Андрей Портнов - Автово
Долгое время на мои стуки никто не отвечал, пока, наконец, минут через 10 не послышался сонный голос Мартына:
— Кто там?
— Вам телеграмма! — с фальцетом крикнул я, а потом, перейдя на обычный тембр, добавил:
— Хватит дрыхнуть! Давайте вставайте и отдавайте мне моё одеяло! Надеюсь, вы его там не забрызгали?
— Сейчас, Рыжий, подожди пять минут.
Я честно выждал пять минут и снова постучал. На этот раз за дверью что-то зашубуршало, щёлкнула задвижка и мимо меня проскочила какая-то наспех одетая девка, поправляя свою одежду на ходу. Я, не долго думая, вошёл внутрь. Перепуганный Мартын очень заволновался, сел на кровать, и весь закрылся одеялом, оставив наружу только голову.
— Рыжий, — завопил он, — иди отсюда, я голый!
— Ну, и что! Интересно, что это там у тебя такого, чего нет у меня? Может, покажешь? Давай одеяло! — я попытался рвануть одеяло на себя.
За открытой дверью набежала толпа любопытных.
— Рыжий, я голый! — завопил Мартын пуще прежнего, вцепившись в одеяло мертвой хваткой.
— Хрен с тобой! Чтобы через пять минут принёс одеяло ко мне!
— Ну, чего стоите? — крикнул я толпе за дверью, ожидающей бесплатного стриптиза. — Представление отменяется, у стриптизёрши месячные.
Ещё через пять минут Марат вышел в коридор уже одетый и протянул мне одеяло.
— Бр-р-р, ну, и холодина была сегодня, — поморщился он.
— Ну, и как она? Давай рассказывай, — пропуская мимо ушей Мартыновскую фразу, набросились мы на него с Султаном, который вышел в коридор покурить.
Булгакова, слышавшая всё это, скорчила презрительную гримасу и предпочла удалиться. Мартын же как-то сразу засмущался и пошёл к себе в 211-ую…
С делами мы управились быстро, так что надо отметить хорошую организацию наших проводов комендантшей. И со сдачей белья и даже с пропиской не возникло никаких проблем. Всё было сделано относительно быстро и без всяких там передряг. Так что в положенное время мы уже сидели на чемоданах в пустых комнатах.
215-ая представляла собой на редкость душераздирающее зрелище. Помимо того, что теперь вокруг были одни голые серые стены, и их холодность просто убивала своим неуютом, так ещё и Катя перетащила сюда все свои вещички, включая и неимоверное количество учебников. Ими были завалены все кровати, и я мог только предполагать, где же сегодня Катя и Владик будут спать.
Я бродил последний раз по знакомым и таким родным комнатам и не мог поверить, что уже через несколько часов не увижу их никогда. Думаю, что подобные чувства переживали и другие, только не все хотели себе в этом признаться.
О нашем отъезде знало всё крыло общежития. Сони и непальцы, встречая нас в коридоре, грустно смотрели нам вслед, а добрый Дэн даже решил помочь и съездить с нами на вокзал.
Нет таких слов, которые смогли бы передать мои чувства, когда я бродил по коридорам общаги, с нежностью рассматривая в последний раз её грязные обшарпанные стены. Здесь всё родное, и всё тебе напоминает о счастливых мгновеньях, которые ты весело и счастливо пережил вместе со своими друзьями.
Все, и я в том числе, понимали, что последующая жизнь в Астрахани будет сильно отличаться от той, которую мы прожили за эти два года. Мы будем видеться всего несколько часов в сутки, на лекциях, а потом все разойдутся, чтобы встретиться только на следующий день. Уже не будет этих ночных посиделок в чьей-нибудь комнате, никто не составит тебе партию в карты, и никогда нам уже не собраться всей группой на чьем-нибудь дне рождения, чтобы гулять до утра.
Это понимали все. Поэтому сейчас мы провожали наши студенческие годы и то прекрасное, неповторимое время, которое зовётся юностью…
Опоздав всего на пятнадцать минут, в коридоре показался Гармашёв. Его опоздание ничего не значило, так как автобус был заказан на достаточно раннее время, чтобы предусмотреть все возникшие вдруг незапланированные осложнения.
— Автобус стоит у входа, — закричал Гарма, — можете уже прямо сейчас идти загружаться.
Мы взяли первые попавшиеся сумки и потащились к выходу. У автобуса, который, действительно, стоял у самой входной двери, уже дежурил Рябушко и, принимая у всех багаж, затаскивал его в автобус. Там внутри ему помогал Дэн.
Но вот сумок и чемоданов осталось ровно столько, чтобы перенести их за один присест, после чего надо было запереть комнату и отдать ключи комендантше, которая находилась в нашем коридоре уже полчаса. Надо было сделать всего один рывок, и я уже видел, как некоторые из наших сдали ключи и уже навсегда уходили отсюда. А я всё стоял столбом около своих сумок и не мог сдвинуться с места. Ключи от комнаты нам сдавать было не надо, так как в 215-ой ещё на две ночи оставались Катя и Владик, но всё же…
— Дима! — позвал я Рудика, когда он собирался уже было пройти мимо меня. — Давай уйдем отсюда вместе, а то мне одному не хватит мужества. Только перед этим зайдём ещё раз в комнату, в нашу комнату… попрощаемся.
Рудик поставил сумки, и мы медленно зашли в 215-ую.
Взглядом, полным скорби и отчаяния, я обвёл родные стены. Я смотрел на них и думал, неужели мы здесь прожили два года, ведь это так много. Но пролетели они, как два мгновенья… два года…
— Прощай, моя любимая комната, — сказал я уже вслух, ещё раз озираясь по сторонам, — прощай, родная 215-ая, я тебя никогда не забуду. Никогда!
Я резко повернулся и быстро вышел в коридор. Рудик шёл следом.
Владик и Катя провожали нас тоже, поэтому в комнате никого не было. Я достал свой ключ и медленно закрыл дверь, щёлкнув замком.
— Прощай! — ещё раз тихо, почти про себя шепнул я двери и, взяв сумки, быстро пошёл прочь.
— Счастливого вам пути, ребята, — услышал я позади крик комендантши. — Вы оказались очень хорошими жильцами. Побольше бы таких, как вы!
— Прощайте друзья! — кричал Сони. — Я вас не забьюду!
— Счастливо, ребята! — похлопал меня по плечу Дэш.
А я шёл по коридору, не в силах обернуться, потому что не был уверен, что сдержусь и не побегу обратно…
Автобус закрыл дверь, и шофер включил мотор прогреться. Все уже давно расселись по свободным местам и, чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей, принялись разбираться в сумках. Я же, развернувшись на 180 градусов, смотрел только в одну точку — на ту часть автобусного окна, через которую сквозь пелену снега просматривалась часть общаги. Я смотрел на неё, не отрываясь, и не было на свете такой силы, которая могла бы помешать этому.
Не знаю, сколько это продолжалось — может быть, вечность, а может быть, миг, но автобус вдруг взревел, и общага начала от меня удаляться.
Боже! Что я пережил в тот момент! Только тогда я явно понял, что я теряю, теряю навсегда. Я вдруг почувствовал это настолько остро, что бессознательно сделал рывок вперёд, как будто хотел что-то удержать. Я готов был разорваться на куски, но ничего этим не мог изменить. Я понял, что свершилось что-то непоправимое, то, к чему уже не было дороги назад. И, не в силах что-либо сделать, я лишь бессвязно и тихо шептал:
— Прощай, любимая общага! Прощай навсегда!
Я продолжал смотреть в окно до самого последнего момента, как бы исполняя свой последний долг, пока автобус не завернул за угол, и общага не скрылась из глаз уже навсегда.
И если я не совсем был уверен в том, что мои последние слова никем не были услышаны, то твёрдо знал, что никто не видел, как по моей щеке, когда я отвернулся, тихо и медленно катилась одинокая слеза…
На Московском вокзале, когда мы туда приехали, было совсем темно. Мы остановились перед какими-то воротами, Гармашёв вскочил со своего места и побежал к охранникам. И вскоре, благодаря стараниям предприимчивого дядечки, ворота открылись, и мы проехали на территорию самого вокзала, после чего автобус остановился, и мы стали выгружаться. Затем, решив, кто останется сторожить вещи, некоторые из нас взяли одни из своих чемоданов и медленно пошли к нужному перрону. Времени до отхода поезда было хоть отбавляй, так что мы не спешили.
Как всегда наш плацкартный вагон N 6, билеты в который нам упорно продавали все эти годы, должен был находиться на самом дальнем от вокзала конце перрона, поэтому мы проделали довольно внушительный путь, убыстряя свои шаги с каждым разом, потому что мороз Северной Столицы щипал за все места и не давал стоять на месте. Дойдя, наконец, приблизительно до нужного места, я и Рудик вызвались сторожить вещи здесь, а остальные пошли обратно.
Мы с Димой остались одни среди кучи понаваленных сумок и чемоданов, а вокруг не было ни души. Мы одиноко стояли на краю бесконечной платформы и слушали окружающую нас тишину, изредка прерываемую холодным ветром и гудками проходящих мимо локомотивов. Было ужасно холодно, и я даже пожалел, что остался сторожить вещи — таская их, я бы больше согрелся. Вот почему, когда минут через двадцать к нам поднесли ещё одну партию вещей, я, не говоря никому ни слова, бросил свой пост и пошёл за новой партией сумок. Минут через десять мы дошли до того места, где мы разгрузились с автобуса, и где нас ожидал Гармашёв, взяли последние чемоданы и пошли обратно.
