Вадим Белоцерковский - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО
Ведь нынешнее российское общество столь же густо засеяно злобой, ложью и тупостью.
Вскоре после выхода в свет сборника я обнаружил мало прикрытую слежку за собой. Идем мы с женой однажды с работы, и она вдруг, оглянувшись, говорит упавшим голосом: «Нас ведут! Это «хвост». Посмотри!». Я оглянулся — ничего не увидел подозрительного. «Он спрятался за будку! — сказала жена. — Пойдем». Мы пошли и тут же вновь оглянулись. Из-за будки, действительно, вышел «тип». Все стало ясно!
В те дни в Мюнхене гостил по приглашению местной украинской эмигрантской организации Леонид Плющ, и он в один из вечеров пришел ко мне в гости. «У твоего подъезда подозрительные типы! У меня было впечатление, что они меня сфотографировали!» — сообщил Плющ. Через какое-то время мы с ним решили сходить за пивом. Когда я открыл дверь квартиры, от нее отшатнулись два человека и стали делать вид, что ищут какую-то другую квартиру. «Это они стояли внизу! — сказал мне Плющ в лифте. — За тобой слежка! Поздравляю!». Он посоветовал мне быть осторожнее и сообщить на станции в «секьюрити» (служба безопасности). Мы сошлись с ним на том, что положение осложнялось тем обстоятельством, что если бы со мной что-нибудь случилось, то было бы непонятно, кто это сделал: НТС или КГБ?
Жена, между тем, наотрез отказалась ходить со мной с работы через парк, что было хорошим отдыхом после рабочего дня. И в этом случае сработал странный психологический эффект: слежка здесь, в Мюнхене, пугала почему-то больше, чем в Москве.
Но дело на этом не закончилось. Прихожу однажды с работы, и мой сын (ему было тогда около 11 лет) сообщает, что приходила «тетя Лена» (соседка по подъезду, жена сотрудника «Свободы» и члена НТС) и, сказав, что ей срочно нужна книга, которую якобы я взял у нее, долго рылась в моем кабинете. Через день-два это повторилось. Я пошел к соседке и попросил ее объяснить, что она искала у меня в кабинете? Она сначала понесла какую-то ахинею, но я не отставал, и она вдруг заплакала, стала говорить, что разведется с мужем, что он заставляет ее делать ужасные вещи, что он получает от НТС деньги «за литературную помощь», а они хотят купить в Париже квартиру... «Что вы искали?» — настаивал я. Замахала в ответ руками и заревела пуще прежнего, наверное, уже притворно. Я ушел. Все было и так понятно: искала компромат.
Продолжение последовало на работе. Мы сидели в комнатах по двое, моим соседом был тогда некто Георг фон Шлиппе, в эфире — Юрий Мельников. Давид Анин, известный читателю представитель ЦРУ на станции, как-то предупредил меня: «Вы сидите со Шлиппе? Будьте осторожны: Шлиппе — это контрразведка НТС!».
Я тогда не придал этому большого значения. Что мне было скрывать? А теперь однажды увидел в приоткрытом ящике «файл-сейфа» Шлиппе папку, из которой торчали ксероксы со строчками, написанными моей рукой. Я заглянул в папку: там лежали копии моих писем, которые Шлиппе брал с моего стола и из моей сумки!
Затем я обнаружил, что один ящик моего «файл-сейфа» поврежден. Вызвал мастера. Он посмотрел, покрутил носом и сообщил, что это — последствие взлома! После него пришли вызванные им двое сотрудников службы безопасности. Осмотрев шкаф, подтвердили — был взлом! Показали мне следы от фомки на рамах всех ящиков.
Я пошел по старой памяти к Лодизину, который тогда работал в аппарате станции. Рассказал ему обо всем — о слежке, о соседке, о Шлиппе и взломе. «Это, вероятно, своеобразный «отзыв» на твой сборник! — сказал Лодизин. — Он в Париже много шуму наделал, и твоим «друзьям» на Лубянке, видимо, это не очень по душе!». Пообещал помочь.
Однако все это оказалось только цветочками! От чехов я узнал, что представители ХДС и ЦСУ (правые партии в Германии) в правлении «Ойропеишер ферлаг» выступают против финансирования проекта журнала «СССР — демократические альтернативы». Пеликан предположил, что это Максимов действует через своего благодетеля Шпрингера! Представители правых партий не имели большинства в правлении кооперативного издательства, но все же их голос был весом.
Но главную «ягодку» преподнес мне Ефим Эткинд! В начале работы над сборником он писал мне 22 декабря 1975 года:
«Дорогой Вадим Владимирович! Прочел Ваши статьи, предназначенные в сборник — как воды напился. Они отличаются спасительной определенностью суждений, редкой точностью речи, непримиримостью относительно современного средневековья; и я согласен с каждым Вашим словом».
Все статьи, отбираемые для сборника, я посылал ему в Париж (и давал на чтение всем остальным участникам сборника), и Эткинд одобрял мой выбор и помогал мне редактировать статьи. Ввиду этого я ему первому выразил благодарность в предисловии к сборнику.
И вот через некоторое время после выхода сборника я узнаю, что Эткинд чернит сборник как очень слабый во всех отношениях — и по содержанию, и по литературному уровню. На 180° изменил свое мнение о сборнике после встречи с Эткиндом и советник (по русской литературе) Томаса Косты, директора «Ойропеишер ферлага»,. Он повторил мне всю аргументацию Эткинда.
Я обратился к Эткинду за разъяснениями и получил следующий ответ 3 апреля 1977 года: «Кроме статьи М. Михайлова, фрагментов из Г. Файна (Андреева) и лирического «стихотворения в прозе» А. Левитина-Краснова, остальное не стоит доброго слова. Я бы постарался изъять сборник из продажи, в корне переделать и только потом им козырять».
Кроме того, писал Эткинд, статьи сборника написаны и отредактированы настолько плохо, что «не находятся даже на уровне норм русского литературного языка».
Я послал Эткинду копии его писем, в которых он раньше расхваливал статьи сборника, и написал, что у меня лежат рукописи статей, отредактированные его собственной рукой. Тогда он заявил, что в сборнике много... опечаток, и ему будет стыдно, если его прочтет в Москве Лидия Чуковская и другие высокие интеллектуалы, его знакомые.
Вскоре Томас Коста сообщил мне, что не может взять на себя издание «Демократических альтернатив».
Проект Белля, Грасса и Штерн был ликвидирован!
Тут надо принять во внимание, что Эткинд имел заслуженный авторитет крупного русского литературоведа. Он был тогда профессором университета в г. Нантере под Парижем и незадолго до описываемых событий стал членом-корреспондентом Баварской академии изящных наук и литературы. Людям, не читающим по-русски, как Белль и Коста, трудно было пренебречь его мнением.
Через полтора года, как я уже говорил, сборник вышел по-немецки и настолько понравился Беллю, что он держал его в своей «хандбиблиотек», как он мне написал, но поезд уже ушел. Моя мечта обрушилась на грани осуществления! Сколько раз такое уже случалось в моей жизни!
Между прочим, после провала проекта журнала исчезла и слежка за мной.
А в эмиграции у меня появилось новое имя: «Белль-Белоцерковский» (по аналогии с фамилией отца Билль-Белоцерковский). Большинство старых эмигрантов, как я уже говорил, ненавидели Белля, и эти люди думали, что оскорбляют меня!
Но вернусь к Эткинду. Каковы могли быть его мотивы? Помня эпохальный постулат Пеликана, я пытался убедить себя, что Эткинд действовал из обычного «российского сволочизма», злой завистливости и т. п. Хотя с чего бы ему было мне завидовать? Наша деятельность не пересекалась. Думал так, даже зная, что в недавнем прошлом Эткинд уже совершал весьма подозрительные поступки. Перед выездом из СССР Эткинд опубликовал в самиздате обращение к еврейской молодежи Советского Союза с призывом не покидать страну, а оставаться и содействовать улучшению ситуации. Это обращение — единственный подобный случай в истории еврейской эмиграции — возмутило всех известных мне эмигрантов, но не российскую интеллектуальную «элиту»: последняя словно не заметила этого обращения.
И примерно через месяц после этого обращения Эткинд вместе с женой эмигрировал во Францию! Многие считали, что он получил визу в обмен на обращение к еврейской молодежи!
Но уже вскоре после выезда он вновь совершил странный поступок: опубликовал в «Русской мысли» «Письмо из Москвы», чернившее Синявского вплоть до обвинения его в работе на КГБ! Синявский потом много лет не разговаривал с Эткиндом.
Но, как я уже говорил, в последствии я перестал абсолютизировать «постулат Пеликана» и начал по-другому смотреть на многие подозрительные события в истории эмиграции. И, в частности, думаю я теперь, причиной предательства Эткинда был «крючок» КГБ, который он, видимо, в какой-то момент мог «заглотить».
И я не считаю это самым позорным вариантом для Эткинда. Гораздо страшнее, если он действовал по собственной свободной воле. А КГБ может подцепить на крючок почти любого человека. Долго ли совершить какую-нибудь ошибку или проявить слабость, за которую в КГБ могут ухватиться.
Другое дело, что «проглотив их крючок», дав согласие на сотрудничество, порядочный человек, оказавшись за границей, должен полностью уходить из политической жизни. В идеале — заявив о причине такого ухода.
