцать минут, а потом встану и еще выпью». И ей-богу, так вы и сделали. В жизни ничего подобного не видел, миссис. — Он повернулся к Примроуз. — Так он и сделал. Проспал ровнехонько двадцать минут.
— Да, — сказала она.
— Ну, я не люблю, когда человека обирают. Эти индейцы по-честному должны были бы хоть что-нибудь за себя заплатить. Сами знаете, по воскресеньям, когда винные магазины закрыты, а вы у меня берете, я же должен брать подороже. Ну да ладно: сговоримся на двадцати, идет?
— Благодарю вас… Но как я истратил тридцать девять долларов?
— Пропили, братец, как же еще? В жизни не видел, чтобы человек так насосался и остался стоять на ногах. Я вызвал такси и отвез вас домой, помните? То есть вы сошли у магазина — сказали, что дальше и сами доберетесь. Я вам еще в карман бутылку сунул, которую вы хотели отнести жене, ну и отнесли?
— Я заблудился в лесу.
— Первый раз в жизни, — сказала Примроуз.
— Вот те на! — ухмыльнулся мужчина. — Ну и повеселились же вы, приятель! Но домой-то все-таки добрались?
— Да, добрался. Вы же у меня были на следующее утро То есть через утро, — Сигбьерн уставился в пол. Через утро.
А ночь? Где он был ночью? Спал на земле? Выпил ту бутылку? Где он упал? И новая спортивная куртка, которой он так дорожил, потому что ее подарила ему Примроуз на день рождения, надетая в тот вечер всего второй раз…
— Я это дело бросил, — говорил мужчина, обращаясь теперь к Примроуз. — У меня сосед очень верующий… а один из этих, из индейцев, свалился прямо на дороге и слова употреблял самые непристойные…
А почему бы и нет, думал Сигбьерн. Почему бы и нет, черт подери! И он вспомнил то время, когда из леса приходили олени и переплывали бухту и в Дарк-Росслине не было бутлегеров, продающих вам огненную воду по воскресеньям — да, если на то пошло, и причин ее пить тоже не было. Как легко выносить безапелляционные приговоры! Вывод сделан, и еще одна ложь унеслась бы к гибели, не содержи она в себе частицы правды; зло заключается в ее полужизни, в которой она сплавляется с прочими полуправдами и четвертьправдами, чтобы сбивать нас с толку, и все это — унифицирующая среда, в которой мы обитаем. Бутлегер в эпоху сухого закона в больших городах имеет одну функцию, бутлегер в эпоху частичного сухого закона — совсем другую. Бутлегер по воскресеньям там, где продажа спиртных напитков в воскресенье запрещена, — это мирской спаситель. Бутлегер же в сельских местностях — такая же основа основ, как проститутка в городе…
— Он у меня три недели вызревал… жена уехала в Саскатун. Оттого тут все так и неприбрано, — виновато объяснял мужчина, обращаясь к Примроуз. Потом он повернулся к Сигбьерну — Ну, так покончим на двадцати долларах, договорились? И вот что: я одного из этих индейцев знаю очень даже хорошо, и может, я с него получу бутылку в счет его доли. Если выйдет, так я ее вам принесу, хотите?
— Ладно, — сказал Сигбьерн, протягивая двадцать долларов.
Примроуз встала и направилась к дверям.
— Как будто собирается дождь, — сказала она. — Нам надо торопиться.
— Ну, так всего хорошего.
— Пока, приятель. Увидимся за решеткой.
— Ха-ха.
— Ха-ха.
Сигбьерн и Примроуз Уилдернессы молча шли рядом по дороге к длинному холму, пока не почувствовали, что дома остались далеко позади. Тогда Примроуз внезапно обняла Сигбьерна.
— Сиг, милый! Прости меня за то, что я была такой гнусной. Нет, я правда вела себя самым гнусным образом, и мне теперь очень стыдно. Ну, скажи, что ты меня прощаешь.
— Конечно. Я и сам был отвратителен.
— Вовсе нет. Ты был мужественным. Я знаю, как это все было для тебя ужасно, и я… я думала, что ты держишься изумительно.
— А вот опять коньки… вон там.
«Посмо-З-К». Держась за руки, они дошли до подножия длинного холма. Там от дороги ответвлялась новая тропинка и убегала в лес к шоссе, позволяя срезать путь в обход холма.
— Но, Примроуз, деточка, может быть, это чей-нибудь участок. Что, если она кончается в чьем-нибудь огороде?
— Тут нет никаких предупреждающих надписей. Ну, Сигбьерн, идем же! Во всяком случае, посмотрим, куда она ведет.
И Примроуз пошла по тропинке, которая из довольно широкой быстро стала очень узкой и почти потерялась в зарослях, хотя теперь впереди совсем близко раздавался фыркающий, непристойный шум шоссе. Тут тропинка внезапно влилась в огород, и прямо перед собой они увидели женщину с тяпкой в руках. Сигбьерн и Примроуз начали хором извиняться, но женщина выпрямилась и улыбнулась.
— Ничего-ничего. Вы не первые и не последние. А если вам нужно на шоссе, то пройдите вон туда за гараж, а оттуда прямо по подъездной дорожке.
Они поблагодарили ее и направились к гаражу — Сигбьерн впереди, а Примроуз за ним.
И они опять шли по шоссе, и проносящиеся мимо машины сгоняли их в канаву. Примроуз рвала жемчужные бессмертники и высокие пыльные лиловые астры — она рвала их сама, так как Сигбьерн совсем не мог нагнуться из-за боли в боку, а потому он нес ее букет и шел сзади. «Гнездышко». «Приют друзей».
Начал накрапывать дождь — тихий, ласковый, прохладный, несущий благодать. Они поравнялись с дощатым навесом у автобусной остановки и замедлили шаг, увидев приближающийся автобус.
— Поедем на автобусе?
— Не надо. Лучше пойдем пешком.
— Но ты же вымокнешь. А вдруг дождь испортит твой костюм? — сказал Сигбьерн, потому что очень любил ее алые вельветовые брюки и куртку.
— Этого костюма он не испортит. Да и, наверное, он поморосит и перестанет. А мне нужно еще нарвать златоцвета.
Автобус с грохотом пронесся мимо, и они отвернулись от тошнотворного запаха и удара горячего воздуха, в которых, как приучил нас верить прогресс (по замечанию Пруста), тоже кроется ностальгия. На шоссе со стороны города появилась бесшумная машина скорой помощи, похожая на катафалк, подумал Сигбьерн, и остановилась у дома на углу.
— Посмотри… — сказала Примроуз. — Ты помнишь человека, который сидел там на веранде и печатал всякий раз, когда мы проходили мимо?
— Конечно… На большой тяжелой кабинетной машинке. Неужели он…
Они остановились и смотрели, как шофер скорой помощи разговаривает с седой женщиной на веранде, но он, по-видимому, просто спросил у нее дорогу, и они пошли дальше, испытывая смутное облегчение, что это не коснулось человека с пишущей машинкой, с которым они ни разу не перемолвились ни единым словом.
Примроуз шла впереди, держа в руке усыпанную алыми ягодами веточку дерена, его карликовой разновидности, которую они открыли как-то весной, а Сигбьерн позади нее нес златоцвет. Он смотрел на Примроуз, на ее алые брюки и на шарф, которым она закутала от дождя голову, — алый, кобальтовый, изумрудный, черный, белый и золотой цвета на нем слагались в странную птицу с кобальтовым клювом и изумрудными лапами.
— Мне нужно кое в чем признаться, Сигбьерн, — сказала Примроуз.
— В чем же?
— Ту бутылку джина ты вовсе не потерял. Ты ее отдал мне, когда вернулся утром. А я ее спрятала, и ты решил, будто потерял ее.
— Так, значит, она цела и у нас?
— Конечно. И когда мы вернемся, то можем сделать коктейль.
— Умница.
Они вошли в свой собственный лес, и навстречу им выпрыгнул их кот. В серебристом, прохладном дождевом полусвете, наполнявшем лес, начала вновь расцветать какая-то надежда.
Лесная тропа к роднику
(Пер. с англ. О. Сороки)
I
Каждый вечер, в сумерки, ходил я в лес к роднику за водой.
От нашего дома к роднику вела тропка, вилась берегом фиорда меж кустами лесной малины, снежноягодника и гаультерии, а справа внизу легла бухта, и по небольшому ее полукружию там и сям виднелись драночные крыши домишек, всем поселком спустившихся на взморье.
